Тим Уивер - Обгоняя смерть
— Вот человек, которого я знаю.
Мэри подняла руку:
— Не нужно.
— Но он поможет те…
— Я не стану объяснять это никому другому.
— Почему?
— Ты представляешь, сколько раз я мысленно вела этот разговор? Не думаю, что у меня хватит сил повторить его снова. Да и какой смысл? Если ты не веришь мне, почему считаешь, что поверит детектив?
— Это его работа.
— Он рассмеется мне в лицо.
— Мэри, этот человек не рассмеется.
Она вновь покачала головой:
— Ты так смотрел на меня… Я больше не смогу этого вынести.
— Мэри…
Она наконец опустила руку.
— Представь себе, что это была бы Деррин.
— Мэри…
— Представь себе, — повторила она, потом спокойно поднялась и вышла.
3
Я вырос на ферме. Отец охотился на фазанов и кроликов, у него была старая винтовка со скользящим затвором. По утрам в воскресенье, когда вся деревня — в том числе и моя мать — шла в церковь, он вел меня в лес, и мы стреляли.
Когда я подрос, мы продвинулись до копии «беретты», которую отец заказал по почте. Стреляла она только пульками, но мы ставили в лесу мишени в человеческий рост. Десять мишеней. Попадание в голову — десять очков, в корпус — пять. В день, когда мне исполнилось шестнадцать, я впервые выбил сто. За это отец позволил мне носить свою любимую охотничью куртку и взял в пивную вместе с друзьями. Вскоре вся деревня узнала, что его единственный сын станет снайпером в британской армии.
Этого не произошло. Я так и не пошел в армию. Однако десять лет спустя нашел заклинившую «беретту», очень похожую на ту, из которой когда-то стрелял, на улице в Александре, пригороде Йоханнесбурга. Только эта была настоящей. В обойме оставался один патрон. Потом я узнал, что в тот же день пуля, возможно, даже из найденного мной пистолета, оборвала жизнь фотографа, с которым мы два года занимали один кабинет. Фотограф прополз треть мили по улице — вокруг стреляли, люди перепрыгивали через его тело — и умер посреди дороги.
Тем же вечером я снял дом, достал из пистолета патрон и с тех пор хранил его. Как память об отце и наших воскресных утрах в лесу. И о фотографе, покинувшем этот мир в одиночестве, посреди пыльной улицы. Но главным образом о том, как можно отнять жизнь, и о расстоянии, которое ты готов проползти, цепляясь за нее.
* * *В конце того же дня я позвонил Мэри и сказал, что берусь за ее дело. Она расплакалась. Я несколько минут слушал ее всхлипы, прерываемые словами благодарности, и пообещал утром подъехать.
Положив трубку, я посмотрел в коридор, в глубь дома, в темноту нашей спальни, которой не пользовался после смерти Деррин. Ее книги все так же стояли под подоконником — обложки помяты, уголки страниц загнуты за неимением закладки. На подоконнике рос ее паучник, его длинные, тонкие веточки касались романов на верхней полке.
После того как Деррин не стало, я не провел в спальне ни единой ночи. Входил туда, чтобы принять душ, полить ее растения, но спал в гостиной на диване при включенном телевизоре. Его звуки меня успокаивают. Люди, программы, привычность всего этого помогают заполнить часть того пространства, что занимала Деррин.
4
На другое утро около десяти я подъехал к дому Мэри в псевдотюдоровском стиле, находящемуся в часе езды к западу от Лондона. Это был живописный загородный коттедж в самом конце обсаженного деревьями тупика: окна со ставнями, широкое, цвета тикового дерева крыльцо, корзины с цветами, слегка раскачивающиеся на ветерке. Я поднялся по ступеням и позвонил.
Через несколько секунд створ чуть приоткрылся и появилось лицо Мэри. Узнав меня, она распахнула дверь, позади нее на лестнице сидел муж.
— Привет, Дэвид.
— Привет, Мэри.
Она отступила, и я вошел в дом. Муж неотрывно смотрел на игральную карту в своих руках, поворачивая ее то вверх лицевой стороной, то вниз.
— Хочешь кофе или чаю?
— Кофе. Спасибо.
Мэри кивнула.
— Малькольм, это Дэвид.
Тот не шевельнулся.
— Малькольм.
Никакой реакции.
— Малькольм.
Он вздрогнул, словно от удара током, и поднял взгляд. Но лишь затем, чтобы определить источник шума.
— Малькольм, иди сюда, — жестом пригласила его Мэри.
Малькольм поднялся и зашаркал к нам. Тощий, усталый, безжизненный. Кожа на лице обвисла. Он был немногим старше Мэри, но выглядел стариком. Он имел фигуру регбиста и, возможно, некогда был сильным. Но теперь его жизнь уходила, и вес вместе с ней.
— Этого человека зовут Дэвид.
Я поднял его свисавшую руку и пожал. Он, казалось, не понял, что происходит.
Когда я выпустил его руку, она бессильно упала, и он направился к телевизору, словно оглушенный лекарствами. Я пошел за ним, ожидая, что Мэри последует нашему примеру. Но она скрылась в кухне. Я взглянул на Малькольма Тауна. Он таращился в телевизор, на лицо падали разноцветные блики.
— Тебе нравится телевизор? — спросил я.
Малькольм взглянул на меня с каким-то странным выражением, словно понял вопрос, но не знал, как на него ответить. Потом снова повернулся к экрану и через несколько секунд захихикал, почти виновато. Я видел, как движутся его губы.
Мэри вернулась с подносом.
— Извини, что так долго. Вот сахар, вот молоко. — Она положила на тарелку пирожок и протянула мужу: — Ешь, Мальк.
Он взял тарелку и уставился на нее.
— Я не знала, как ты это воспримешь, — сказала мне Мэри.
— Все в порядке.
— Вот пирожки с черникой, вот с малиной. Бери какие хочешь. Малькольм предпочитает с малиной, правда, Мальк?
Я взглянул на него. Он тупо смотрел на тарелочку. Можно ли помнить, какие пирожки предпочитаешь, забыв собственное имя? Мэри словно прочитала мои мысли, но не придала им значения.
— Когда у Малькольма появились первые признаки болезни Альцгеймера?
Она пожала плечами:
— Два-три года назад, но, по-моему, мы заметили неладное после исчезновения Алекса. Тогда он просто забывал всякие мелочи, как мы с тобой, только эти воспоминания не возвращались. Улетучивались. Потом настал черед серьезных вещей, имен, событий, и в конце концов он начал забывать меня и Алекса.
— Алекс и Малькольм были близки?
— Были, всегда.
Я кивнул, откусил кусочек пирожка с черникой и сказал:
— Знаешь, мне кое-что потребуется. Прежде всего любые фотографии, какие есть. Затем адреса его друзей, работы, девушки, если она у него была. Еще я хотел бы осмотреть его комнату. Думаю, это пригодится.
Я почувствовал пристальный взгляд Малькольма Тауна и обернулся. Голова его была слегка опущена, мрачные глаза прятались под нависшими бровями. Из уголка рта свисала капля слюны.
— Перестань таращиться, Мальк, — сказала Мэри.
Он снова повернулся к телевизору.
— Алекс в момент исчезновения жил не дома?
— Да. Но приехал в отпуск на несколько недель.
— Где он жил?
— В Бристоле. Он там учился в университете.
— А после университета?
— Нашел там работу, связанную с компьютером.
— Он был программистом?
— Не совсем, — негромко ответила она. В глазах ее мелькнуло разочарование.
— Что произошло?
Мэри пожала плечами:
— Я просила его вернуться домой после выпуска. Работа там была ужасной: он с утра до вечера вводил данные в компьютер, каждый день одно и то же. Да и зарплата жалкая. Алекс заслуживал большего.
— Но возвращаться не хотел?
— По английскому языку у него была ученая степень первой ступени. Он мог бы найти в Лондоне прекрасное место, получать совсем другие деньги. Вернувшись сюда, меньше бы платил за квартиру, имел бы возможность для поиска работы. Мог бы целыми днями заполнять бланки заявлений и ходить на собеседования в достойные компании.
— Но он не хотел возвращаться? — уточнил я.
— Нет. Хотел остаться там.
— Почему?
— Видимо, устроил себе жизнь в Бристоле.
— После его исчезновения ты ни разу с ним не разговаривала?
— Нет.
— Даже по телефону?
— Ни разу, — подтвердила Мэри.
Я заставил ее вновь повторить всю эту историю. Где она увидела Алекса. Когда. Долго ли шла за ним. Как он выглядел. Как был одет и, наконец, где скрылся. Оставалось еще кое-что.
— Значит, Алекс исчез на пять лет, а потом погиб в автокатастрофе, — я заглянул в свой блокнот, — чуть больше года назад, верно?
— Верно.
— Где он разбился?
— На выезде из Бристоля к автомагистрали.
— Что произошло с машиной?
— Ты о чем?
— Не осталось ли личных вещей?
— Там был только остов.
Я продолжил:
— У Алекса имелся банковский счет?
— Да.
— Снял он какие-то деньги перед исчезновением?
— Половину.
— Сколько там было?
