Р. Скотт Бэккер - Нейропат
Доктору Маккензи, торопливо поведала Сэм, шестьдесят восемь, работает на АНБ шестнадцать лет, овдовел восемь лет назад. Репутацию завоевал благодаря блестящим умственным способностям, хотя, как ни странно, не имел ни одной публикации. Она долгим взглядом посмотрела на Томаса, пока они рысцой поднимались по ступеням, чтобы убедиться, как предположил Томас, что он уловил всю важность последнего прикола.
— Помните, — сказала она, — попытайтесь читать между строк.
Томас улыбнулся, хотя в горле у него застрял комок. Откуда эта внезапная тревога? Он вдруг почувствовал себя так, как могла бы чувствовать себя покинутая любовница Нейла, столкнувшись с Норой. И Томас понял, что Нейл так же глубоко предал Маккензи, как предал его, Томаса.
Томас узнал этого человека, как только они вошли в обшарпанный паб. В заведении витала почти неощутимая атмосфера чайного домика, которая не только не шла вразрез с названием «Хвастуны», но и каким-то образом сочеталась с красноречивыми признаками, оставленными завсегдатаями: разбитыми стеклами, вырезанными инициалами, которые придавали еще более жалкий вид и без того жалкому декору, запахом разлитого пойла и — довольно странно — запахом сигар. Выражаясь по-научному, Томас сказал бы, что притязания на самоидентификацию противоречат остаточным поведенческим моментам. Выражаясь нормальным языком, он сказал бы, что заведение похоже на место, где возвышенное и светлое перемешано с низменным и грязным.
Маккензи сидел в кабинке с высокими перегородками справа от них, задумчиво глядя на свой мобильник. Это был лысый тщедушный старик, которому куда больше подошел бы комбинезон, а не щеголеватый наряд лоббистов с Кей-стрит [31] — черный, в тонкую полоску костюм от Армани, хранивший следы былого блеска. Заметив Томаса и Сэм, он расплылся в добродушной улыбке — сама любезность.
— Замечательно! — воскликнул он. — А то уж я стал волноваться, не перепутал ли время.
Он был похож на очень счастливую бывшую супругу.
Представив их друг другу, Сэм села у стены, и Томас устроился рядом с нею. Кончиками всех десяти пальцев Сэм накрыла коричневую манильскую папку, которую положила перед собой. Это был изысканный старинный жест, который Томас ребенком видел в бесчисленных детективных фильмах.
«Я веду расследование... Это ФБР, черт вас возьми!»
— Да вы просто красавица... — сказал МакКензи, кивая в сторону Сэм.
Обычно подобное заявление могло расцениваться как сексуальный комплимент, но, учитывая возраст и приподнятое состояние Маккензи, снимало с него такие подозрения. Он просто выглядел «прожженным балагуром», только и всего.
Сэм не только не зарделась, но даже улыбнулась и опустила глаза. Все с тем же кротким выражением лица Маккензи вытащил из кармана пачку «Уинстона». А зажигалку так просто выудил из воздуха.
— Отвратительная, но совершенно неколебимая привычка, — произнес он, окутываясь клубами дыма. — К счастью для меня, тут на это смотрят сквозь пальцы.
— Подпольный кабачок для курильщиков, — сказал Томас, совершенно обезоруженный, несмотря на все недобрые предчувствия. Он понял, что Маккензи — классический «мышиный жеребчик», который с помощью своего обаяния и добродушного ехидства может, как специально подкованная скаковая лошадь, преодолеть самые суровые и щепетильные взгляды.
— Стоит провозгласить какой угодно запрет, — заявил старик, — и все тут же начинают смотреть на него сквозь пальцы.
Сэм подняла брови и поджала свои соблазнительные губы.
— Хочу лишний раз предупредить, что я служу закону, доктор Маккензи.
— Не сомневаюсь, — ответствовал старый шалун, — но таким я еще больше пригожусь вам, агент Логан.
Посмотрев на Томаса, он дружески ему подмигнул.
— Теория Игр, параграф сто один. Или ты их, или они тебя.
Явно раздосадованная, Сэм отодвинулась от клубов синего дыма. Улыбаясь, Томас напомнил себе: быть начеку и не угодить в ловушку старого чародея. Учитывая, чем этот человек зарабатывал на жизнь (а он «взламывал» мозги в прямом и переносном смысле слова), почти не приходилось сомневаться, что, подобно Нейлу, он был в каком-то смысле социопатом. Лишенный цепочек, ответственных за социальные условности, которые так докучали всем остальным, он, несомненно, без всяких усилий давал людям возможность раскрепоститься. Бывшая коллега Томаса посвятила лучшую часть своей карьеры изучению психопатии. Наибольшая трудность, не раз говорила она по различным поводам, заключалась в том, чтобы выработать у своих ассистентов иммунитет к обаянию психопатов.
— В чем именно состояла специфика вашей работы, доктор Маккензи? — попыталась нажать на него Сэм.
— Боюсь, что это секретные сведения.
Ответ можно было предвидеть заранее. Сэм продолжала в том же духе:
— Здесь говорится, что вы находились в непосредственном подчинении доктора Кэссиди, по сути были вторым в его команде. Это так?
Виноватый взгляд, слащавый благодаря подвижности его черт.
— Боюсь, это тоже засекречено.
Томас нахмурился, задумавшись над тем, как эти сведения могут быть засекречены и одновременно находиться в досье ФБР. Он уже собирался об этом сказать, но его удержало небольшое прозрение.
— Скажите, доктор, — спросил он, — Нейл никогда не упоминал о споре?
Лучистый взор старика уперся в стол. На мгновение он показался то ли улыбающимся Буддой, то ли ирландским пьянчугой.
— Ах, это...
Томас почувствовал, как сидящая рядом Сэм напряглась.
— Значит, он говорил об этом, — произнесла она.
— Случалось.
— Вы не против поподробнее рассказать об этих случайностях? — продолжала давить она.
— Боюсь, это засекречено.
— До сих пор? — нахмурился Томас.
Маккензи поднял ручки, словно сдаваясь. Его усмешка была заразительна. Взгляд выдавал ликование, как щебет весенней птички.
— Пора бы, пора.
— А почему же этого не происходит, доктор Маккензи?
— Потому что это правда, да еще пострашнее ада... Как вы думаете, для чего нужны секреты, доктор Байбл?
— Исходя из моего опыта, правда редко оказывается такой опасной, как думают люди, — ответил Томас.
— А! — лучезарно улыбнулся Маккензи. — Так, значит, вы — когнитивный психолог.
Взглянув на растерянную и нахмуренную Сэм, он пояснил:
— Профессор Байбл не считает спор опасным, поскольку не верит, что большинство человечества способно поверить в него.
— Он прав, — ответил Томас на вопрошающий взгляд Сэм. — Но совсем не по той причине, что вы думаете. Дело не в том, что люди настолько глупы...
— Что ж, — вмешался Маккензи, — по крайней мере, не все.
Томас помрачнел и бросил на него взгляд исподлобья.
— Дело в том, что мы страдаем от стольких предрассудков. Нам нравится, когда все просто. Неуверенность не привлекает нас — подумайте только о том, как огрызаются люди, смотрящие телевизор. Бесспорно, люди в целом склонны к восхвалению. Мы тщательно подбираем свидетельства, подкрепляющие наши верования, и выборочно отвергаем свидетельства, которые нас не устраивают...
— Мы привыкли мыслить рационально, — снова прервал его Маккензи, словно чтобы упростить вещи, непосильные для женского ума Сэм. — Почему, как вы думаете, наука с таким трудом давалась нашим предкам? Она ставит человеческую психологию с ног на голову, разве нет, профессор Байбл?
«Вы про душу, — хотел было сказать Томас — Наука ставит душу с ног на голову».
Вместо этого он продолжал так, будто Маккензи не прерывал его, — маленькое наказание за неучтивость:
— Мы постоянно делаем это, все мы. Но самое главное, перед чем мы опускаем руки, это то, что мы смешиваем соглашение с силой доводов или, того хуже, — с интеллектом. Если мы способны судить вещи лишь в терминах наших же предыдущих суждений, то мы в буквальном смысле делаем то, во что уже верили, мерилом добра и зла.
Маккензи фыркнул:
— Точное объяснение современной политической ситуации, как по-вашему, агент?
Разумеется, президент был демократом. Сэм криво улыбнулась.
— Я не уверена, я...
— О господи, — прервал ее Маккензи и обратился к Томасу: — Вам ужасно хотелось бы знать, над чем мы работали, не так ли, когнитивный психолог? Мы были вынуждены полностью отбросить все привычные психологические посылки. Старый добрый принцип элиминации оказался верен! Ни одна из традиционных категорий уже не является адекватной... все куда страннее, чем вы можете себе представить! Возьмите хотя бы язык — ой-ей-ей! Наш жизненный опыт всего лишь дым — дым, и не более того!
Томас понял, что доктор Маккензи страстно любит свою работу; просто он полагал, что Томас должен чувствовать то же самое. На деле же это оказывался еще один свойственный всем людям предрассудок, так называемый «софизм консенсуса».
