Гэвин Лайл - Успеть к полуночи

Я присел на стул, на спинке которого висел его пиджак.

— А я смог бы выдержать подобное испытание?

— Возможно. Веселого в них мало, но к ним как-то привыкаешь.

— А к своему самочувствию по утрам вы тоже привыкли?

— Нет. Но не вечно же помнишь, как было хреново. Однако же, знай вы, что завтрашний день будет столь же значительным, как сегодняшний, вы ведь не стали бы… напиваться, правда?

— Слишком вы все упрощаете, — возразил я. — Вам нравится думать, что своим мировоззрением вы в корне отличаетесь от всех остальных. Ничего подобного. Вы просто пьете больше — вот и все.

К тому моменту пузырек с таблетками уже снова находился в кармане его пиджака.

Харви улыбнулся.

— Чудесное промывание мозгов, профессор. Но знаете, что самое поганое? То, что перестаешь ощущать вкус спиртного. Вот и все. Просто не чувствуешь вкуса. — Он снова отхлебнул виски, затем поднял стакан к свету и стал пристально его разглядывать. — Помню, как-то раз отправился я в одно местечко в Париже, где умеют готовить настоящий мартини. Туда лучше закатиться где-нибудь около полудня, пока еще не нахлынут посетители, чтоб им хватило времени как следует его приготовить. Им это по душе — приятно, когда приходит парень, знающий толк в напитках, вот они и стараются для него. Смешивают тщательно, неторопливо, а потом ты таким же манером его выпиваешь. И это им тоже нравится. Их даже не заботит, собираешься ли ты заказать еще один. Им просто приятно хотя бы иногда приветить клиента, который подрядит их на настоящую работу и потом оценит их труд по достоинству. До чего же грустные люди, эти бармены.

Харви залпом допил виски и вновь уставился в потолок. Говорил он медленно и тихо, да и обращался не ко мне и скорее всего не к самому себе, а к двери, которая захлопнулась перед ним давным-давно.

— И коктейль должен быть достаточно холодным, чтобы бокал запотел, тихо продолжал он. — Не ледяной, нет; чему угодно можно придать приятный вкус, если как следует заморозить. Вот вам секрет управления Америкой, если интересуетесь, Кейн. И никаких там дурацких маслин, никакого лука — просто легкий аромат лета. — Он шевельнул головой на подушке. — Тысячу лет не пил мартини. Просто не чувствуешь вкуса. Теперь… теперь единственное, о чем думаешь, — это о следующей порции. Черт, до чего же я устал.

Он протянул руку, чтобы поставить стакан на тумбочку возле кровати, но промахнулся, стакан глухо стукнулся о ковер, и из него брызнуло несколько капель.

Я поднялся. Харви лежал с закрытыми глазами. Поставив на тумбочку свой стакан и стараясь ступать как можно тише, я двинулся к двери и уже взялся за ручку, когда он сказал:

— Прошу прощения, Кеин. Я-то думал, что смогу продержаться.

— Вы и держались. Просто наша работа затянулась. Несколько мгновений спустя он отозвался:

— Может быть… и, может, если бы меня не ранили… Хотя, возможно, и нет. — Тут он повернул голову и посмотрел на меня. — Вы тут говорили, что я, по существу, не отличаюсь от других. Я убиваю людей, профессор.

— Вы могли бы завязать с этим. Он улыбнулся, вяло и утомленно.

— Но не раньше завтрашнего дня — ведь так? Немного погодя я вышел. Чувствовал я себя столь же благородным и полезным, как мутные капли пролитого виски на ковре.

Маганхард и Жинетт стояли на верхней площадке лестницы с таким видом, будто усиленно пытались сказать друг другу что-нибудь любезное, но не находили слов. Едва я появился, как Маганхархд круто развернулся и напрочь забыл о вежливости.

— Вы не сказали мне, что мистер Ловелл — алкоголик.

— Я и сам узнал об этом уже после того, как мы выехали. — Я прислонился к перилам и потянулся за сигаретой.

— В таком случае придется серьезно поговорить с Мерленом. Меня могли убить только потому, что…

— Да заткнитесь вы, Маганхард, — устало отозвался я. — Мы пережили и вчерашний день, и сегодняшний, и если вы не считаете это достижением, значит, просто не поняли, что происходит. Ни с кем другим нам бы это не удалось. А теперь отправляйтесь спать.

— Я еще не поужинал, — надменно возразил он. Да, в нем определенно текла австрийская кровь.

— Морис очень скоро вас обслужит, герр Маганхард, — примирительно заметила Жинетт. — А сейчас, если желаете, он принесет вам что-нибудь выпить. Маганхард одарил меня взглядом, который явно приберегал в глубине морозильной камеры, затем, гордо приосанившись, прошествовал вниз.

Я же остался стоять, прислонившись к перилам; отыскав спички, закурил.

— А я и забыл об ужине. Мне показалось, что сегодняшний день и так чересчур долго тянется.

— Таким манером агентство Кейна обычно обращается со своими клиентами?

— Частенько. Я же говорил тебе, что вовсе не обязан их любить.

— Думаю, тебе лучше заняться работой здесь — и побыстрей.

Я посмотрел на нее, но она, не поднимая головы, оперлась на перила рядом со мной и только тут, казалось, заметила, что по-прежнему держит в руке «маузер». Она внимательно его оглядела.

— Помнишь, Луи, что когда-то значили для нас эти вещи? Освобождение… свобода… и тому подобные слова? — Помню.

— Возможно, с тех пор все изменилось. — Она небрежно прицелилась вниз, машинально скользнув большим пальцем по предохранителю и переключателю с одиночного огня на автоматический. В «маузерах» она знала толк.

— Пистолеты не изменились.

— А ты считаешь, суть Сопротивления состояла лишь в пистолетах, а не в словах?

— Суть никогда не состоит только лишь в пистолетах; люди не гибнут по вине оружия как такового. За пушками всегда стоят слова, направляющие их, убеждающие в том, что их дело — правое.

Она метнула на меня быстрый взгляд. Может, слова мои прозвучали несколько кисло; может, я и впрямь слегка скис, размышляя о том, что в полночь предстоит гнать на север, а также о том, в каком состоянии к тому времени будет пребывать Харви. И, вполне возможно, сожалея, что все это ради того, чтобы спасти такого типа, как Маганхард, от смерти и помочь ему сэкономить на налогах.

А может, я просто почувствовал себя старым и усталым.

— Во время войны, — задумчиво произнесла Жинетт, — мы никогда не задавались вопросом, правы мы или нет. Ответ был слишком прост. Но… возможно, порой мы ошибались. Мы помогали людям вроде Маганхарда и Алена. Она опустила «маузер». — Ты считаешь, что раз твой Маганхард прав, значит, прав и ты? Я осторожно заметил:

— Что-то в этом роде.

Она кивнула, погруженная в свои мысли, и немного погодя сказала:

— Но, может статься, твои следующий Маганхард окажется неправ — а ты уже не сможешь отойти в сторону.

Мысль была не нова — это тот самый давний и привычный призрак, обитающий в глубине моего подсознания, о котором я вспоминаю, лишь когда чувствую себя усталым и подавленным. В те ночи, когда вижу во сне лица знакомых людей, которые ныне мертвы.

Насчет Маганхарда я был прав. Я доверял Мерлену, самому Маганхарду, да и своему собственному умению разбираться в людях — и не ошибся. Но однажды я могу ошибиться. В один прекрасный день мне может достаться клиент с душой, кривой, как горная дорога, а люди, выпрыгнувшие из засады, окажутся переодетыми в штатское полицейскими…

Любой адвокат может заявить, что клиент обманул его. Но я-то буду стоять там с дымящимся «маузером» в руке.

Я устало покачал головой.

— Может, и так, Жинетт. Но только не в этот раз. А следующий раз — это уже следующий раз.

— Значит, следующий раз все-таки будет? — Она в упор смотрела на меня печальными глазами, а ее каштановые волосы переливались в свете лампы, словно старое отполированное дерево.

— Жинетт… прошло пятнадцать лет. Ты ведь уже не любишь меня.

— Не знаю; — просто ответила она. — Все, что я могу, — это помнить и ждать… и, возможно, удостовериться, что тебя не убили.

— Я и не собираюсь допускать, чтобы меня… — Едва эти слова сорвались у меня с языка, как я понял, что говорить их не стоило.

— Нет-нет, — запротестовала она, — скажи мне, что этого не случится, Что такого просто не может случиться, только не с тобой, не с Канетоном.

Ее битва была закончена. И если я не собирался останавливаться, то ей хотелось верить, что со мной никогда не случится самого худшего, и если уж мне суждено сражаться с драконами, то при этом я никогда не повстречаю своего последнего дракона. Ей вновь хотелось рассуждать так, как рассуждает профессиональный стрелок. И забыть о том, что однажды она уже поверила в это — и ошиблась.

:- Я поморщился, словно от боли. Мне никогда не следовало сюда возвращаться. Пятнадцать лет я провел вдали от этого тихого дома, где она изо всех сил старалась приблизить конец своей войны. А когда я вернулся, оказалось — это всего лишь потому, что моя война все еще продолжается.

— В этом ты не можешь быть уверена, — медленно проговорил я. — В конце концов это зависит только от меня.