Дмитрий Вересов - Крик ворона
— Fuck! — в сердцах высказался Дорки. Иван же Ужасный обхватил арлекина за плечи и уволок куда-то в глубь подвала, а к ним тут же подошла на редкость плоская дева в зеленых очках и дырявой кастрюле на голове. Из дырки торчал унылый плюмаж из пакли.
— You Godney fgends? — произнесла она с вопросительной интонацией. Таня не поняла, но вопрос, судя по всему, был чисто риторический, поскольку дева тут же вцепилась в рукав несколько оторопевшему Дарлингу и потащила за собой. Таня и Стив Дорки переглянулись и пошли следом. Через несколько шагов к ним присоединился Иван Ужасный с бумажным стаканчиком в волосатой лапе.
— Родни верен себе, — довольно пророкотал он.. — Здесь угощают абсентом.
— Насколько я знаю, производство настоящего абсента запрещено еще в начале века, — заметила Таня. — Скорее всего, это обычная полынная настойка.
— И судя по запаху, дрянная, — подхватил Дорки.
— Сойдет, — заявил Иван Ужасный и залпом выпил. Вернисаж сразу же произвел на Таню впечатление удручающее. На плохо отштукатуренных стенах ровным рядком висело с десяток картин, отличающихся друг от друга только цветом. На каждой был обозначен весьма условный контур женщины, без рук, но с широко разведенными толстыми ногами, между которыми, приклеенные прямо к холсту, свисали крашеные мочалки. Мочалки покрупнее торчали сверху, символизируя, по всей видимости, лохматые прически. Такая же условная баба маялась на черно-белом плакате в компании кривых букв: «Rodney DeBoile. The Essence of Femininity».
— Мочалкин блюз, — прошептала Таня по-русски.
— Что? — спросил стоящий рядом Дарлинг.
— Так, ничего. — Она не знала, как по-английски будет «мочалка». Более того, еще четверть часа назад она вполне искренне считала, что таковой предмет англичанам неизвестен вовсе. — Пошли отсюда, а?
Но тут Иван Ужасный подвел к ним исхудалого христосика с безумными глазами, обряженного в бесформенный серый балахон.
— А вот и Родни! — объявил он. — А это мой добрый приятель Аполло и его телка.
— Я его жена, — бесстрастно уточнила Таня. Но извиняться он и не подумал.
— Польщен вниманием прессы, — ломким тоненьким голосочком произнес Родни де Бойл. — Над произведениями, составившими эту экспозицию, я работал с октября…
— Родни, детка, это не пресса, — оборвал его Иван Ужасный.
Мочалочный списатель посмотрел на него укоризненно и растерянно.
— Что ж ты, Бутч? Где твой репортер?
— Ребята, вы Стива не видели? — обратился к ним Иван Ужасный.
Дарлинг молча пожал плечами, Таня не без злорадства сказала:
— Смылся твой Стив. Не выдержал этой бездарной жути.
Мощный кулак Ивана Ужасного вылетел вперед столь стремительно, что всей Таниной реакции хватило лишь на то, чтобы отклонить голову. Кулак мазнул по волосам и впилился в стену. Бородач взвыл, прижимая к груди поврежденную руку. Дарлинг, стоявший как истукан, вдруг зашелся визгливым, истеричным смехом.
— Сука! — прошипел Иван Ужасный, адресуясь почему-то не к Тане, а к Дарлингу.
— Заткнись! — рявкнула на него Таня и обернулась к готовому зарыдать художнику: — А ты, мелкий гений, не кручинься, что за вернисаж без скандала?
Посетители галереи смотрели не на картины, а на них, но чувств своих никак не проявляли.
— Пойдем, — Таня взяла Дарлинга за руку. — Лучше Святого Павла посмотрим. Я там еще не была…
После собора они зашли в паб на Стрэнде и перекусили салатом сальмагунди под светлый английский эль. В пабе было уютно, уходить отсюда не хотелось.
— Что за Бакстер? — нарушила молчание Таня.
— Подонок, — лаконично ответил Дарлинг.
— Что ж ты с подонками-то водишься?
— Я ему деньги был должен. Теперь все. Утром еще отдал, пока ты спала.
— Из моего приданого? — медовьм голоском осведомилась Таня.
Дарлинг промолчал. Таня тоже воздержалась от продолжения темы. Ее английский супруг был ей не вполне понятен, а если честно — непонятен вовсе. Ясно, конечно, что личность довольно ничтожная, но коль скоро многое в ее жизни на данном этапе от этой личности зависит, надо бы поточнее определить меру ничтожности, выявить слабину, установить для себя, надо ли ждать от него подлянки, и если да, то какой именно. Но очень, очень осторожно. Игра-то ведется на его поле.
— А тот второй, пижон в бархатном костюмчике?
— Этого вообще не знаю. Сегодня в первый раз увидел.
— Ясно. — Хотя ничего не ясно. — Куда теперь? К тете Поппи?
— Зачем? Мы сейчас идем на футбол. Специально для тебя. Сегодня русские с нашим «Уэст-Хэмом» играют.
Вот так! Ну что ж, футбол так футбол…
Русскими соперники столичного клуба оказались довольно относительными — тбилисское «Динамо». Таня, в московский свой период приохотившаяся к футболу, сразу вовлеклась в зрелище и быстро вошла в раж. Англичане играли в типичной своей манере: бесхитростные пасы, при первой же возможности — тупые и однообразные навесы в штрафную в надежде, что мяч рано или поздно — найдет голову нападающего и от нее авось да отскочит в ворота. А вот тбилисцы играли лихо, изобретательно, разнообразно, атаковали хоть и нечасто, но очень остро. Если бы не бельгийский судья, внаглую подсуживавший хозяевам и зажиливший чистый пенальти, когда защитник, не особо мудрствуя, завалил в штрафной площадке неожиданно прорвавшегося Мачаидзе, первую «банку» англичане схлопотали бы еще в середине первого тайма. И после перерыва этот гад старался вовсю — давал офсайд, как только мяч перелетал на половину англичан, «горчичники» показывал только нашим… в смысле, не нашим, но… короче, понятно. Один раз только зазевался, не свистнул вовремя — и великолепный Додик Кипиани, увернувшись от хамски выставленной вперед ноги защитника, перекинул мячик Шенгелия, а тот «щечкой» пустил его низом мимо обалдевшего вратаря. Такой гол не мог засудить даже бельгиец!
Британский болельщик — серьезный, и будь на месте Тани мужик, точно схлопотал бы по морде. А так только вдосталь наслушалась английских матюков. В долгу, впрочем, не осталась, и англичане, в глубине души джентльмены, даже зааплодировали. Оставшееся время «Уэст-Хэм» нудно и примитивно атаковал, и когда за пять минут до конца тот же Кипиани чуть не с центра поля стрельнул по крутой траектории над далеко вышедшим из ворот голкипером и мяч, ударившись в перекладину, ушел за линию, все стало ясно, и некоторые болельщики даже потянулись к выходу.
От предложения развеселившейся Тани отметить победу грузинских мастеров в каком-нибудь ресторанчике поуютнее Дарлинг наотрез отказался и дотащил ее в метро. По дороге молчал, хмуро и рассеянно. Таня тоже не донимала его разговорами.
Ужин у тети Поппи был снова хорош, только вместо мусаки их ждала кефаль, запеченная в тесте, а на десерт медовая пахлава с орешками. Руководствуясь не воспоминаниями даже не помнила ни черта смутными ощущениями от прошлой ночи, Таня от вина отказалась. Дарлинг недовольно посмотрел на нее, но настаивать не стал, налил себе и молча выпил. Как и вчера, Таня разомлела от еды, и хотя было еще не поздно, отправилась к себе и завалилась спать. Засыпая уже, посмотрела на обои, освещенные светом уличного фонаря, и вдруг вспомнила: снился Винни-Пух. Улыбнулась и провалилась в сон.
Но привиделся ей не плюшевый Винни, а Яне Поп с мерцающими болотной гнилью мертвыми глазами. Прямо перед собой он держал золотое блюдо, а на блюде дымились разноцветные кишки из его же распоротого живота. Рядом щерился синей харей Мурин Родион Кириллович. С другой стороны вывернутой на сто восемьдесят градусов головой смотрел, не мигая, Ким. На его широкой спине, обращенной к Тане, распускались три кроваво-алых гвоздики. Над ними парили отделенные от тел руки, ноги, головы. Серега, Марина, Ларион…
Идите-ка вы откуда пришли! — приказала им Таня. — Здесь другая жизнь, здесь все не так. Я буду жить теперь по-новому…
И полетела куда-то вниз.
И проснулась от вздрогнувшего сердца. Немного полежала, успокаивая себя. Снизу доносились звуки скрипки, гомон голосов, веселый визг. Туда, туда! — одиночество и темнота стали вдруг невыносимы. Выпить залпомполный стакан виски или коньяку, чтобы огнем вжарило по всем жилам, чтобы нервы сплавились по краям, чтобы отпустило…
Поспешно, путаясь в застежках и рукавах, Таня оделась, поправила прическу у большого зеркала, подошла к двери, потянула за ручку.
Заперто. Что бы это значило?
Она забарабанила в дверь, прислушалась. Никакой реакции.
— Эй! Выпустите меня!
Тихо. Потом пол заскрипел под тяжелыми, медленными шагами. Приближалось что-то чужое, угрожающее. Шаги замерли у двери. Хриплое, подрыкивающее дыхание, сопение, под тяжелой рукой дрогнул косяк.
— Дарлинг, это ты?
— Х-ха! Это вер-рно, я твой дарлинг, шлюха, бра-ха-ха! Ща открою и позабавимся! Бу-бу-бу!
