Мать и сын - Виолетта Векша
Отделяясь от него толстым стеклом иллюминатора, его мать даже не моргнула. Слезящимися глазами смотря на набирающий обороты гигантский корабль, Гриша потрескавшимися губами пытался докричаться:
– Мама… Мамочка! Прости меня, пожалуйста, прости…
Но женщина так и не ответила. Она смотрела на него, сквозь него – таким же пустым, отрешенным взглядом, будто его здесь и вовсе не было, а потом ее образ потонул в водовороте света, снежинок и ярких, бьющих по воспаленным глазам вспышек…
– Нет! Мама, не-е-ет!
Гриша закричал со всей силой, всем своим нутром тянясь к кораблю, который уже взлетал в небо, унося от него единственно дорогого ему человека…
Он словно бы вынырнул из ледяного колодца. Разом распахнул глаза, сел на кровати, тяжело дыша. Застонав, Гриша с облегчением закрыл лицо руками. Успокоил дыхание. Слава богу, что это был просто сон!
Голова побаливала, и было непривычно холодно, будто он все еще находился на заснеженном дворе. Приложив ладонь к теплому и влажному лбу, Гриша нахмурился. Почему он не помнит, как переодевался и расстилал себе постель? И сколько вообще сейчас времени? Глянул в окно – серая, почти белая пленка облаков висела над городом. Черт, неужели он проспал в школу?
Уже минуя мамину спальню, он почувствовал что-то неладное. Подходя к кухне, он понял, из-за чего ему все еще кажется, будто он во сне. Принюхавшись, он снова ничего не ощутил. Запах, вот в чем дело. Он не ощущал его. Всегда, всегда его мама что-то готовила ему на завтрак, перед тем, как он пойдет в школу. И всегда на кухне стоял аппетитный запах молочной каши или печеных оладьев. А сегодня не было ничего. С дурным предчувствием Гриша взялся за ручку двери и медленно отворил ее. Крик, застывший в его горле, можно было сравнить с криком человека, попавшего в смертельную ловушку и наконец осознавшего это.
Кухня находилась в таком запущении, что казалось, будто в нее не заходили долгие месяцы. На неубранном столе, переползая через когда-то белые чашки и блюдца, клубками катились комки серой пыли, грязный, почерневший самовар, стоявший посередине стола, выдыхал струйки черной сажи, по позеленевшей, покрывшейся болотно-серой плесенью скатерти играли в догонялки два усатых таракана. Сглотнув, Гриша зажал нос рукой и перевел взгляд на настенный календарь – полуоблупившийся, в черных пятнах липких клякс. Нахмурившись, стараясь не наступать на клейкие коричневые круги на полу, мальчик подошел ближе. Все верно – календарь показывал понедельник, 8 января. Но этого просто не могло быть – ведь еще вчера был сочельник, еще даже не наступило Рождество, он это точно помнит! Гриша снова посмотрел на календарь – его рукой семь дней января были старательно закрашены красным (привычка еще с первого класса).
Решив подумать над этим позже, мальчик поспешил как можно скорее убраться из кухни. Выходя за порог, ему казалось, что пропитавший всю кухню мерзкий запах, словно прилипчивый кот-бродяга, будет преследовать его на много километров вокруг. Завидев приоткрытую дверь ванной, мальчик решил вымыть руки: ему хотелось начисто отмыться после увиденного. Взяв кусок серого мыла, он включил воду и стал тщательно намыливать свои почему-то огрубевшие ладони. И откуда столько мозолей? – подумал Гриша, поворачивая ладони вниз-вверх. Загипнотизированный тем, как его длинные пальцы тонут в серой пене, мальчик еще некоторое время не отрывал глаз от своих ладоней, потом моргнул, стряхивая наваждение, поднял глаза вверх и обомлел. С пятнистого зеркала, поверх засохших пятен зубной пасты – белых, идеально ровных кружков, по неряшливости разбрызганных им по всей поверхности зеркала, – на него смотрел подросток лет 15-16.
Выпученными глазами Гриша приблизил свое повзрослевшее лицо к тусклому отражению зеркала. Ну, точно он! Вот его родинка на подбородке, а вот шрам, полученный в детстве от соседнего пса, но всё остальное… было не его. Высокие скулы, впалые яблоки глаз, затравленный взгляд и тонкие изломы морщин на лбу – куда делся пацаненок с горящими жизнью глазами?!
В смятении Гриша выбежал из ванной, прыгнул в сапоги, накинул куртку и опрометью выбежал из дома. Только подбегая к дому дяди Толи, Гриша заметил, что в его руках все еще зажат кусок влажного мыла. Досадливо отмахнувшись, он что есть духу начал колошматить пенистым куском в дверь соседа. Не сразу на пороге показался заспанный хозяин дома. Словно бы выйдя из глубокой зимней спячки, дядя Толя – весь какой-то посеревший, осунувшийся – протер красные глаза, щурясь, провел рукой по седым волосам, еще больше взлохмачивая их, и с явным удивлением посмотрел на незваного гостя.
– Гришка? А ты разве не в Бухарке должен сейчас быть? – и чуть погодя, видя, как изменилось выражение лица парня, прохрипел: – С тобой… ээ… всё хорошо, парень?
Гришка аж онемел. Будто кто-то резко засадил ему сапогом под дых, лишив воздуха возможности нырнуть в легкие. Бухаркой у них называли аграрный колледж, расположенный в 30 километрах от их поселка. С самого детства мама мечтала, чтобы он туда поступил.
– Какая Бухарка? – спросил Гриша севшим голосом. – Дядь Толя, я же в школе еще учусь… Это же я, Гришка!
Мужчина сдвинул свои седые косматые брови, с подозрением смотря на мальчика.
– Ну точно! А я Маруське говорил, я говорил, что всё это серьезно, а она не верила, всё кичилась… Баба, что с нее взять. Тьфу!
И старик сплюнул на белый, искрящийся на солнце снег.
– О ч-чем вы?
– Да о солнечной буре, черт бы ее побрал! – дядя Толя покачал головой. – От нее все с ума сходить начинают. По телевизору передавали, я сам слышал. Вот и моя рябая всё носится с утра, беспокойная такая…
Гриша почти не слышал старика. В оцепенении он поднял правую руку. Мозолистая ладонь, словно расчерченная изломами рек и берегов карта, лежала у него перед глазами: то тут, то там виднелись красные сеточки порезов, кровоточащие следы укусов (от плодоовощных вредителей?..), ссадины и царапины, словно бы он целыми днями пропадал в огороде.
– Эй, ты куда?? Гришка! Да что же это такое…
Он сам не понял, как сорвался с места и побежал по главной дороге, спотыкаясь и путаясь в снегу. Выдохнул только, когда добежал до
