Моника Фет - Сборщик клубники
Но сейчас мне что-то мешало — у меня было чувство, что за мной наблюдают, какой-то холодок в затылке. Я подняла голову и встретилась взглядом с человеком в глубине магазина, в отделе естественных наук. Его лицо показалось мне смутно знакомым. Он быстро отвел глаза, будто я поймала его на воровстве.
Книгу, что привлекла мое внимание, я решила купить. Нам не помешала бы энциклопедия кошек. По пути к кассе я прихватила также две закладки — для себя и для Мерли. У Мерли была отвратительная привычка загибать страницы книг, и я не теряла надежды когда-нибудь ее от этого отучить.
— Восемнадцать пятьдесят, пожалуйста, — сказала кассир. — Вам завернуть ваши покупки?
— Нет, спасибо. — Открыла сумку, и тут до меня дошло, что я забыла дома кошелек.
Что может быть ужаснее, чем стоять у кассы перед закрытием, когда позади нетерпеливо переминается очередь, и понимать, что тебе нечем платить?
— Ох, простите, — пролепетала я, чувствуя, как вспыхивают щеки, — не взяла с собой деньги.
Кассирша могла бы воспринять это спокойнее, но она, наверное, устала за целый день и потому не сдержала раздражения. Она зло зыркнула на кассовый аппарат, потом на меня и заявила:
— Но я уже выбила чек!
Я просто сгорала от стыда. Люди за спиной перешептывались.
— Сколько вам нужно? — вдруг раздался рядом приятный голос.
— Восемнадцать пятьдесят, — ответила кассирша.
Я обернулась и во второй раз встретилась глазами с незнакомцем, наблюдавшим за мной из глубины магазина. Нет, в третий. Теперь я вспомнила его: это был тот самый загорелый мужчина из ночного клуба, который сидел за столиком один.
Он вынул деньги и положил их на кассу. Без лишних слов.
Вместо того чтобы броситься ему на шею или еще что-нибудь, я тихо пробормотала «спасибо», сунула книгу и закладки в сумку и вышла из магазина, поджидая его. Вскоре он вышел, неся купленную книгу.
— Как мне вернуть вам деньги? — спросила я.
— Считайте это подарком, — блеснул он белозубой улыбкой.
Голубые глаза ярко сверкали на загорелом лице. Он напоминал молодого Теренса Хилла, только волосы у него были не светлые, а темные. И выглядел он лучше. Натуральнее.
— Почему вы хотите сделать мне такой дорогой подарок?
— А может, вы мне понравились? Или потому, что я не смог помочь вам с подругой вчера. Решайте сами почему.
— О нет, — сказала я, — не могу этого принять.
— Нет, можете. — Он снова улыбнулся. — Хотите кофе?
Я не ответила, но как-то так вышло, что мы вместе пошли по улице к ближайшему кафе.
Наверное, они снова отключили звонок на телефоне. Или их нет дома. Имке стала звонить на мобильные. Оба раза: «Абонент недоступен». Почему они все время их отключают? Имке вздохнула. Сколько раз она просила их подключить автоответчик?
— Зачем, мама?
— Чтобы люди могли оставлять вам сообщения.
— И чтобы мы потом им перезванивали? У нас нет на это денег.
— Можно подумать, за деньгами дело стало!
— Не для тебя, мама. А для нас с Мерли еще как!
Будь проклята эта гордость! Ютта ни цента не возьмет, если только ей не нужно позарез. Видели бы вы ее машину — на ладан дышит ее «рено». Куча ржавого железа. На нем уже и ездить опасно. Но она даже и слышать не хочет о том, чтобы купить новую.
Имке налила себе чаю и пошла в кабинет, собираясь что-нибудь написать вместо того, чтобы суетиться, как испуганная квочка. Напрасно она выбрала такую тему. За каждым предложением вставала Каро. Каждое слово напоминало ей об ужасной смерти несчастного ребенка.
Детектив, которому в ее романе было предназначено раскрыть убийство, становился все более похож на Берта Мельцига, и Имке ничего не могла с этим поделать. Возможно, позже она что-то изменит, но не сейчас, когда вдохновение неудержимо влекло ее за собой. Превыше всего она должна отдалиться от убийцы, избавиться от симпатий к нему, ибо обнаружила, что без труда проникает в его шкуру и следует его мыслям, как своим собственным. Надо срочно переменить свое отношение. Она не хотела оправдывать убийцу, пусть даже на бумаге.
Просидев за компьютером более часа, Имке не написала ни слова. С непривычки она устала от работы по дому. К ее усталости примешивались огорчение после звонка слесаря и непреходящая тревога за Ютту и Мерли. Будь у нее собака, она пробежалась бы с ней по полям. Но поскольку собаки не было, Имке улеглась на диван в кабинете и мгновенно уснула.
Мерли презирала свою непоследовательность. Иногда Клаудио лелеял ее, как принцессу, а иногда помыкал ею, точно посудомойкой. Сегодня был как раз такой день. Другие уже привыкли и не обращали внимания. Клаудио есть Клаудио, с ним не угадаешь. Мерли часто возвращалась домой в слезах и клялась бросить его. Ютта и Каро ее поддерживали.
— Ни один парень не стоит наших слез, — утверждала Каро. Но так было прежде, чем она встретила свою неземную любовь.
— Шевелись, подруга, — прикрикнул на нее Клаудио, — я за простой не плачу.
Мерли сняла с себя жуткий зеленый фартук и сунула ему в руки, удивляясь собственной выдержке. Затем спокойно взглянула в его прекрасные глаза, круглые от изумления, и сказала:
— Ciao, bello.
После чего неторопливой и вызывающей походкой пошла к двери.
— Если ты сейчас уйдешь, можешь больше не возвращаться, — крикнул Клаудио. Он не умел проигрывать.
Мерли ничего не ответила. Она даже не обернулась. Стоя к нему спиной, подняла руку с вытянутым вверх средним пальцем и показала ему.
Дверь за ней закрылась, и она стала свободна. И одинока.
Черт. По щекам ее текли слезы.
У всех сборщиков клубники, покинувших ферму раньше времени, оказалось неопровержимое алиби. Некоторые были не без грехов, однако никто из них не имел отношения к Похитителю цепочек. Отчего же Берт был так уверен, что ключ к разгадке находится среди этих сезонных рабочих?
Чистая интуиция. И никаких улик. Дела тяжелее ему, пожалуй, еще не доводилось расследовать. В случае Симоны Редлеф информации вообще было с гулькин нос, потому что она не отличалась общительностью. Многие ученики потока с трудом ее вспомнили.
Что до Каро, то трудность заключалась в том, что о ней ничего не знала ее семья. Даже брат, которого они наконец отыскали и допросили. Единственными, кто мог помочь, были Ютта и Мерли, но девушки поставили себе цель провести собственное расследование.
Берт встал и распахнул окно. В кабинет ворвались уличный шум и влажная жара, в которой весь день мариновался город. Все это вдруг стало действовать на нервы. Равно как и шум в помещении — хлопающие двери, телефонные звонки, голоса и смех в коридоре. Они допросили всех друзей Каро, ее родных и бывших партнеров — и все напрасно. Поистине им был необходим ее последний любовник.
Берт закрыл окно. Пора ехать домой — дабы продемонстрировать Марго свои благие намерения. Да, у него жена и дети. Есть жизнь и вне стен его кабинета.
Странно было идти рядом с ней по улице. Он то и дело ловил на себе ее испытующие взгляды. Наверное, она все не могла решиться принять у него деньги. Впервые после смерти Каро он чувствовал себя настолько беззаботным, что ему хотелось петь.
Бабушка всегда напевала за работой — церковные песнопения или вроде того, не настоящие песни. И вовсе не от радости, а чтобы скрасить свою скучную и тяжелую жизнь. По крайней мере, так ему казалось в детстве. Но бабушкину жизнь было уже не скрасить, как не изменить ее тяжелых медлительных движений.
Натаниел повел Ютту в большое кафе на рыночной площади. Среди страшной сутолоки в этом кафе никто не обращал внимания на отдельных посетителей. Он понимал, что все равно рискует, но что за игра без риска? Он любил рисковать. Свободой. Жизнью.
Она молчала. Похоже, была не из тех, кто болтает лишь бы болтать. А это редкость. Поглядывая на нее краем глаза, он понимал, что она нравится ему все больше и больше. Даже слишком. Она бросила ему вызов, и он этот вызов принял. Ему легче было бы противостоять ей, если бы он оставался к ней холоден. Но вышло по-другому. Он сунул руки в карманы и напряг все мышцы, чтобы не выдать сотрясающей его дрожи.
Имке снилось, что она бежит по какому-то длинному тоннелю по щиколотку в воде. В конце горел свет. Слыша плеск воды и собственное хриплое дыхание, она знала, что это сон. Ломило в боках, руки и ноги болели. Брюки были в грязи. Она хотела проснуться, но не могла.
В довершение всех несчастий Ютты не было дома. Некому было пожаловаться, поплакаться. Мерли мрачно пошла на кухню и включила кофеварку. Кошки крутились у нее под ногами. Она налила им молока и мелко порезала два кусочка отварной ветчины. Пусть ей самой паршиво, кошки не должны страдать от этого мерзавца Клаудио.
В своей комнате она улеглась на кровать и включила телевизор. Чтобы не думать. Не позволять Клаудио снова проникнуть в ее мысли. И особенно в сердце. Программы, идущие ранним вечером, были как раз то, что нужно, — настолько пусты и бессмысленны, что прогоняли из головы все до последней мысли.
