Алексей Евдокимов - Ноль-Ноль
Вот тем Егор и был ценен — он не забывал ничего. Не только из прочитанного и услышанного, сколь угодно случайно, а вообще ничего. Он обладал абсолютной, зеркальной, фотографической, короче, стопроцентной, тотальной памятью. Не тренированной, как у какого-нибудь «mr’а Memory» Доминика О’Брайена, а врожденной.
Это был вполне научный феномен, то есть научно зарегистрированный (в детстве Егора подвергали какому-то спецобследованию), но, кажется, никак научно не объясненный. Причем сам «Джорджи-Мнемоник» ни малейшей практической пользы из уникальной способности своей за всю жизнь, кажется, так и не извлек, а попытки других этой способностью воспользоваться вызывали (в силу многочисленности) у Егора изрядное раздражение. Правда, у Егора практически все явления окружающей действительности вызывали раздражение — Витька не знал никого, кто хотя бы теоретически мог бы соперничать с ним в неуживчивости: тут Егор тоже был, пожалуй, феноменален. Способ общения с человечеством парень установил односторонний: никогда не отвечал на звонки (то есть, может, на чьи-нибудь и отвечал, но кто входит в круг избранных, если такой существует, Витька не имел понятия) — только принимал эсэмэски и, кому хотел, отвечал. Большинство общих знакомых вероятность отклика полагали близкой к статистической погрешности, но Витьке руссиш вундер, кажется, почему-то благоволил…
Впрочем, сейчас Витьке было не до того — он боролся с желанием ахнуть по телефону молотком для отбивных и спустить обломки в унитаз. Нельзя, нельзя… Даже отключить нельзя. Единственное, что он решил сделать завтра же утром, купить новую сим-карту, чтобы самому звонить по необходимости с нее. Хотя понимал, разумеется, что и ту, приобретенную на собственный паспорт, вычислить будет не проблема. (Наверное, стоило обзавестись левыми документами, но где таковые раздобыть, сугубо законопослушный Витька не представлял.)
Параллельно он наблюдал за реакцией Ленки, сознавая, что в ее глазах его поведение должно выглядеть чем дальше, тем более дико. Но что он мог ей сказать?.. В первый же вечер он чуть не проговорился… и хотя ничего толком сказать не успел, выраженьице на лице у Троянской поймал такое, что зарекся откровенничать даже в малой степени.
Дело было в распространенной, свойственной и Ленке тоже, привычке держать телик все время включенным. Там закончились какие-то новости и началось какое-то ток-шоу. Витька потянулся было за пультом — вырубить, но почувствовал вдруг специфическое любопытство. Шоу было «семейным», максимально ему омерзительным, но теперь, когда счет был вроде как обнулен, вся эта жуть уже не должна была иметь над ним власти, и чтобы проверить степень собственного пофигизма, он решил послушать…
Ведущая, здоровая третьей свежести кобыла с голосом и манерами бандерши (бывшая поп-звезда), фальшиво-сочувственно подвывая, вытягивала из гостей сально-смрадные подробности их семейно-сексуальной житухи. Разнообразные гости, в большинстве провинциалы, в судорогах слезной жалости к себе сладострастно расковыривали болячки. Простой до внешних признаков вырождения народ в студии злорадно сопереживал и праведно негодовал. Поминались мужья-алкоголики с садистскими замашками, суки-свекрови, шлюхи-невестки, дети-уголовники и дети — жертвы растления. Букетистый духан перегара, подгорелой каши, пьяной рвоты, пубертатной поллюции, нестираных носков, использованных прокладок пер от плазменного экрана, как из прорванной канализации.
Витьку, вопреки стремлению абстрагироваться, до костей продрало: стоило подумать о количестве людей, живых как-никак душ, вот в этой вот, в его стране, не знающих, не способных, да и не желающих представлять себе иной реальности. Подумать, что пьяное свинство, взаимное мучительство, тихое или напоказ, взаимное и всеобщее раздражение, повседневное изуверство, убогие эмоции по убогим поводам у них и называются жизнью, что они вот так вот, вот этим вот и живут — не все страшно, но все чудовищно скучно; однако же единственное средство от скуки, доступное им, — это подглядывание за соседом, которому херовее, чем тебе…
— Ты чего там смотришь? — подозрительно прищурилась на пороге комнаты Троянская, держа на манер хирурга поднятыми кисти, жирные от готовки.
— Смотрю на так называемую обычную жизнь, — медленно ответил Витька, вырубая звук. — На так называемых обычных людей…
Ленка глянула странновато:
— И что ты надеешься почерпнуть?
— Пытаюсь понять, что заставляет человека законопачивать для себя все отверстия в мир, зацикливаясь на самом тухлом: на быте и физиологии…
— Как будто жизнь не состоит из быта и физиологии, — она пожала плечами. — Из еды, денег, любви, нелюбви. Из мужей, частенько склонных поддать, жен, которые, случается, изменяют, детей, болеющих и попадающих в ментовку…
— Если она состоит ТОЛЬКО из этого, — покачал головой Витька, — это не жизнь. Не-жизнь, жизнь мертвечины, как у упырей…
— В таком случае девяносто процентов твоей страны — упыри, — фыркнула Троянская, возвращаясь на кухню. — Знаешь, какие у этих шоу рейтинги?.. Во-во.
Он стоял в дверном проеме, глядя, как она, сдувая волосы с лица, расправляется с оранжевыми пластами лососины.
— …С другой стороны: а чем ты им предлагаешь интересоваться? — Ленка бросила в мойку лязгнувший нож — Идеями? Какие идеи в нынешнем мире?.. — тронула нос тылом запястья. — Искусством? Оно вообще где-то сейчас производится? По-моему, то, что сейчас называется искусством, — это чистые муляжи и бирюльки…
— Рейтинги… — повторил Витька. — Конечно, чем больше народу ты попытаешься удовлетворить разом, тем примитивнее выберешь способ… — Он механически провел ладонью по гладкому косяку. — Самая хана именно тогда и начинается, когда берется человек коллективный, когда действует среднее арифметическое. Сообща мы можем только загнать себя в такую вот глухую могилу стандартной, апробированной обыденнности. Соответственно, выйти — только в одиночку…
Наверное, стоило говорить все же не так серьезно, подпустить в интонацию легкомыслия — это он сообразил по лицу обернувшейся Ленки.
— Не бери в голову, — оскалился Витька как можно безмятежней, но понял, что внезапный этот выпад она уже добавила в коллекцию его сегодняшних странностей. Нет, пока Троянская особых вопросов не задавала, и отказ поехать в центр где-нибудь посидеть, загнавший ее на кухню, со ссылкой на усталость-задолбанность приняла, и даже известие о его неожиданном отпуске. Но он отдавал себе отчет: долго делать вид, что ничего особенного не происходит, по-любому не выйдет…
Впрочем, ни черта выдумывать и не пришлось. На следующий день в начале третьего (Троянская была на работе) Витька валялся на диване с увесистой, теплой, пахнущей пылью плюшевой игрушкой, ее полутаксой, на ногах и писал по «мылу» (со вновь созданного сетевого ящика) тем, у кого теоретически мог бы залечь «на подольше». Он пытался вспомнить адрес Михи Ткачука, когда пробили судовые склянки. Витька вздрогнул, стряхнул вялую псину на пол, переложил «лаптоп» на сиденье, встал, цепляясь за интернет-кабель и чертыхаясь. Схватил с подоконника телефон. «Принято одно сообщение». «Открыть». «Пробили они твою Лену. Двигай, Мас».
Даже не выключив комп, он прыгнул на балкон за сохнущими носками, потом в прихожую за кроссовками (полутакса на это мельтешение укоризненно затявкала), торопливо, путаясь в ключах, запер замки… Прислушался. Бегом слетел вниз, протолкнул связку в щель почтового ящика… Осторожно приоткрыл дверь подъезда, осторожно выглянул. Шагнул через порог, пару секунд потоптался у входа, вертя головой.
Район тут, близ метро «Бауманская», был тот еще. Дрых на лавке алкаш. Слева у помойки совещались кружком бомжи: трое вполне себе грязных-опущенных плюс молодой, хорошо одетый парень в очках, явно принимаемый ими за своего.
— …Ты что, не слышал? А? Я что, не тебе, блин, говорю? А?.. — завывала на одной ноте голенастая молодая маман с устрашающим, дергающимся под маечкой в такт голове выменем. — Что ты вообще мне тут, а?!
— А-а-а-а!!! — столь же однотонно, занудно и удивительно фальшиво отвечал налитой брыкастый отпрыск лет двух с наглым личиком.
— «Люди, одумайтесь, люди, одумайтесь! — шепотом процитировал Витька группу „Ноль“, вливаясь в прущий к метро негустой, но целенаправленный поток. — Вы все сошли с ума, вы все сошли с ума!..»
Он шел мимо лотков с пиратскими ди-ви-ди и с фруктами, мимо «Пункта переработки вторсырья», облезлого киоска, сплошь в огрызках объявлений («Скатерть тефлоновая»), мимо жестяного короба вроде гаража, за приоткрытой дверью которого смуглый хач с грохотом всаживал топор в красно-белые подушки сырого мяса, мимо стихийного рыночка, где как-то вечером наблюдал торчащие вертикально из мешка ноги «ополовиненных» (снизу до пояса) манекенов для штанов…
