Брижит Обер - Лесная смерть
Поль с Элен обедают у Фербе; жизнь продолжается. Жизнь всегда продолжается. Для тех, кто остался жить.
По дороге домой Иветта ведет себя на удивление молчаливо.
Тем лучше: это позволит мне спокойно обдумать самые свежие новости. А для начала — небольшое резюме.
Кто-то в округе убивает детей. Предположительно убийца разъезжает на белом «ситроене» с кузовом «универсал». В лесу, в сарае для инструментов, находят свитер, выпачканный в крови одной из его поистине невинных жертв. На вороте свитера — волосы Стефана Мигуэна. Вышеупомянутый Стефан Мигуэн был однажды замечен за рулем белого «ситроена». И он же, предварительно сняв деньги со всех своих банковских счетов и ликвидировав все свои деловые предприятия, внезапно исчезает — причем в ту самую ночь, когда его жена кончает жизнь самоубийством. Обвиняемый заслуживает пожизненного заключения!
Теперь — слово адвокату:
Ваша Честь, я прошу вас все же принять во внимание следующие факты:
а) О местонахождении сарая, в котором была спрятана окровавленная одежда, полиции стало известно из анонимного телефонного звонка. Ну а если кто-то просто подбросил ее туда? А заодно позаботился и о том, чтобы на вороте свитера оказались волосы Стефана Мигуэна?
б) Малышка Виржини Фанстан утверждает, что невольно стала свидетельницей одного — или даже нескольких — убийств. Однако она никогда не упоминала в этой связи имени Стефана Мигуэна — хотя, судя по всему, не испытывает к нему какой-то особой привязанности.
в) И наконец: неужели Стефан Мигуэн настолько глуп, чтобы вот так бежать, заранее зная, что это навлечет на него все возможные подозрения?
Требую полного оправдания за отсутствием доказательств вины.
Ваше мнение, господа присяжные? Виновен или не виновен? Ваш вердикт?
Я так увлеклась разыгравшимся у меня в голове судебным процессом, что даже не заметила, как мы вернулись домой. Ясно одно: у адвоката есть лишь один шанс на успех — каким-то образом заставить Виржини выложить все, что она знает. Все; времени для колебаний больше нет, я должна сообщить это Иссэру.
Тут невольно возникает еще один вопрос: если бы Стефан и в самом деле был убийцей, а Виржини знала бы об этом — оставил бы он ее в живых или нет? Хороший вопрос; похоже, я начинаю уже гордиться своими успехами на этом поприще. Но вот как все объяснить комиссару? Языком пчел, что ли — вырисовывая на паркете круги и восьмерки при помощи своего дурацкого кресла? Вот если бы Бенуа был жив… если бы только… На меня мигом накатывает великая хандра, в горле появляется какой-то противный ком, и я чувствую, как мои губы начинают дрожать. Я плачу. Такого со мной со времени того несчастного случая ни разу еще не случалось. Надо полагать, что это — улучшение; мускулы мои, наверное, начинают потихоньку оживать. Я плачу. Черт возьми, я даже чувствую, как слезы сбегают по щекам и попадают в рот. Мне трудно дышать: грудь сдавило; я просто задыхаюсь. Реву, как белуга, из-за всей этой идиотской путаницы — и при этом просто счастлива, что реву. Да, бывают в жизни моменты, когда человеку хватает совсем немногого.
— Элиза? Господи, что это с вами?
Иветта — чистым платком она вытирает мне слезы.
— Вы из-за похорон так расстроились? Постарайтесь дышать поглубже — сразу станет легче. Вот увидите: вы непременно выкарабкаетесь, я уверена в этом; и не стоит плакать…
Иветта что-то нежно лепечет мне на ухо, но я ее не слушаю: я сейчас очень далеко, далеко-далеко, вместе с Бенуа — в тех временах, которых уже не воротишь; я чувствую, как слезы текут рекой, а река эта устремляется к морю — вечно теплому морю воспоминаний…
Сейчас я дома совсем одна. «Прогуливаюсь» по комнате: вперед — назад. И чувствую себя очень спокойной. Все тревоги и беды выплеснулись наружу вместе со вчерашними слезами. А наш маленький городок тем временем буквально кипит от самого разного свойства чувств. Цепочка происшедших у нас трагических событий сделала свое дело: теперь мы известны на всю страну — о нас постоянно упоминают по телевизору, о нас пишут в определенного сорта газетах. Ничего не слышно лишь о бригаде по расследованию убийств; такое впечатление, будто полицейские и жандармы тут и вовсе ни при чем.
Известно только, что молоденький инспектор Гассен не на шутку разобижен. Ибо появление Иссэра в наших краях ему, оказывается, всегда было не по нутру. Элен он сказал, что вовсе не склонен думать, будто такого рода спущенный свыше «десант» способен разобраться во всех тонкостях подобных дел. Что же до самого Иссэра, то… без комментариев.
Последние известия я прослушала с полным безразличием.
Фото Стефана периодически демонстрируют по всем каналам телевидения. Его объявили в розыск. Однако на данный момент Стефу явно удалось от них ускользнуть.
Результаты эксгумации тел погибших детишек лишь подтвердили версию о том, что все они являются жертвами одного и того же убийцы. Ничего, что могло бы свидетельствовать против Стефана, или, наоборот — оправдать его, обнаружено не было.
Отец Матье Гольбера набил морду какому-то журналисту, жаждавшему во что бы то ни стало взять у него интервью, и растоптал его фотокамеру.
Но важнее всего, пожалуй, то, что результаты вскрытия тела Софи Мигуэн позволяют основательно усомниться в том, что снотворные были приняты ею добровольно. Вероятнее всего ей какое-то время силой удерживали рот открытым, и просто вынудили ее их проглотить. Это мне стало известно от Элен, а она узнала об этом от очаровательного инспектора Гассена.
На улице холодно. Идет дождь. Иветта уехала в универсам за покупками — точнее, Жан Гийом повез ее туда на своей машине. Звук дождя за окнами похож на беспрестанные удары сотен теннисных мячиков. Звонит телефон. Иветта включила автоответчик — она так делает всегда, отлучаясь из дому. Я замираю, чтобы лучше слышать.
— Здравствуйте; к сожалению, в настоящий момент мы не можем ответить вам; если хотите, после звукового сигнала запишите свое сообщение…
— Элиза? Слушайте, у меня совсем мало времени.
Стефан!
— Ваша жизнь в опасности, Элиза, это очень серьезно; вам нужно немедленно уехать из города; мне некогда объяснять вам все в подробностях, но поверьте мне на слово — здесь задействован чудовищно хитрый замысел; все, мне пора вешать трубку, я люблю вас, прощайте… я… нет, отпусти меня, нет, нет!
Резкий удар, что-то стукается о стенку телефонной кабины — и все. Чье-то учащенное дыхание. Затем — короткие гудки.
Да что же это такое, черт побери! Может, я просто уснула и видела сон? Но этот сдавленный крик, а потом — тишина… Неужели все это означает, что Стефана только что… прямо там? В тот самый момент, когда он разговаривал со мной? Снаружи внезапно доносится какой-то звук; я вздрагиваю — нервы напряжены до предела. «Ваша жизнь в опасности… уезжайте из города…» А ведь кто-то потом повесил трубку… Нервно разъезжая по комнате из угла в угол, я мысленно повторяю сказанное Стефаном. Дождь вовсю барабанит по крыше. Что же означает этот телефонный звонок? Как все-таки омерзительно, когда не можешь ни с кем ни о чем поговорить! Господи! Да ведь его слова записаны на пленку — это уже как-никак, а улика. Причем свидетельствующая в пользу Стефана! Если, конечно, все это не было весьма ловко разыгранной сценкой… Но куда же запропастилась Иветта? Нужно, чтобы она как можно скорее вернулась, прослушала эту проклятую пленку и вызвала полицию! Замирая от нетерпения, я прислушиваюсь к малейшему звуку, доносящемуся снаружи. Время уподобилось для меня плохо закрытому крану: минуты похожи на капли воды — ведут себя так же безнадежно неторопливо, хоть и размеренно.
Ну вот! Гравий на ведущей к дому дорожке заскрипел под чьими-то шагами! Я уже собираюсь двинуться к входной двери, но дверь почему-то не открывается. Я хорошо слышу, как кто-то вертит ручку снаружи, но — без толку. Не хватало еще, чтобы Иветту угораздило потерять ключи. Шаги — кто-то идет вдоль стены, за которой расположена столовая. Шаги замирают. Почему она не окликнет меня? Она непременно должна меня окликнуть, объяснить мне все. Я, между прочим, живой человек, а не какая-нибудь тряпичная кукла! Разве что: там — вовсе не Иветта… а тот, кто знает, что Стефан мне звонил…
Снова шаги. Кто-то упорно бродит вокруг дома под дождем. И, наверное, смотрит на меня через окна. Да, точно: я собственной шкурой чувствую, как чье-то лицо почти прижимается к оконному стеклу. Я ощущаю себя так, словно совсем голая; откатываюсь подальше, к самому сундуку — глупо, конечно: как будто у меня есть возможность спрятаться от этого невидимого взгляда; взгляда, который представляется мне совсем холодным — в нем светится только спокойный интерес охотника, уверенного, что очередная жертва уже у него в руках… Стефан! Ну позвони еще раз! Скажи, что это — всего лишь глупая игра, кошмарная дурацкая шутка; ну позвони же, Стефан!
