Середина земли - Артур Кинк
Вдали отсюда, их природа слабеет перед человеческой. Они забывают о своих безумных ритуалах, жертвоприношениях. Они могут прожить самую обычную жизнь, ходя в школу, на работу, здороваться с тобой на лестничной клетке. Многое зависит от того, в какой семье родился тот ребёнок, чья душа была заменена. Их мышление немного отличается от обычного человека. Распознать их вади от центра земли, меж периодами перехода крайне сложно, но можно. Аркутрцы забываются в человеческих слабостях и пороках. Пьянство, разврат, маргинальный образ жизни. Как не спутать его с обыкновенным забулдыгой или бомжом? Конское здоровье. Скажем, если ты будешь пить, курить в том же количестве, что и Арктурец, то помрёшь от цирроза печени в тридцать лет. А Акрктурцу на это плевать. Он проживёт до старости и все будут показывать на него пальцем и приговаривать: всю жизнь пил, курил, наркоманил, а посмотрите ка! До сих пор жив, цел, орёл! Не берут их наши заразы, простуды, сифилисы. Гиперборейцы – это стражи каналов. Что-то вроде разведки в тылу врага. Они-то и заботятся о том, чтобы изменить представление человека о вселенной. Перевернуть с ног на голову молитвы, извратить понятия добра, зла, святости и божественности. Запугать человека. Орионцы – ужаснейшие монстры о сотне пастей, пожирающие, отравляющие и иссушающие. Они призывают поднизших из своих миров, мертвоедов, живоедов и подъямышей. Хищных демонов, ядовитых, заразных тварей. Взращивают на нашей земле свои отвратительные ядовитые растения и грибы. От них всегда несёт могильными миазмами и аммиаком, сколько бы они не мылись и не одеколонились. Они нелюдимые, холодные, жестокие. Заботятся лишь о прокорме человеческой плотью своих ручных чудовищ. И Надвысшие. Рептилоиды и дракорептилоиды. Властные, безумные, хладнокровные. Властители всех тёмных измерений, что упиваются агонией, хаосом, безумием в их мирах. Генералы армий, что ведут бои с Эштаром, Шераном и Архангелами за человеческие души. Восседающие на тронах изо льда и костей древнейших из чудищ, ударами своих хвостов создают они землетрясения и цунами. В одной человеческой душе заключены килотонны энергии. Они вырывают эти энергии из голодных пастей низших, наднизших, подвысших и с их помощью, управляют всеми каналами, всеми космическими вибрациями, меняют направление солнечного ветра, играют с магнитными амплитудами, будто дети с игрушками, нанося при этом необратимые последствие вселенной и измерениям. Своим рёвом они могут призвать тысячи тварей из тысячи измерений и заставить исполнять свою волю. Их глаза видят и прошлое и будущее.
– Где Антон? – вновь повторил вопрос я. Я не знал, что делать. Продолжать держать его на мушке или привести в чувства парой пощёчин. Он сидел среди своих старых, пожелтевших, полуистлевших, покрытых чёрной плесенью записей, сминал их руками, разбрасывал, а потом, снова бережно складывал в стопочки. Его смуглое лицо покрылось лихорадочным румянцем, глаза, полные страха уставились в одну точку, то-ли на меня, то ли сквозь меня.
– Дракорептилоиды не приходят на землю. Не по своей воле. Человек не способен вместить в себя их сознание и мощь, потому они не помнят кто они есть. И не вспомнят до самой смерти. Всё, что им остаётся создавать свои причудливые произведения, в коих будут заметны частички древнего неуёмного ужаса, отвратительные глазу и уху простого человека.
– Где Антон? – я крикнул. Громко. Чётко. Но Андрей будто не слышал.
– Их тяжелее всего отличить, ибо они сами не знают, что они такое и могут не узнать, если на их век не выпал переход из одного измерения в другой. Знаешь, как распознать их среди нас? Животные. Они не переносят их на дух. Бегут от них. Прячутся. Даже самая голодная псина, мани они её шматком мяса, не подойдёт.
Я пересёк комнату, схватил бредящего Андрея за футболку и со всей силы ударил внешней стороной ладони по лицу. Он часто заморгал. Вцепился в мои руки. Разозлился.
– Где Антон! Отвечай быстро!
Он оттолкнул меня. Выставил вперёд кулаки.
– А нет Антона. Можно сказать, что его и не было. Твой друг не человек.
– Что вы с ним сделали? – я не мог поверить в эту исповедь умалишенного. Не сегодня и не здесь. Чтобы я не видел, я не должен доверять своим глазам и ушам.
– Ничего не делали. Он здесь. В центре земли. Под самыми вратами. Новое измерение близко. Он принял свою сущность.
Прямо по записям Андрея, по его старинным ветхим книжкам я прошёл ногами. Оказавшись у окна, я оторвал одну из досок, выглянул в окно и не увидел ничего. Будто за этот час дом Андрея окончательно ушёл под землю. Я ринулся к двери, и я был безумно счастлив, когда распахнув я смог шагнуть вперёд. На густой, зловонный, но всё же воздух.
Предрассветный туман окутал моё тело. И если бы я вытянул руку, я не увидел бы кончики пальцев. Держась за заборы, чтобы не потеряться, не утонуть в этой мгле, я медленно шёл. А когда забор кончался я шёл гусиным шагом, держась за землю. От моего прикосновения звякнула банка с водой и немного выплеснулось мне на руку. Во дворе я уже мог различить силуэты бочек и крыльцо. Отпирая замок ключом, я одновременно надеялся увидеть своего друга и боялся. Поток спёртого сырого воздуха вырвался наружу. Уличный туман не рассеивался здесь, а наоборот стекался через щели в обветшалых стенах. Внутри было темно, а из глубины комнаты исходили не слишком приятные звуки. Хруст, хриплое дыхание и скрежет чего-то твёрдого по деревянному полу. Я замер в проёме между кухней и комнатой. Мой пистолет до сих пор лежал в руке, и я направил его на источник шума, вместе с тусклым фонариком телефона.
Я едва не выронил оружие и не вскрикнул. Часто глотая сырой воздух и не смея ни шевельнуться, ни моргнуть. Среди разбросанной посуды, постели и записей. На полу, рядом с кучей матрацев лежало существо. Назвать его человеком, у меня не поворачивался язык. Белая почти синюшная кожа, покрытая едва заметными, прозрачными чешуйками. Длинные и мощные нижние конечности, лопатки размером с ладонь крепкого крупного мужчины, возвышались над неестественно выгнутой спиной. Это я видел у машины. Это обладает парой жёлтых глаз, недобро светящихся под луной. Это обладает звериным, леденящим кровь криком вместо голоса. Но, на прижатом втянувшемся ухе этой твари, серьга,
