Джорджо Фалетти - Я — Господь Бог
Его мать была вдовствующей сестрой Барри Ловито, адвоката итальянского происхождения, который работал на Манхэттене, но по-прежнему жил в квартале Кантри-клаб в Бронксе.
Ловито был богат, холост, имел обширную практику и потратил немало сил, чтобы занять место на вершине пирамиды. И настолько преуспел, что теперь уже пирамида почти целиком принадлежала ему.
Когда сестра овдовела, он в силу свойственных итальянцам крепких семейных уз переселил ее с племянником в свой дом. Женщина отличалась слабым здоровьем, никудышными нервами, и потеря мужа, конечно, оказалась не лучшим лекарством при ее физическом и психическом состоянии.
Робин вырос впечатлительным мальчиком, печальным и легко поддающимся внушению. Когда он почувствовал, что предоставлен самому себе, дурные приятели слетелись к нему, словно вороны. Такое нередко случается, когда одиночества не ищут.
В церковь пришли оба — дядя и мать. Адвокат Ловито — в безупречном темном костюме, который выделял его среди всех как богатого человека.
Он стоял, стиснув челюсти, и смотрел прямо перед собой, глубоко переживая и, возможно, испытывая чувство вины. Этот мальчик заменил ему сына, которого у него не было и отсутствие которого он начинал ощущать теперь, потратив жизнь на достижение успеха.
После смерти отца Робина Ловито надеялся занять его место.
Женщина выглядела похудевшей, измученной горем. Красные ввалившиеся глаза говорили о том, что у нее не осталось больше слез и что вместе с сыном она хоронила и всякое желание продолжать жить. Она шла за гробом, опираясь на брата, худенькая, в черном костюме, который внезапно сделался на два размера велик.
Преподобный Маккин стоял в глубине церкви в окружении подростков, многие из которых хорошо знали Робина. Он присутствовал на службе с тем чувством полнейшей растерянности, какое всегда испытывал, оказавшись свидетелем преждевременного конца молодой жизни.
У него имелась некая собственная концепция, согласно которой мир принадлежал прежде всего просто человеку и только потом человеку верующему. Эта оборванная жизнь означала и всеобщее поражение, и его личное тоже, потому что они не всегда могли заменить недостающее чем-то столь же важным.
А мир вокруг был полон ветвей и змей.
Барри Ловито, выходя из церкви, посмотрел в его сторону и обратил внимание на ребят, стоявших рядом с ним. Его взгляд задержался на преподобном Майкле Маккине чуть дольше, чем можно было ожидать. Потом он повернулся и, все так же поддерживая сестру, проследовал к машине и к выходу с кладбища.
Три дня спустя отец Маккин неожиданно увидел его перед собой вместе с приходским священником. Представив их друг другу, Пол удалился.
Очевидно, юрист приехал поговорить с ним, хотя трудно представить о чем. Маккин служил в церкви Святого Бенедикта чуть менее года и до сих пор лишь здоровался с ним. Словно прочитав его мысли, адвокат поспешил удовлетворить его любопытство:
— Понимаю ваше недоумение — что я тут делаю? И самое главное — что собираюсь сказать? Отниму у вас всего минуту.
Они не спеша направились в ризницу.
— Я только что приобрел собственность недалеко от парка. Это большой дом с хорошим участком. Примерно 240 гектаров. В здании можно разместить человек тридцать. С видом на океан и побережье.
Должно быть, на лице у преподобного Маккина отразилось недоумение, потому что собеседник слегка улыбнулся и жестом успокоил его:
— Не бойтесь. Я не собираюсь предлагать вам купить его.
Ловито немного подумал, нужно ли затягивать вступление, и решил, что не стоит.
— Мне хотелось бы, чтобы этот дом стал таким местом, общиной, где ребята с проблемами вроде той, что оказалась у моего племянника, нашли бы помощь и поддержку. Это нелегко, но, думаю, нужно хотя бы попытаться. Понимаю, это не вернет мне Робина, но, может быть, позволит хоть иногда спать без кошмаров.
Ловито отвел взгляд. Оба прекрасно понимали, что и то и другое невозможно.
— Так или иначе, это моя проблема.
Адвокат помолчал и снял темные очки. Он стоял перед Маккином с решительным видом человека, который не боится ни говорить, ни действовать.
Ни признавать свои ошибки.
— Отец Маккин, я — человек дела, и каковы бы ни были мои обоснования, важен результат, причем непременно очевидный. Я хочу, чтобы идея такой общины не осталась замыслом, а превратилась в реальность. И хочу, чтобы этим занялись вы.
— Я? Но почему я?
— Я навел справки. И полученные сведения подтвердили впечатление, которое сложилось у меня, когда я впервые увидел вас с ребятами. Помимо всех ваших качеств, знаю, вы пользуетесь большим авторитетом и обладаете особым умением общаться с молодежью.
Священник посмотрел на него так, словно думал о чем-то совсем другом. Адвокат, человек, научившийся разбираться в людях, понял это и согласно своей профессиональной логике решил сразу же пресечь все возражения:
— Что касается средств, то можете в основном положиться на меня. Могу также договориться о государственных субсидиях.
Он помолчал, как бы давая Маккину подумать.
— И если хотите знать, я уже поговорил в епархии. Там не будет никаких возражений. Можете позвонить архиепископу, если не верите.
После долгого разговора с кардиналом Логаном преподобный Маккин согласился, и все завертелось. Дом перестроили, учредили фонд ежемесячного покрытия большинства расходов «Радости». Благодаря связям адвоката Ловито о ней узнали, вскоре прибыли первые ребята. И встречал их отец Маккин.
А потом здесь появился он, Кортиген, и нашел, что все великолепно в этом ежедневном и постоянном становлении. И даже если совершенства нет в нашем мире, «Радость» оказалась не так уж далека от исключения из правила.
Мать Робина угасла от болезни, словно костер, оставленный на берегу, через несколько месяцев после открытия «Радости». Еще через год ушел из жизни адвокат, схлопотавший инфаркт оттого, что работал по четырнадцать часов в день, стремясь стать полновластным хозяином пирамиды.
Как нередко бывает, он оставил много денег и породил много алчности. Выплыли из омута равнодушия какие-то дальние родственники и принялись оспаривать завещание, по которому все свое состояние адвокат оставил «Радости».
Оснований для иска, порой противоречивых, имелось немало, и задача была одна: не позволить истцам завладеть деньгами. В ожидании вердикта все последующие поступления на счет общины приостановили. И сейчас трудно было предположить, выживет «Радость» или нет. Но, несмотря на все огорчения, оставался весьма существенный мотив для борьбы.
И они с Майклом будут бороться вместе.
Всегда.
Сам того не заметив, Джон оказался возле комнаты священника на чердачном этаже. Посмотрел, не поднимается ли кто по лестнице. С некоторой тревогой, этой дочерью всего запретного, толкнул дверь и вошел. Он и прежде не раз бывал здесь, испытывая лишь какое-то странное возбуждение, но не вину за то, что вторгается в личную жизнь человека.
Закрыл за собой дверь и прошел дальше. Его глаза подобно кинокамере в который раз уже фиксировали каждую деталь, каждую мелочь, каждую краску.
Он провел рукой по Библии, лежавшей на письменном столе, потрогал брошенный на стуле свитер и наконец открыл шкаф и оказался перед скромным, развешанным на плечиках гардеробом Майкла.
Стоял, смотрел на его одежду и вдыхал запах человека, который с первого же мгновения покорил его и привлек к себе. Настолько, что в иные минуты приходилось отдаляться от него из опасения, что тот прочтет все его чувства на лице.
Джон закрыл шкаф и подошел к кровати. Провел рукой по покрывалу, и упал на постель лицом вниз, уткнувшись в подушку, на которой спал Майкл Маккин, и вдохнул всеми легкими.
Оставаясь один, он часто думал о Майкле, и ему не раз хотелось быть рядом с ним. А иногда, как сейчас, хотелось быть им. И он не сомневался, что, оставаясь тут, рано или поздно преуспеет в этом…
Где-то в его карманах зазвонил мобильник.
Он в волнении поднялся с кровати, словно звонок сигналил о том, что мир обнаружил его. Нашел дрожащей рукой телефон и ответил.
— Джон, это я, Майкл. Еду. Мессу вместо меня отслужит Пол.
Джон нервничал, как будто человек на другом конце провода мог увидеть, где он находится. Но, несмотря на волнение и растерянность, он все же заметил, что в трубке прозвучал не тот голос, который он привык слышать и который связывался в сознании с обликом Майкла. Сейчас он казался каким-то надтреснутым, или встревоженным, или и то и другое вместе.
