Алексис Парнис - Мафиози
Неожиданно зазвонил телефон. Гигант, секретарь Паганини, протянул руку к трубке с молниеносной готовностью, будто выхватил пистолет...
- Вас вызывают из Афин... Мистер Сорело!
Богоподобная невозмутимость большого босса вдруг обратилась в человеческое смущение простого смертного. Должно быть, выдающийся миг. Все в кабинете притихли.
- Да, Сорело... Я тебя слушаю! Правда, он там? Он рядом с тобой?
Вести с другого конца провода еще более очеловечили удлиненное лицо с тяжелым, кованым подбородком боксера и черными, яйцевидными глазами проницательного бизнесмена.
- Ребятки!... - вскричал он торжествующе, обращаясь к аудитории. - Ставлю вас в известность, я нашел своего потерянного сына. Игнацио Паганини не останется без наследника, как этого желали его враги. Помолитесь за меня, ребятки...
И затем сказал в трубку:
- Дай мне моего сына, Сорело... Хочу поговорить с ним...
Все в кабинете позаботились о том, чтобы слова его разговора с сыном отпечатались в их сознании с точностью, свойственной станку для чеканки монет. Может, когда-нибудь удастся те слова окупить бесценной благосклонностью, напомнив сошедшему с небес наследнику и завтрашнему боссу, что ты присутствовал во время его второго, и настоящего, рождения. Ведь именно это происходит сейчас. Рождение американского Креза. Паганини был очень взволнован.
- Бамбино мио - вскричал он драматически в какой-то момент этого поразительного разговора. - Я понимаю, сколько ты вынес за годы своего сиротства. Когда мы встретимся, объясню тебе, почему я так поздно нашел тебя. Тогда ты поймешь, сколько и я перенес! Ты был трагическим ребенком! Я был трагическим отцом. Но сейчас ты вновь рождаешься под счастливой звездой... Это говорю я! Ты возрождаешься под пятьюдесятью благословенными звездами, бамбино мио. Ты официальный сын и наследник Игнацио Паганини! Вся Америка будет у твоих ног... Марио... Почему ты молчишь? Сорело, это ты? Почему замолчал Марио? Что? Опять упал в обморок? Мадонна!
Он стал отдавать короткие распоряжения Сорело, пока Марио приходил в себя на далекой вилле в Сароническом заливе. Выразил мнение, что последнему следует пробыть несколько дней там, чтобы несколько освоиться в новой ситуации, необходимость прийти в себя жизненно важна для человека, неожиданно поднявшегося из мрачных глубин пропасти.
- Между тем, ты позаботься, Сорело, о подготовке его приезда в Нью-Йорк. Я буду ждать вас с нетерпением в начале будущей недели. Хочу, чтобы он выглядел как молодой лорд. Ты уже сшил ему заранее костюмы? По его меркам? Молодец, Сорело! Деньги ты ему дал? Дай в достаточном количестве. И научи ими швыряться, как положено сыну богатейшего отца. Только тот, кто умеет их тратить, умеет и зарабатывать их - это аксиома семьи Паганини, дорогой мой... Как он сейчас? Пришел в себя? Нет, нет, не соединяй нас. Пусть немного отдохнет. Я сам перезвоню через час.
Отец звонил Марио три раза в тот день. Между первым и третьим телефонным звонком прошло целых пять часов. Этого было достаточно Марио, чтобы отряхнуть с себя пепел вчерашней доморощенной судьбы при помощи целой свиты слуг, горничных, парикмахеров, маникюрш.
- И имя его Марио Паганини-младший, - воскликнул Сорело, руководивший всеми этими метаморфозами, когда увидел его в ванне, окутанного пеной, подобно счастливому младенцу в пеленках. Это даже была не ванна, а целый бассейн. - Как ты себя чувствуешь, Марио?
- Как величайший счастливец, выигравший неожиданно в лотерею миллионы лир...
- Я имею в виду, что ты чувствуешь теперь, когда обрел своего отца?
. - Я его еще не обрел, - ответил Марио.
Это было действительно так, потому что на самом деле, сколько он ни искал в своей душе, он не находил той искры нежной близости, которая согревает и воспламеняет родные сердца. Может, она погребена под горой холодного пепла, навеянного многолетним отсутствием родителя.
- Но я его, конечно, обрету, когда начну жить рядом с ним, - сказал он оптимистически.
- Естественно... Требуется какое-то время для подобных вещей, - согласился Сорело.
Когда Марио надел темный костюм и встал у зеркала, то, пораженный переливами фантасмагорического галстука и белоснежными отблесками безупречного жилета, словно утренний озноб, почувствовал гордость привилегированного наследника. А две тысячи долларов, которые сунул ему в бумажник в качестве первой дозы Сорело, придавали уверенность.
- Сегодня ты меня угощаешь... Приготовься тратить много, потому что с нами в компании будут две очаровательные манекенщицы... - сказал Сорело.
И был удивлен, с какой легкостью Марио воспротивился его покровительственному тону.
- Сегодня я пойду к Адриане, чтобы рассказать ей новости... - твердо сказал Марио тоном хозяина, не признающего возражений.
- Как вам будет угодно, мистер Паганини- младший... - ухмыльнулся Сорело, весьма довольный тем, что Марио так быстро входит в свою роль, - ведь это вы босс.
Глава 4
Сильная пурга разыгралась этим февральским вечером в Манхэттене. Густые белые хлопья походили на куски штукатурки, оторванные сильным ветром от небоскребов. Они блистали, как многоцветные конфетти в праздничной иллюминации Пятой авеню. Они слетали стайками на Центральный парк и усаживались на деревья вместе с черными галками - это черно-белое сочетание кое о чем напоминало Марио...
Он стоял у окна в шикарной резиденции, которую его отец держал уже много лет в роскошном, похожем на музей отеле «Плаза», и обдумывал свое двухмесячное американское прошлое. Оно было богатым, но беспозвоночным: как праздная, привилегированная медуза на спине отцовского океана, он совершал ежедневно свою безмятежную одиссею по фантасмагорическим плейбойским местам.
После фейерверков встречи в аэропорту Кеннеди и волнующей церемонии официального признания отец опять ударился в свои нескончаемые путешествия. Но звонил каждый день и всегда приглашал на уик-энд в города, где сам в тот момент находился. Так Марио узнал Флориду, Чикаго, Лос-Анджелес и заодно кучу подробностей из прошлого отца, который становился очень разговорчивым, когда бывал в настроении.
Взаимное душевное картографирование на этих встречах умножало мосты контакта. Отец говорил ему о своих мучениях в немецком лагере, о послевоенной эмиграции в Америку, о бедной, полной в первое время лишений жизни, которая стала своеобразной прихожей успеха для многих таких же, как он. Два раза выгодно женившись, он имел трех сыновей - Карло, Энрико и Витторио, погибших в автомобильных катастрофах. Но лишь Марио, потерянный ребенок первой любви, всегда занимал первое место в тайнике его сердца. Последнее утверждение делало сомнения Марио еще более мучительными: почему только сейчас, спустя тридцать лет, отец вспомнил о нем, признал, взял к себе? Однако тот не торопился перекинуть своим решительным ответом мост через глубокую душевную пропасть, которая угрожающе зияла между ними. Под целым рядом предлогов он избегал говорить об этом.
- Похоже, ты не готов разрешить одно мое сомнение, - бросил наконец вызов Марио, потерявший терпение.
- Пожалуй, это ты еще не готов меня выслушать.
- Что ты имеешь в виду?
- Тебе нужно как следует узнать правила игры по-американски, чтобы справедливо судить обо мне. Иначе можешь оказаться несправедлив и в отношении меня, и в отношении самого себя.
Этот разговор происходил в Майами, в тени его двадцатиэтажной гостиницы - колоссального цилиндрического строения из бетона, стекла и никелированных сочленений, выделявшегося на фоне буйной зеленой растительности побережья подобно гигантскому ананасу.
В полном одиночестве они купались в бассейне сада, уединенные от всего мира. Отец только что вышел из зеленовато-голубой воды. Высокий, широкоплечий, он, несмотря на свои шестьдесят девять лет, совсем не имел излишнего веса или отвисшего живота. Напоминал состарившегося, но еще крепкого бойца. Два глубоких шрама на правом боку усиливали впечатление. Он сел в камышовое кресло под огромным сомбреро разноцветного тента, закутанный в белый купальный халат, с олимпийским спокойствием на широком челе. Такое выражение лица усиливало неземное спокойствие этого райского уголка, с банановыми деревьями, финиковыми пальмами, магнолиями, под раскаленным солнцем Карибского моря, своим темно-золотым цветом напоминающим жженый сахар. Нетерпение Марио выглядело несколько неприличным на этом кротком мирном фоне. «Не суетись, напрасно стараясь раньше времени постичь секреты богов», - услышал он совет внутреннего голоса. Позже он увидел в кабинете дирекции большую фотографию в золотой окантовке. На фоне того же райского уголка стоял семнадцатилетний загорелый мальчик, с ликующей улыбкой школьника во время летних каникул. «Это Карло! Твой сводный брат. Старший из трех...» - уведомил отец.
Хотя было и бессмысленно жалеть тень давно прошедшего, Марио испытывал именно такое горькое ощущение. Вспомнил проклятые годы своего юношества, когда он работал, будучи в Пирее учеником в механической мастерской, целыми днями обливаясь горьким потом. Именно им он вспоил худосочную розу своей юности, для того чтобы она преждевременно увяла. Почему же это допустил его богатейший отец?
