Чарльз Холдефер - Наемник
Но теперь я вдруг понял, что мне это тоже нравится. Это качество я способен был оценить.
– Чуть-чуть сюда, Джордж.
Хоть она и задрала ногу достаточно высоко, заниматься любовью на кушетке оказалось непросто. Мне пришлось подсунуть колено ей под ногу. Секс на кушетке в гостиной: это тоже напомнило мне времена юности.
Войдя в нее, я протянул недолго. Представление было очень слабым, говоря по правде, и нисколько не соблазнительным; я ничего не мог поделать, яростный ритм заставил меня потерять голову и забыть все, о чем думал раньше и что собирался сделать. Я как будто пытался наверстать все упущенное разом. Все, в чем я нуждался – а это ведь так много! – все, внезапно показалось, находится здесь, рядом. Ее напряженное тело, гладкая кожа, тот факт, что она была готова принять меня и сочилась влагой, – все было настолько совершенно, что я не в состоянии передать. Я вдруг почувствовал отчаянную нужду, хуже неопытного пацана; ощущения вылились в движения, дерганые, как у мультяшного кролика при ускоренном просмотре. Можно было подумать, что я хочу побыстрее закончить. Так-так-так – вот и все, что я был в состоянии делать.
– Ч-че-е-ерт, – сказала она чуть позже, когда я выскользнул наружу.
– Прости.
– Эй, осторожнее с подушкой.
Я подхватил свой член и отвел глаза. Все произошло не так, как должно было. В возбуждении от пережитого я готов был возместить ей все, чего не дал в первый раз. Даже теперь я был решительно настроен спасти ситуацию. Джордж вполне способен на это. Он может! Дайте только немного времени. Позвольте собраться, и можно будет начать сначала – как в прежние времена, когда второй раз неизменно получался более сладким, нежным, мягким. Столько, сколько она захочет. Дениза могла бы оседлать меня в кресле: когда-то она любила так делать. Я потянулся, взял ее лицо в ладони и поцеловал. Я уже был благодарен ей больше, чем можно выразить словами: она вернула мне меня самого. Я не мог рассказать ей об этом даже приблизительно. О-о, как я хотел отблагодарить ее!
– Еще по пиву? – спросил я. – Мы можем повторить. У меня получится лучше. Обещаю!
Она тихонько рассмеялась:
– Ты здорово взвинчен, да? У тебя все в порядке, Джорджи? Ты на себя не похож.
– Все прекрасно, просто прекрасно. Разве ты не хочешь попробовать еще раз?
– Ну конечно. Можно. Но вообще, все в порядке. Уже поздно, а мне завтра вставать.
– Нет, будет чудесно.
Я вскочил и вытащил из холодильника две бутылки пива. Возвращаясь к кушетке, зажал их локтем и свернул на обеих крышки.
– Вот, возьми, тебе пойдет на пользу, – сказал я.
Это было пустое замечание, призванное только заполнить паузу, но Дениза, прежде чем взять бутылку, на мгновение заколебалась; еще через пару секунд температура в комнате будто упала на несколько градусов – несмотря на то, что я придвинулся к ней поближе. Мы включили телевизор без звука, и наши лица омыл голубоватый призрачный свет.
– У меня появился животик, – сообщила она мне. – Я по-прежнему влезаю в большинство своих старых вещей, но животик все-таки есть. Мне не стоило бы пить столько пива. Забавно, но у меня жир не откладывается на бедрах, как у большинства моих подруг. Все идет в живот. Когда ты меня увидел сегодня, до того как мы разделись, я имею в виду, ты заметил живот?
– Нет, – соврал я.
Откровенно говоря, я не знаю, зачем она завела этот разговор. Мне понравился ее животик. Я смотрел на нее сверху вниз под углом и любовался в голубоватых отблесках телеэкрана плавными линиями, его мягкостью и чувственностью. Это зрелище начало снова возбуждать меня.
– А у тебя нет живота, Джордж. Это хорошо. Наверное, это армейская жизнь.
– Ну… Ты же знаешь, я не служу больше в армии, я говорил тебе.
Вот тут-то все и пошло наперекосяк.
* * *Я обнял ее одной рукой – а она, вместо того чтобы наслаждаться моментом, снова заговорила о брате.
– У меня с самого начала были сомнения по поводу этого вторжения, – сказала она. – Теперь мне кажется, что надо было больше высказывать свое мнение, а не плыть по течению. А вот у Дэрила сомнений не было. Он хотел поехать! И ты видел, как вел себя Билли сегодня в ресторане. Что это? Все мужики такие, да, Джордж? Можешь ты мне объяснить?
Раз она спрашивает, значит, вероятно, никогда не узнает ответ. А из всех мужиков, к которым все это могло относиться, я подумал об одном: о ее муже Дэнни. За весь вечер она практически ни разу не заикнулась о нем. Она говорила только о Дэриле и о Билли. Но мне казалось, что Дэнни, скорее всего, тоже не выступает против войны. Дениза, наверное, не упоминает его из деликатности – ведь мы с ней сидим голые на кушетке в гостиной их общего дома.
– Нет, дело не в мужиках, – ответил я ей. – Что за мысль! Ты что, сексистка, Дениза?
– Ну пожалуйста! Ладно, я знаю, конечно, что там задействовано немало женщин, не одни мужики. Даже в той истории с пытками и то фигурировали женщины. Но я говорю в общем. Не будем вдаваться в тонкости. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю.
– Ты имеешь в виду жестокое обращение с заключенными.
Все это время она сидела привалившись ко мне, но теперь развернулась лицом.
– Не надо объяснять, что я имею в виду, Джордж. Во всяком случае, я говорю о Дэриле. Он не стал бы заниматься всем этим. Ты знаешь, он был честным парнем. Но я не могу тебе сказать, за что он умер… ей-богу, в наше-то время!
Я поцеловал ее волосы и снова притянул ее к себе.
– Точно, это жестоко. И жертвовать кому-то приходится всем, а кому-то – ничем. Даже Билли Брэнсон в этом смысле прав. В этих вопросах не может быть справедливого распределения. – Я говорил, я держал ее, прижимал к себе и одновременно чувствовал со всей определенностью, как Дениза отдаляется от меня. Как машина, что стремительно уменьшается на горизонте. Мои слова до нее просто не доходили. Но я все-таки продолжал: – Но есть и общая картина, от этого никуда не денешься, и у каждого в ней своя роль, в том, за что мы сражаемся, что защищаем. И никто не в состоянии пожертвовать ради этого большим, чем Дэрил.
– Пожертвовать ради чего? Вот что мне хотелось бы знать.
– Ну, ради всего того, что мы имеем и ценим! – Моя рука выразительным жестом рассекла воздух перед нами. Я хотел обозначить общество, наш родной город Гарден-Сити и все то хорошее, что есть в Америке. Но эффект почему-то получился слабее; показалось, что жест мой охватил лишь обстановку гостиной и наши обнаженные тела на кушетке.
– И ради этого нам обязательно надо было влезть туда? – спросила она. – Нет, я не понимаю. Честно. И хотя я ненавижу и боюсь тех, кто убил моего брата, я уверена, что мы теперь знаем о войне, в которой он участвовал, не больше, а меньше, чем раньше. Вот тебе и вся правда. Я чувствую… усталость. И печаль. Неужели ты не заметил этого, когда приехал домой, Джордж? Мы все такие печальные. Не все сознают это, но это правда. Все теперь не так, как прежде. Мы хотим развязаться и покончить со всем этим. Может, там пока иначе нельзя, не знаю, зато я точно знаю, что мы убили много людей… и еще, что их семьи страдают. Это еще больше людей, если начать подсчитывать. Как они смотрят на нас? Какими нас видят? Да, есть благие цели, которых мы пытаемся достичь, но есть и зло, которое запомнят эти люди. Запомнят все, в чем мы ошиблись, что сделали неправильно. Подумай об этих семьях, Джордж, об их сердечной боли. Дэрил пошел на войну не ради этого. Или те тюремные надзиратели на фотографиях… Ужасно, если люди в мире подумают, что Дэрил в какой-то степени сражался за них.
– Разумеется, нет! Нельзя разрешать себе даже думать об этом. И не думай об этих тюремщиках. То, что показывают по телевизору, – цветочки, на самом деле все гораздо сложнее. Поверь мне! Конечно, Дэрил сражался не за них.
– Но ведь мир сейчас смотрит на нас через эти фотографии!
– Значит, мир не прав. Черт бы их всех побрал!
– Совершенно не прав? Ты в это веришь? Неужели тебя это не шокировало?
Представьте, как яйцо медленно катится к краю стола – и падает. Я чувствовал себя в точности как это яйцо. Так же медленно катился куда-то и вдруг сорвался словно с обрыва. Потерял терпение.
– Шокировало? Само собой, мне это не понравилось… вызвало отвращение, да, но шокировало? Нет, черт побери! Где ты была все это время, Дениза? Не надо ля-ля! Такие вещи происходят все время, для этого не обязательно ехать в Багдад. Достаточно дойти до соседнего квартала. В тюрьмах по всей стране каждый день происходит что-то подобное. Каждый день! И никому не интересно. Никто не поднимает шума. Даже здесь, не говоря уже обо всем мире! Можешь быть уверена, сообщения о таких вещах не станут главной новостью дня. Это не модно. Все вдруг всполошились только теперь, когда разные идиоты начали мешать нам работать за границей.
