Филип Джолович - Стены молчания

Была еще пара дверей, которые, как я понял, вели в спальню. Я осторожно открыл одну из них и оказался в следующей темной комнате. Мрак был наполнен звучанием хора. Еще несколько децибел, и можно оглохнуть. Я нащупал выключатель.

Спальня. Чемодан стоит на опоре. Паспорт и кошелек лежат на прикроватной тумбочке, кровать приготовлена ко сну. На подушке — запечатанная шоколадка на ночь. Простыни чистые и нетронутые. Аккуратно свернутый толстый плед лежит на шкафу. Дверцы шкафа с аппаратурой были открыты, и я увидел, что плеер с компакт-диском лежит прямо под телевизором. Я убавил громкость. Какое-то чувство этикета остановило меня от выключения плеера.

Полоска света выбивалась из-под двери в ванную комнату. Аккуратно повернув ручку, я распахнул дверь. И попятился назад — запах был невыносимым. Я уже не мог себя сдерживать. Я встал на колени, и у меня начались рвотные позывы. Но ничего не произошло. Боже мой, я же не ел целую вечность.

Сразу за порогом ванной комнаты на полу блестела лужица отвратительной жидкости. В ней высились куски чего-то плотно-бесформенно-отвратительного. Я увидел ступню и голень гладкой ноги.

Я заставил себя войти в ванную.

Там повсюду была грязь. И в центре всего этого находился Эрни Монкс. Он привалился к раковине, а его голова повисла чуть ниже края раковины. На нем был парик с черными длинными волосами.

Он не мог соскользнуть полностью на пол, потому что этому мешал кожаный ремень у него на шее, привязанный к одному из больших кранов.

Эрни пристально смотрел на меня. Его глаза — огромные и выпяченные. Рот открыт, вывалившийся язык по цвету и форме напоминал небольшой баклажан. На остальной части лица Эрни смерть сделала подтяжку благодаря ремню, который был завязан под подбородком и потом уходил за уши.

Эрни был голым. И я не мог не заметить, что у него не было ни единого волоска — только этот чертов парик. Ни пучка волос, ни пряди, нигде на его теле цвета мрамора. Я взял его левую руку. Кожа была холодной, как резина. И потом я посмотрел на его пах: его член и мошонка опухли и стали багрового цвета. Они были перетянуты веревкой, конец которой торчал у основания пениса.

Я хотел высвободить Эрни, укрыть его простыней. Но это был не Эрни. Это все было понарошку. Это было сумасшествие короля Эрни Третьего, как он однажды назвал свои выходки.

Я знал, что больше не подойду к нему, и попятился к двери. Я высоко ценил его достоинство. Меня охватило чувство вины, когда я нащупал выключатель и выключил свет, чтобы, по крайней мере, доставить трупу Эрни некую личную свободу на некоторое время. Конечно, этого было слишком мало.

Я попытался собраться с мыслями. Моим первым желанием было позвонить в полицию или, по крайней мере, в службу безопасности отеля, но затем я подумал о последствиях — я опять оказался бы в гуще событий. Полиция, Мэндип. Я ничего не сделал. Я снова был не в том месте не в то время.

Эрни мертв, и я уже ничего не могу для него сделать. Вскоре его найдут. Мое вмешательство ничего не добавит в процесс расследования, но усложнит мою собственную схему.

Что же здесь произошло? Финал тайной борьбы. Я уже почти нащупал ступеньки, которые могли вывести меня на сцену событий. Неудачное сексуальное развлечение? Не думаю. Эрни не умер бы от чего-то столь банального. Какой-нибудь мальчик-проститутка прибил его? Нет. Эрни приглашал меня в свой номер. Вряд ли он хотел, чтобы я увидел торговлю телом в его будуаре. Ничего не клеилось: парик, веревка, бритое тело. Может быть, Эрни начал финальный ритуал потому, что меня слишком долго не было? Он надеялся, что я появлюсь и остановлю его, прежде чем станет слишком поздно. Нет, нет…

До меня донеслась музыка. Палестинская месса — одно из любимых произведений Эрни. «Sicut lilium inter spinas» пело грандиозное контральто. «Как лилия среди шипов».

Плеер был запрограммирован на повторное воспроизведение. Я выключил его, но диск доставать не стал. Слева стояла небольшая полка с книгами: путеводитель по ресторанам «Загат», «Площадь Вашингтона» Генри Джеймса, антология поэм Т. Элиота с монограммой «ЭМ» на кожаном корешке и последний роман Джеки Коллинз. Была еще одна книга, засунутая за остальные. Я аккуратно вытащил ее — «Черное и белое» Редьярда Киплинга. Я открыл ее, в нее был вложен конверт. На нем ужасным почерком Эрни было написано «Терри».

Я слишком долго находился в номере. Я положил книгу на место, но конверт забрал. Немного подумал, затем свернул его и положил в задний карман джинсов. Я вытащил платок из коробки на туалетном столике и смахнул свои самые очевидные отпечатки. Я знал, что это ерунда. Мои пальцы оставили много следов, и полиция их найдет (если, конечно, копы сочтут, что это убийство). Ничто не могло заставить меня вернуться в ванную. Я же ничего там не трогал, только тело Эрни.

Я выключил свет в спальне и быстро прошел через гостиную. На минуту я остановился в коридорчике перед дверью. Повернув последний выключатель, я протер его и, приоткрыв дверь, выглянул в коридор. Потом еще немного открыл дверь и высунул голову. Никого не было. Я осторожно захлопнул дверь и направился к лифту.

20

Точки. Я попытался отойти в сторону — на пару шагов — как предлагал Эрни. Но передо мной все равно были только разбросанные точки. Ни смысла, ни координат. Атомы хаоса.

У меня на столе лежала газета, там было мое имя.

— Ты в порядке? — спросила Пола.

Нет. Эрни мертв, он умер в аду бессмыслицы. А моя жизнь — это незначительная, уязвимая, невосстановимая ячейка в презентации «PowerPoint». Моя схема разрослась и стала ветвистее, чем фамильное древо семьи Кеннеди. Она уже не помещалась на одном листе формата А4.

Я показал Поле газету.

— Я не понимаю заголовка, — сказал я, — но они уже впутали меня в гущу событий. — Там была даже фотография мужчины с собакой и парочка его фраз. — Сегодня они задают самые обычные вопросы, а завтра они уже узнают, что мое имя стоит на документах по покупке машины. Я буду дьяволом во плоти.

Пола не стала читать.

— Я уже видела это.

Я скомкал газету и кинул в мусорную корзину.

— Звонил Пабло Точера, — сказала Пола. — Твой телефон был выключен, поэтому я решила не беспокоить тебя некоторое время.

— Как любезно с твоей стороны.

— Нет, это не любезность, — сказала она, вручив мне конверт.

Я не взял его. Я даже не поднял руки.

— Твое заявление об уходе? — прошептал я.

— М-да.

— Там есть объяснения, Пола?

Слезы струились по ее щекам.

— Давай не будем, Фин.

Она была нужна мне, она была моей точкой опоры. Моей. Но как она жила? Что было для нее точкой опоры в жизни? Или, точнее, почему так важно именно то, что «Шустер Маннхайм» не имеет к этому никакого отношения?

— Пожалуйста, Пола…

Она кинула конверт мне на колени и выбежала из комнаты, столкнувшись в дверях с Чарльзом Мэндипом.

— Боже мой, — пробормотала она сквозь слезы, — не вы, только не вы.

Мэндип захлопнул дверь и сел, не особо опечалившись таким холодным приемом.

Я положил конверт Полы в карман вместе с конвертом из отеля «Плаза».

Мэндип бросил взгляд на газету в корзине для мусора и нахмурился.

— Эрни нашли сегодня утром мертвым в его номере в отеле, — спокойно сказал он.

Я сделал вид, что шокирован. Это было не сложно — все, что мне надо было сделать, так это вызвать в воображении лицо Эрни, привязанного ремнем к большому крану.

— Что? Это ужасно, — пробормотал я. — Что произошло? Не могу поверить в это! — Наверное, я отреагировал бы точно так же, если бы ничего заранее не знал.

— Сердечный приступ, — сказал Чарльз. — Мы предупреждали его годами: выпивка, курение, — сгорел как свеча. Рано или поздно это должно было случиться. Все же он был выдающимся человеком, великим во всех смыслах, — Чарльз замолчал на минуту и посмотрел в сторону.

Мне показалось, что он пробормотал: «Чертов идиот».

Потом он снова повернулся ко мне:

— Но я хочу узнать подробности по поводу прошлой ночи.

— Какие, Чарльз?

— Ты был с ним. Что произошло?

— Я уже рассказывал тебе.

Чарльз раздражительно махнул рукой:

— Знаю, что рассказывал. Я хочу знать, было ли что-нибудь еще? Он говорил что-нибудь особенное? Он выглядел нездорово? Вел себя странно?

— Эрни всегда вел себя странно, — ответил я. — Мне показалось, что он был напряжен, шуток было меньше, и он как-то быстро их проговаривал и пугал чуть больше, чем обычно, но в меру.

Чарльз откинулся на спинку стула и стукнул пальцами по щеке. Раздался неприятный звук, и я понял, что он не брился. Такого еще не случалось на моей памяти.

Сердечный приступ. Пусть последнее воспоминание об Эрни будет связано с сердечным приступом, подобно тому, как последнее воспоминание о моем отце было связано с тифом.