Грег Айлс - По стопам Господа
Тут она попала в точку. Была еще одна причина. Я так долго держал ее в тайне, что каждое слово признания давалось мне с мучительным усилием.
– Мой отец был ядерщиком, – тихо сказал я. – В войну работал в Лос-Аламосе. Самый молодой физик, участвовавший в "Манхэттенском проекте".
Темные глаза Рейчел светились интересом.
– Продолжайте, продолжайте.
– Я закончил Массачусетский технологический институт. Факультет теоретической физики. Медицинское образование получил позже.
– Боже мой! Выходит, я действительно ничего о вас не знаю!
Я тронул ее за плечо.
– Вы знаете обо мне больше, чем кажется. Так вот, мой отец принадлежал к группе ученых, которые стали возражать против использования бомбы: Лео Сцилард, Юджин Вигнер и прочие. Немцы сдались, японцы не имели необходимых ресурсов для создания атомной бомбы. Группа моего отца настаивала на том, что достаточно показать японским военным действие нашей бомбы на полигоне, а не губить жизни десятков тысяч мирных жителей. Их доводы проигнорировали – никому не известный город Хиросима вошел в историю… Однако теперь мы живем в совсем другом мире. Как только президент осознал все значение замысла «Тринити», – ведь речь идет, в сущности, о том, чтобы освободить человеческий разум от смертного тела! – он понял, что ему задним числом не простят, если он не будет думать о моральной и этической сторонах революционных исследований. Публика расшумится, противники станут наживать на его небрежностях политический капитал. Вы же видите нынешнюю отвратительную свистопляску вокруг клонирования и использования ткани эмбрионов для генетических исследований! Поэтому он жестко потребовал иметь при проекте эксперта-надзирателя по этике. Он знал мою книгу и то, что широкая публика убеждена в моей способности без обиняков говорить правду. Плюс к этому он был лично знаком с моим братом. Плюс мое первое образование. Плюс тот факт, что мой отец участвовал в "Манхэттенском проекте" и протестовал против Хиросимы. Так сказать, моральный ригоризм у этой семьи в крови – и для учебника истории очень красиво! Словом, президент решил, что я самый подходящий кандидат для этой щекотливой работы.
Рейчел почала головой.
– Как же вас угораздило стать врачом, а не физиком?
Все бы ей копаться в чужой голове! Или это обычное женское любопытство?
– После Хиросимы мой отец не знал покоя. Эдвард Теллер готовился делать водородную бомбу – еще мощнее атомной. Оппенгеймер выступал против. Отец присоединился к его протестам… увы, тщетно. И решил уйти на другую работу. Однако генерал Гроувз хотел, чтобы он продолжал работать на войну, и отец в итоге согласился на перевод в федеральную научную лабораторию в Окридже, штат Теннеси. Там он занимался проблемами, не связанными напрямую с созданием термоядерного оружия.
– Отчего же он совсем не ушел из военной промышленности?
– В конце концов он это сделал. Но, вспомните, был разгар холодной войны. Патриотический долг и все такое. Да и ссориться с военными было себе дороже. Того же Оппенгеймера на протяжении многих лет травили за его неприятие водородной бомбы и не подпускали к большой науке. В Окридже папа познакомился с мамой. И вообще жилось там лучше. Родился мой брат. Я, незапланированный, появился на свет много лет спустя. Так сказать, дитя оплошности. – Я улыбнулся, вспомнив, с какой трогательной неловкостью родители на старости лет признались мне в этом. – Я вырос в Окридже, но когда был подростком, папа бросил ядерную физику, и мы перебрались в Хантсвилл, штат Алабама, где он стал работать на космос.
– Пока не вижу связи с медициной.
– Мама была педиатром в Окридже. Совершила много хорошего. Было нетрудно заметить, что от своей работы она получала гораздо больше удовлетворения, чем отец от своей. Вот это и повлияло на меня в конечном итоге.
Я время от времени бросал взгляд на телефон: ну зазвони, зазвони!
– Вчера вечером я сказал только часть правды. Когда президент предложил мне работать над проектом «Тринити», это показалось мне диковинным актом высшей справедливости. Судьба давала мне возможность, которой отец не имел в Лос-Аламосе, осуществлять хоть какой-то нравственный контроль, не пускать на самотек научные работы, которые грозят навеки изменить наш мир, и пока что непонятно, в какую сторону. Именно это я ощутил в день посещения Овального кабинета. Потому и влип!
Рейчел с убитым видом вздохнула.
– Стало быть, это все реально, да? Я имею в виду – "Тринити".
– Реальнее некуда… И я страшно рад, что мне хотя бы Маккаскелл перезвонил. Президент нам сейчас нужен позарез!
Я вскочил, чтобы еще раз с детской радостью прослушать Маккаскелла на автоответчике, и тут меня качнуло от странной слабости. Я надеялся, что это просто нервное истощение, но в коренных зубах уже начинался знакомый "электрический зуд". Я вспомнил, что так и не пополнил запас амфетаминов. Кинулся к холодильнику, достал банку "Маунтин дью", проворно открыл ее и стал пить, пить, пить – в надежде, что содержащийся в ней кофеин предотвратит приступ.
Рейчел с беспокойством за мной наблюдала.
– Дэвид, с вами все в порядке? Вы как-то нетвердо стоите на ногах.
– Похоже, сейчас вырублюсь, – сказал я, делая еще один глоток "Маунтин дью".
У Рейчел округлились глаза.
– Вырубитесь? Неужели приступ нарколепсии?
До сих пор она ни разу не видела меня во время приступа. Я кивнул: да, нарколепсия. В тот же момент словно что-то черное мелькнуло перед глазами, оставив меня с тягостным чувством разлитой в воздухе неопределенной угрозы, словно кто-то невидимый вломился в комнату, и теперь я ощущаю его враждебное присутствие.
– Что-то я упустил…
– Вы о чем?
Моему мысленному взору предстала Гели Бауэр.
– Мы в опасности, в опасности, – забормотал я.
Рейчел была страшно взволнована, но, похоже, боялась больше за меня, чем какой-то беды извне.
– Что за опасность?
– Все одно к одному. Годин вдруг дарит трехдневный отпуск… Из вашего кабинета крадут мою историю болезни… И Маккаскелл звонит как-то кстати. Я определенно что-то недопонимаю, но сейчас слишком утомлен, чтобы думать…
– А я-то полагала, что звонок Маккаскелла – хорошая новость!
– Хорошая. Да вот только…
Несмотря на непреодолимую сонливость, я ощутил отчаянную потребность в оружии. Револьвер меня бы очень успокоил.
– С-сделайте одолжение. Подождите меня тут две м-ми-нутки.
– Что такое? Вы куда? – забеспокоилась Рейчел.
– К соседу.
Я быстро зашагал к задней двери.
– Дэвид! А если вы отключитесь?
– Никому не открывайте! – крикнул я. – Если зазвонит телефон, снимите трубку и скажите, что я через секунду буду.
Выбежав из дома во двор, я продрался через живую изгородь, которая отделяла участки друг от друга. Рысцой пробежав три двора, я оказался у того соседского сарайчика, за которым сегодня ночью – приблизительно в два часа утра – спрятал закопченную картонную коробку Филдинга. В коробку с его электронной "волшебной палкой" для поиска микрофонов я сунул свое недозаписанное видеопослание президенту, письмо Филдинга и револьвер.
Ночью я принял решение не стрелять в людей, которые явятся по мою душу. И спрятал револьвер от самого себя. Теперь это решение показалось мне наивным. Бороться нужно до конца! Я опустился на колени, нашарил в высокой траве коробку, схватил ее и помчался обратно – через соседские живые изгороди. Исхлестанный ветками, я наконец оказался в своем дворе. Бежал я уже на автопилоте, тупо тараща глаза. Меня разбирало все больше и больше. Ноги заплетались – словно я крепко перебрал.
Рейчел поджидала меня у задней двери.
– О, это же вчерашняя коробка! – воскликнула она. – Зачем она вам?
Я снял крышку, чтобы Рейчел увидела револьвер.
Она отшатнулась.
– Дэвид, вы меня пугаете!
– Вам нужно побыстрее исчезнуть отсюда. А как только я поговорю с Маккаскеллом, вы будете в полной безопасности.
Я положил коробку на пол, вынул из нее револьвер, сунул его себе за пояс и повел Рейчел к двери на улицу.
– Проведите сегодняшний день в каком-нибудь многолюдном месте – скажем, в большом торговом центре. Посидите там в кафе, пройдитесь по магазинам. К себе домой ни ногой – до тех пор, пока я не позвоню и не скажу, что все в порядке.
Она вдруг уперлась и повернулась ко мне.
– Прекратите, Дэвид! Никуда я не пойду. Вы сейчас в таком состоянии, что можете случайно нажать курок и застрелить себя.
Я хотел отвечать, но мой язык заплетался все больше и больше, в глазах темнело. Похоже, через минуту я потеряю сознание.
– Я отключаюсь…
Она схватила меня за руку и потянула в гостиную, ища глазами, куда бы меня усадить или положить. Я слабо махнул рукой в сторону гостевой спальни. Наполовину на себе она дотащила меня до кровати и дала мне рухнуть поперек матраца.
