Уильям Айриш - Леди-призрак
— Нет, когда я с тобой, я не хочу о них и думать.
— Ну просто, смеха ради. Я не ревнива. Скажи мне: если бы у тебя была возможность, кого бы ты выбрал из всех симпатичных девушек, которых ты когда-нибудь видел рядом с твоим местом, как раз там, где сегодня сидела я? С тех пор как ты начал играть в театрах, какая девушка тебе понравилась больше всех?
— Конечно, ты.
— Я так и знала, что ты это скажешь. Ну а после меня, кого бы ты выбрал? Мне интересно, как много ты помнишь. Я готова поспорить, что ты уже на следующий вечер их забываешь.
— Это я-то забываю? Вот, послушай. Однажды я обернулся, и там, по ту сторону барьера, напротив меня сидела такая дама…
Она сцепила руки под столом, словно пытаясь сдержать невыносимую боль.
— Это было в другом театре, в «Казино». Сам не знаю: что-то в ней было такое…
Смутные тени потянулись поодиночке мимо их стола; последняя остановилась:
— Мы пойдем поимпровизируем немного внизу, в подвале. Ты с нами?
Кэрол разомкнула руки, и они безвольно повисли вдоль стула. Ее планы были сорваны. Все встали и столпились у задней двери, ведущей в подвал.
— Нет, останься со мной, — попыталась она уговорить музыканта, протягивая руку и удерживая его. — Закончи то, что ты…
Он уже встал:
— Пойдем, киска, такое пропускать нельзя.
— Неужели тебе мало было играть весь вечер в театре?
— Да, но то за деньги. А это для души. Тебе понравится.
Кэрол поняла, что он все равно пойдет, даже оставит ее, туда его тянуло сильнее, чем к ней, поэтому она нехотя встала и потащилась следом по узкой, выложенной кирпичом лестнице в ресторанный подвал. Внизу они оказались в большой комнате, где их уже ждали инструменты: видимо, здесь играли не в первый раз. Там даже стояло пианино. Единственная лампочка, большая, но закопченная, свисала на шнуре посередине комнаты, ее дополняли свечи, воткнутые в бутылки. Посередине громоздился грубый деревянный стол, на него составили бутылки джина, примерно по одной на человека. Один из музыкантов расстелил кусок коричневой оберточной бумаги и высыпал туда сигареты, чтобы каждый, кто хочет, мог брать. Она догадалась, что сигареты с «травкой»; наверху такие не курил никто.
Дверь закрыли и заперли на засов, как только Милберн и девушка вошли в помещение: ребята не хотели, чтобы им мешали. Она была единственной девушкой среди них.
Сесть можно было лишь на пустые ящики и картонные коробки, да еще на пару бочонков. Печально пропел кларнет, и оргия началась.
Следующие два часа могли послужить иллюстрацией к «Аду» Данте. Кэрол казалось, что, едва все кончится, она уже не сможет поверить, что видела это своими глазами. Дело было не в музыке — музыка была неплохой. Странное ощущение создавали длинные, до потолка, тени на стенах, размытые и колеблющиеся. И призрачные лица, сосредоточенные, демонические, то и дело неожиданно появляющиеся из разных углов, чтобы затем вновь скрыться в темноте. И джин, и сигареты с марихуаной, наполнявшие комнату дымом и странным запахом. Неистовство, время от времени овладевавшее ими, заставляло ее то прятаться в какой-нибудь дальний угол, то с ногами забираться на ящики. То и дело кто-нибудь подходил к ней, теснил ее, подталкивал к стене, у которой, развалившись, сидели остальные. Она привлекала внимание, потому что была единственной девушкой здесь. Ее оглушали духовыми инструментами, выдувая мелодию прямо в лицо, наполняя душу ужасом и заставляя шевелиться волосы на голове.
— Давай полезай на бочку, потанцуй!
— Я не могу, я не умею!
— Не обязательно танцевать ногами! Верти тем, что у тебя есть! Оно для этого и предназначено. Не переживай насчет платья. Мы все здесь друзья.
«Дорогой, — думала она, уворачиваясь от обезумевшего саксофониста, пока, наконец, он не оставил ее в покое, издав напоследок особенно душераздирающий звук, — о, дорогой, как мне приходится нелегко».
Ей удалось пробраться вдоль стены к тому месту, где среди всего этого грохота сидел ударник. Она поймала его руки, бьющие по инструментам, и потянула их вниз:
— Клифф, забери меня отсюда! Я больше не могу, слышишь, не могу! Еще минута, и я хлопнусь в обморок.
Он уже накурился марихуаны, это было видно по глазам.
— Куда пойдем? Ко мне?
Ей пришлось сказать «да», она понимала, что только так можно вытащить его отсюда.
Милберн встал и, слегка пошатываясь, пошел следом за ней к выходу. Он открыл перед ней дверь, и она вылетела на площадку, словно камень, выпущенный из пращи. Он вышел тоже. Видимо, он мог уйти, когда заблагорассудится, не прощаясь и никому ничего не объясняя. Остальные, похоже, даже не заметили его исчезновения. Дверь захлопнулась, приглушив беспорядочный грохот, словно обрезав ножом. Внезапно наступившая тишина сначала казалась немного странной.
Ты так неожиданно пришла в этот раз.Дай мне подумать, дай мне выпить, и…
В ресторане наверху было темно и пусто, только где-то сзади горел одинокий ночной фонарь. Когда Кэрол наконец вышла на тротуар, от свежего воздуха у нее едва не закружилась голова, таким он был прохладным, ясным, кристально-чистым после атмосферы подвала. Она подумала, что никогда прежде не вдыхала более чистого и вкусного воздуха. Словно в изнеможении, прислонившись к стене, прижавшись к штукатурке щекой, она жадно глотала этот воздух. Милберн вышел немного погодя, он, кажется, возился там с дверью.
Было уже часа четыре, но еще не рассвело, и город вокруг них спал. На какой-то момент она почувствовала искушение броситься со всех ног вдоль по улице, подальше от него, и покончить со всем этим. Она бы легко убежала, парень был бы не в состоянии ее догнать.
Но она не сделала ни шагу и осталась стоять. Мысленно она увидела фотографию на стене своей комнаты. Она знала, что эта фотография бросится ей в глаза, едва она откроет дверь. Тут ударник подошел к ней, и шанс был упущен.
Они подъехали на такси к его дому. Обычный старый дом: по квартире на каждом этаже. Он провел гостью на второй этаж, открыл дверь и зажег перед ней свет. Квартира показалась ей довольно убогой, с потемневшим от старости паркетом, кое-где сохранившим остатки лака, высокими потолками, узкими, похожими на гробы, амбразурами окон. Не то место, куда стоило приходить в четыре часа утра. С кем бы то ни было, а тем более с ним.
Кэрол слегка поежилась и осталась стоять в прихожей, стараясь не замечать, с какой тщательностью он запирает дверь изнутри. Она хотела расслабиться и сохранить ясность мысли, насколько это возможно, а посторонние соображения только мешали.
Он кончил закрывать дверь.
— Нам это не понадобится, — сказал он, пытаясь снять с нее плащ.
— Нет, оставь, — ответила она твердо. — Мне холодно.
Время поджимало.
— Ты что, так и собираешься тут стоять?
— Нет, — сказала она покорно, с рассеянным видом, — нет, я не собираюсь тут стоять. — Она неуверенно сделала шаг вперед, как конькобежец, пробующий каток.
В полном отчаянии она продолжала озираться. Как же начать? Цвет. Оранжевый. Что-нибудь оранжевое.
— Что ты вертишь головой? — буркнул он. — Это просто комната, ты что, никогда раньше комнат не видела?
Наконец она нашла. Дешевый абажур из искусственного шелка на лампе, стоявшей в дальнем углу комнаты. Девушка пошла туда, слегка наклонила лампу. Лампа отбрасывала на стену небольшой кружок света. Кэрол положила руку на абажур и повернулась к нему:
— Я люблю этот цвет.
Милберн не обратил на нее внимания.
Она продолжала, не отпуская руки:
— Ты меня не слушаешь. Я говорю, что это мой любимый цвет.
На этот раз он посмотрел на нее мутным взглядом:
— Чудненько: ну и что с того?
— Я хочу шляпу такого цвета.
— Я куплю тебе такую. З-завтра или послезавтра.
— Посмотри, посмотри, вот как я хочу. — Она подняла лампу за маленькое основание, не выключая ее, и поставила себе на плечо. Затем повернулась к нему, так что абажур оказался у нее над головой. — Посмотри на меня. Посмотри на меня хорошенько. Ты никогда не видел раньше, чтобы кто-нибудь носил шляпу такого цвета? Она тебе никого не напоминает?
Он пару раз моргнул, мрачно, как сова.
— Смотри на меня, — упрашивала она. — Просто смотри на меня. Ты можешь вспомнить, если захочешь. Разве ты не видел когда-то давно девушку, которая сидела в театре прямо перед тобой, на том самом месте, где сегодня сидела я, в шляпе такого цвета?
Он ответил совершенно непроизвольно, не задумываясь:
— О, это то самое, за что я получил пятьсот зеленых! — и тут же озадаченно потер ребром ладони глаза. — Эй, я же не должен был никому про это рассказывать. — Затем взглянул на нее и спросил с какой-то наивной доверчивостью: — А я тебе уже говорил?
— Да, конечно.
Только так она и могла ответить. Он, наверное, уперся бы и не рассказал это в первый раз, но почему бы ему не повторить свой рассказ, раз он уже все равно нарушил обещание. Похоже, эти сигареты как-то действовали на его память.
