Монс Каллентофт - Зимняя жертва
Так что же случилось с братьями Мюрвалль? Успокоились? Создали семьи? Встали на путь исправления? Поумнели? Во всяком случае, не последнее. Такого не бывает. Гангстеры всегда остаются гангстерами. Кто из них хуже?
Младший брат, Адам. Курильщик гашиша и склонный к насилию любитель техники, если верить бумагам. До крови избил гонщика в Манторпе, не оправдавшего его надежд и не выигравшего заезд.
Ставка? Конечно. Три месяца в исправительном учреждении города Шеннинге. В феврале убил двух лосей. Месяц в Шеннинге. Избиение подруги. Предполагается попытка изнасилования. Шесть месяцев.
Средний брат, Якоб. Неграмотный, если верить бумагам — страдает дислексией.[38] Склонен к буйству.
Что же натворил этот? Ударил врача в седьмом классе, повалил на землю своего ровесника возле киоска в Юнгсбру. Специализированная школа. Курил гашиш на школьном дворе по возвращении, сломал челюсть полицейскому при попытке его задержать. Шесть месяцев в Норрчёпинге, вымогательство у торговцев в Буренсберге, вождение в нетрезвом состоянии. Год в Норрчёпинге. Потом ничего. Как отрезало.
Старший брат, Элиас. Тот еще экземпляр! Имел что-то вроде таланта к футболу, в тринадцать лет играл во втором составе, пока не был исключен из клуба за ограбление киоска «Юнгсбру ИФ». Совершил непредумышленное убийство, когда, будучи пьяным, врезался в дерево. Шесть месяцев в Шеннинге. Нанесение тяжких телесных повреждений в ресторане «Гамлет»: бросил пивную кружку в голову одного из посетителей, человек ослеп на один глаз. «Медленно соображает, легко подвержен внушению, неуверен» — замечания психолога. Медленно соображает? Неуверен? Разве так пишут?
Младшая сестра, Мария.
Так вот каковы твои братья, Мария? Те, которые украсили картинками стены твоей комнаты? Это сделал Адам? На их языке, полагаю, это означало проявление заботы.
Синее тело Бенгта на дереве.
Была ли это месть трех братьев?
Четвертый раунд. Убийство?
Малин протирает глаза, потягивая кофе уже из третьей чашки. Она слышит, как дверь открывается, чувствует порыв холодного ветра. Доносится голос Зака, скрипучий и усталый:
— Что, Форс, пришла с утра пораньше? Или это ночь так затянулась?
Зак включает радио — на минимальную громкость.
— Захватывающее чтение, правда?
— Они, похоже, успокоились, — говорит Малин.
— Или просто стали хитрее.
Зак хочет сказать что-то еще, но его слова заглушает голос из радиоприемника. Пронзительный скрип, перебивающий последние аккорды только что отзвучавшей песни, а потом мягкий голос подруги Малин: «Это был…»
Хелен.
«Она выросла там, — думает Малин. — И почти ровесница братьев Мюрвалль. Может, она их знает? Стоит позвонить ей. Позвоню».
— Привет, Малин.
Голос такой же ласковый, такой же сексуальный, как и в радиоприемнике.
— Можешь говорить?
— У нас три минуты и двадцать две секунды до того, как закончится эта песня. Потом я смогу дать тебе столько же времени, когда закончу говорить.
— Тогда я сразу перехожу к делу. Знавала ли ты неких братьев по фамилии Мюрвалль, когда жила в районе монастыря Вреты?
— Зачем тебе?
— Ты знаешь, я не могу объяснить.
— Братья Мюрвалль? Конечно. Все их знали.
— Они пользовались дурной славой?
— Можно сказать и так. Их еще называли «сумасшедшие братья Мюрвалль». Было в них что-то жуткое и в то же время тоскливое. Понимаешь, они были из тех, про которых все знают, что ничего путного из них не выйдет, и которые открыто выступают против существующего порядка. Такие с самого начала стоят в стороне от всех, как будто они… я не знаю… обречены вечно стучаться в ворота нормального человеческого общества без всякой надежды, что им откроют. Они словно меченые. Семья Мюрвалль жила в Блосведрете — это адский угол, самый продуваемый участок равнины. Не удивлюсь, если они живут там до сих пор.
— Ты помнишь Марию Мюрвалль?
— Да, но с ней все было иначе. Училась в параллельном классе.
— Вы общались?
— Нет, она держалась немного в стороне. Словно тоже была меченая, и ее хорошие оценки мало помогали, как бы ужасно это ни звучало. Братья защищали ее. Один парень ее обижал, не помню почему, так они натерли ему щеки наждачной бумагой. Получились две большие раны, но он так и не решился сказать, кто это сделал.
— А кто отец?
— Он был разнорабочим. У него была обычная светлая кожа, но его называли Черный. С ним произошло какое-то несчастье — сломал позвоночник и оказался в инвалидном кресле. Потом пил до смерти, хотя и до этого прикладывался к бутылке. А шею он вроде сломал у себя же дома, спускаясь по лестнице.
— А их мать?
— Ходили слухи, что она ведьма или нечто в этом роде. Но я думаю, она была самая обыкновенная домохозяйка.
— Ведьма?
— Малин, это слухи. В такой паршивой дыре, как Юнгсбру, жизнь держится на слухах и сплетнях.
Из радиоприемника доносится голос: «А следующую песню я посвящаю моей подруге Малин Форс, самой яркой звезде линчёпингской полиции».
Зак ухмыляется.
«Малин, улыбнись! Теперь ты мировая знаменитость. Как раз сейчас она расследует дело Бенгта Андерссона, которым так заинтригован весь наш город. Если вам есть что сообщить ей, звоните в полицию Линчёпинга. Любая информация представляет интерес».
Зак ухмыляется еще шире.
— Ну, теперь жди шквала звонков!
Звучит музыка.
«Это моя песня о любви. Это мое время на Земле…»
Голос певца Плуры,[39] дрожащий от сентиментальной тоски.
«…Я то, что я есть… мальчик из провинции, зовите меня мальчик из провинции…»
«Совсем как я», — думает Малин.
Девочка из провинции?
Не по любви. Вероятно, по необходимости.
30
Лишь только закончилась песня, как на столе Малин зазвонил телефон.
— Черт знает что! — возмущается Зак.
— Это может быть кто угодно, — говорит Малин. — Не стоит чертыхаться.
Трубка вибрирует на следующем сигнале, не на шутку требуя, чтобы ее подняли.
— Малин Форс, полиция Линчёпинга.
В трубке тишина.
Слышно только, как кто-то дышит.
Малин делает предупреждающий жест в сторону Зака, застывая с поднятой рукой.
Потом раздается невнятный ломающийся голос:
— Это я, с видеоигрой.
С видеоигрой?
Малин лихорадочно роется в памяти.
— «Воины гну».
— Простите?
— Вы допрашивали меня.
— Теперь припоминаю. — Малин снова видит Фредрика Уннинга с джойстиком в руке в подвале зажиточного дома и безучастный взгляд его папы, брошенный в сторону сына.
— Я спрашивала, есть ли тебе что сообщить нам.
— Да, именно так. Я слушал радио.
В голосе тот же испуг, что был во взгляде. Быстро вспыхивающее и так же быстро исчезающее чувство.
— А ты что-нибудь знаешь?
— Вы могли бы приехать сюда — вы и тот, другой?
— Сегодня мы будем в ваших краях. Может, задержимся, но попозже приедем.
— И никто не узнает, что вы здесь были, правда?
— Ну да, все останется между нами, — обещает Малин, а сама думает: «Это, конечно, зависит от того, что ты скажешь».
И сама поражается тому, с какой легкостью лжет молодому человеку, когда дело касается расследования, ее главной цели. Самой бы ей страшно не понравилось, если бы кто-нибудь так обошелся с нею. Тем не менее она повторяет:
— Это останется между нами.
— О’кей.
В трубке раздается щелчок. Она ловит вопросительный взгляд Зака, сидящего по другую сторону стола.
— Кто это?
— Помнишь Фредрика Уннинга? Подростка за видеоигрой в той богатой хибаре?
— Он?
— Да, он хочет что-то рассказать, но сначала братья Мюрвалль. Или как ты думаешь?
— Семейка Мюрвалль, — соглашается Зак и кивает на дверь. — Интересно, что это такое на сердце у молодого Уннинга?
— Стоит перейти через дорогу, и цены на жилье падают на тридцать процентов, — говорит Зак, поворачивая возле пустынной автозаправочной станции на дорогу к группе домов, известной под названием Блосведрет.
Снаружи яростно трещит мороз, мечется во всеоружии своих градусов в порывах ветра, вздымая снег на мертвых сугробах; белая пыль прозрачными волнами омывает ветровое стекло.
— Черт, как дует! — говорит Малин.
— Даже небо белое.
— Зак, помолчи, закрой рот.
— Малин, я люблю, когда ты ругаешься, мне это нравится.
Жуткое место. Таково первое впечатление.
Все-таки хорошо иметь под боком Зака. Случись что — он сориентируется за доли секунды. Когда тот наркоман из Ламбухова вытащил свой шприц и приставил к ее горлу, она и глазом моргнуть не успела, как Зак ударил его по руке так, что тот выронил свое оружие. А потом Зак повалил наркомана и продолжил бить в живот.
