Вильям Хортсберг - Сердце Ангела
Однако внутри каждая деталь соответствовала вывеске — привычно-зеленоватые стены и серый линолеум, достаточно чистый, чтобы на нем можно было оперировать. У одной из стен, в нише, размещался покрытый стеклом регистрационный стол. Напротив висел большой портрет маслом, изображающий бульдожье лицо титулованной вдовицы. Даже не глядя на пластину, привинченную к позолоченной раме, можно было догадаться, что это — Эмма Додд Харвест.
По сияющему чистотой коридору прошествовал санитар в белом, толкая перед собой инвалидную коляску, и исчез за углом.
Я ненавижу больницы — слишком уж долго я провалялся на казенной койке, поправляясь после фронтовых ранений. В непременной стерильности подобных заведений есть нечто пугающее. Приглушенный шорох резиновых подошв по яркоосвещенным коридорам, воняющим лизолом. Безликие санитары в накрахмаленных белых халатах. Монотонность режима, придающая особое значение любому событию, даже выносу ночной посудины. При одной даже мысли о пребывании в палате у меня перехватило горло. Внутри клиники ничем не отличались от тюрем.
Девушка за регистрационным столом была юной и простоватой. Она носила белую униформу с черной бирочкой «Р. Флис». В глубине ниши находился кабинет; сквозь приоткрытую дверь виднелись шкафчики с картотекой.
— Могу я чем-нибудь помочь вам? — Голос мисс Флис был сладок, как дыхание ангела. Отблески ламп дневного света лежали на толстых линзах ее очков без оправы.
— Еще как можете. Мое имя Эндрю Конрой, я занимаюсь исследованиями для Национального института здоровья. — Открыв на стеклянной крышке стола свой черный «дипломат» из телячьей кожи, я показал ей поддельное удостоверение в прозрачном чехольчике, которое всегда ношу в запасном бумажнике. Я вставил его в прозрачный футляр еще спускаясь вниз на лифте, в доме 666 по Пятой авеню, заменив прежнюю карточку.
Мисс Флис с подозрением изучала меня: ее водянистые глаза скользили туда-сюда за толстыми линзами, будто тропические рыбки в аквариуме. Я понимал, что ей не понравился мой мятый костюм и пятна от супа на галстуке, но все же дорогой «дипломат» выручил меня.
— Кого именно вы хотели бы увидеть, мистер Конрой? — едва заметно улыбнулась она.
— Возможно, вы сами ответите на этот вопрос. — Я сунул запасной бумажник в карман и оперся о крышку стола. — Институт сейчас занимается изучением случаев неизлечимо больных, перенесших травматический шок. Моя работа состоит в сборе информации о пациентах, находящихся в частных клиниках. Думаю, у вас есть пациент, отвечающий этим условиям.
— Позвольте узнать его имя?
— Джонатан Либлинг. Любая информация, которой вы поделитесь, будет строго конфиденциальна. По сути, в официальном докладе не будет никаких имен.
— Подождите минутку. — Простоватая регистраторша с ангельским голосом удалилась во внутренний кабинет и вытащила нижний ящик одного из шкафов с картотекой. Требуемое она нашла довольно быстро. Вернувшись с раскрытой картонной папкой, мисс Флис положила ее на стол.
— Когда-то у нас находился такой пациент. Но, как видите, несколько лет назад Джонатана Либлинга перевели в одну из клиник для ветеранов войны, в Олбани. Вот его медкарты.
Перевод в Олбани был надлежащим образом отмечен в формуляре, рядом стола дата: 5.12.45 г. Я вынул записную книжку и принялся заносить в нее кое-какие данные из формуляра.
— Вы не знаете, кто из врачей им занимался?
Она потянулась к папке.
— Доктор Фаулер. — В подтверждение своих слов девушка легонько постучала пальцем по бланку.
— Он все еще работает здесь, в клинике?
— Ну конечно. Как раз сейчас он на дежурстве. Хотите с ним поговорить?
— Если это удобно.
Она снова скривила губы в улыбке.
— Я узнаю, не занят ли он. — Девушка шагнула к коммутатору и тихо заговорила в маленький микрофон. Ее усиленный динамиком голос донесся откуда-то из дальних коридоров.
— Пожалуйста, доктора Фаулера в регистратуру… Доктора Фаулера просят пройти в регистратуру.
— Вы работали здесь в прошлые выходные? — спросил я.
— Нет, меня не было несколько дней. Моя сестра выходила замуж.
— Раздобыли где-нибудь букет?
— Мне не настолько везет…
Доктор Фаулер возник словно из ниоткуда, подойдя по-кошачьему бесшумно в своих туфлях на каучуковой подошве. Он был высокий, далеко за шесть футов, и шагал сутулясь, что делало его чуть похожим на горбуна. Мятый коричневый костюм в «елочку» висел на нем, как на вешалке. На вид — лет семьдесят. Остатки волос на голове напоминали цветом олово.
Мисс Флис представила меня как мистера Конроя; я поведал ему кое-что о своей «работе» в НИЗе [Национальный институт здоровья.], после чего добавил:
— Я буду вам очень признателен, если вы поделитесь со мной данными, касающимися Джонатана Либлинга.
Фаулер поднял картонную папку. Его пальцы дрожали. Конечно, это могло быть и параличное дрожание, но у меня были свои мысли на этот счет.
— Давняя история, — произнес он. — До войны он работал на эстраде. Печальный случай. На физическом плане нервные нарушения не подтвердились, однако лечение положительных результатов не дало. Держать его здесь и дальше показалось нам излишним — расходы огромные, сами понимаете, — поэтому мы перевели Либлинга в Олбани. Ветерану полагается койка на всю оставшуюся жизнь.
— Так значит, сейчас его можно найти в Олбани?
— Вероятно. Если он еще жив.
— Что ж, доктор, не смею вас задерживать.
— Пустое. Жаль, что я не смог оказаться более полезным.
— Нет-нет, вы очень помогли.
Действительно, — очень. Достаточно было заглянуть ему в глаза, чтобы понять это.
Глава четвертая
Я вернулся в Покипси и остановился у первого попавшегося гриль-бара. Вначале я позвонил в больницу для ветеранов в Олбани. Это потребовало времени, но там лишь подтвердили то, что я и так знал: к ним никогда не переводился пациент по имени Джонатан Либлинг — ни в 1945 году, ни позже. Я поблагодарил, оставил трубку болтаться на проводе и, отыскав в телефонной книге номер доктора Фаулера, позвонил ему. Ответа не было. Я выслушал дюжину гудков и повесил трубку.
Потом, быстренько пропустив стопку спиртного, я спросил у бармена, как проехать к дому 419 по Саут Киттридж-стрит. Он нарисовал на салфетке примерный план и с наигранным безразличием заметил, что этот район городка считается самым богатым. Картографические усилия бармена окупились выложенными мной чаевыми.
Саут Киттридж, приятная, окаймленная деревьями улица, находилась в нескольких кварталах от кампуса [Территория школы или колледжа.]. Дом доктора оказался деревянной викторианской постройкой в готическом стиле, с круглой башенкой на углу и множеством резных завитушек под скатом крыши, напоминающих кружева на воротнике старой леди. Постройку огибал широкий портик с дорическими колоннами, а высокие живые изгороди из сирени окаймляли Дворик.
Я медленно проехал мимо, приглядываясь к дому, и поставил свой «шеви» за углом, перед церковью, обнесенной стеной из тесаного камня. На фасаде висела табличка с объявлением о субботней проповеди: «СПАСЕНИЕ В НАС САМИХ». Я взял свой черный «дипломат» и пешком вернулся к дому 419 по Саут Киттридж-стрит, — ни дать ни взять страховой агент в погоне за комиссионными.
В парадную дверь был врезан овал из матового стекла, за которым смутно виднелась обшитая панелями прихожая и лестница с ковровой дорожкой, ведущая на второй этаж. Я позвонил дважды, подождал. Никого. Я снова позвонил. Подергал ручку двери. Заперто. Замку было по меньшей мере лет сорок, а отмычку я с собой не захватил.
Я обошел дом, «проверяя» каждое окно, но безуспешно. Сзади находилась дверь в подвал. Она была заперта на висячий замок, но некрашенная деревянная рама казалась старой и хлипкой. Я извлек из «дипломата» фомку и отогнул скобу.
Ступени вниз. Паутина. Мрак. Если бы не узкий луч моего фонарика, я бы сломал себе там шею. Посреди подвала, словно языческий идол, возвышалась угольная печь. Я отыскал лестницу черного хода и полез наверх.
Дверь оказалась открытой; я вышел на кухню. Во времена Гувера она, должно быть, являла собой чудо современной техники: там была газовая плита на длинных гнутых ножках и холодильник с цилиндрическим мотором наверху, выглядевшим как старая коробка.
Если доктор живет здесь один, то ему нельзя отказать в аккуратности. Тарелки вымыты и стопкой сложены на подставке. Покрытый линолеумом пол натерт. Я оставил «дипломат» на застеленном клеенкой кухонном столе и осмотрел весь дом.
Столовая и гостиная выглядели так, будто ими никогда не пользовались. Громоздкую мебель, расставленную словно напоказ, как в мебельной лавке, толстым слоем покрывала пыль. На втором этаже находились три спальни. Шкафы в двух из них были пусты. Доктор Фаулер жил в самой маленькой спальне, с единственной железной кроватью и простым дубовым комодом.
