Родриго Кортес - Садовник
А вот второй вывод был не просто неприятен — он был даже опасен. Ибо теперь Мигель был почти уверен, что заказчиком покушения, скорее всего, является кто-то внутри семейства Эсперанса. Очень уж личным и даже интимным инструментом выглядела эта косичка, сплетенная из черного шелкового платья покойной сеньоры Долорес Эсперанса, урожденной Гомес. В том, что преступник использовал для удушения именно такую косичку, просто должен быть какой-то глубокий и, скорее всего, фрейдистский смысл.
Мигель снова разложил на столе свои записи о первом преступлении против семьи Эсперанса, материалы о странном исчезновении определенно что-то знавшего садовника, начал чертить обобщающие схемы, как вдруг зазвонил телефон.
Мигель поднял трубку. Это был старый полковник.
— Послушайте, Санчес, — тихо произнес он. — Не надо ничего расследовать…
— Как это не надо? А если он попытается еще раз? — оторопел Мигель. — И потом… вы же сами отдали мне письма с угрозами!
— Верните их мне.
— Не-ет, сеньор Эсперанса, так дело не пойдет! — недобро засмеялся Мигель. — Да у меня и пострадавший есть; все зафиксировано протоколом…
— Ансельмо только что уехал, — оборвал его полковник. — И я вам еще раз говорю: нам этого не надо. Нам, Эсперанса, лишние разговоры в городе ни к чему. Не было ничего! Вам все понятно?
— Мне-то все понятно… — растерянно пробормотал начальник полиции, и ему стало совершенно ясно: причину надо искать внутри и только внутри этой семейки. Пусть его об этом и не просят. — Когда вам вернуть эти письма?
— Сегодня же.
— Хорошо, — согласился Мигель и решил, что когда-нибудь — раньше или позже, но он эту семейку на чистую воду выведет.
***Следующее утро было первым, когда Себастьян проспал рассвет. Он открыл глаза, сладко потянулся, медленно встал с отцовского матраса и вышел из домика.
Вокруг шелестела обильная летняя листва, с тяжелым гулом летали полные нектара пчелы, и стояла такая красота, что не хотелось даже двигаться.
Он прошел к господскому дому, но красной машины гостя не обнаружил. Более того, все в доме шло так, словно минувшей ночью ровным счетом ничего не произошло, словно и не было никакого эдемского гостя!
Нет, к завтраку на террасу вышла вся семья, но ни один человек, а сидящий в кустах Себастьян слушал очень внимательно, ни один человек даже словом не упомянул ни о сеньоре Ансельмо, ни о вчерашней вечеринке, ни об Эдеме.
Себастьян тихо, счастливо засмеялся и побрел поливать цветы. Он понятия не имел, как это сделал бог, — может быть, забрал гостя, как Христа, сразу в Эдем, но главное, что знал Себастьян: он поступил в точности так, как посоветовала ему Библия, и господь оценил это и снова оказался на его стороне.
***28 июня 1931 года наконец-то состоялись выборы в кортесы, но главное, епископат выделил деньги на восстановление храма, и в городе мгновенно началось грандиозное строительство. И это означало, что наименее состоятельная, а значит, наиболее взрывоопасная часть населения от рассвета до заката будет этим летом при деле.
Но отдыхать верхушке города не приходилось. Старый полковник добился-таки проведения широкомасштабной полицейской операции, и Мигелю при поддержке роты жандармов из Сарагосы удалось выловить в горах четырнадцать совсем обедневших, а потому и захвативших земли семьи Эсперанса арендаторов.
Конечно же, все они предстали перед судом, и, хотя полковник Эсперанса настаивал на жесточайших мерах, многоопытный судья поступил мудрее и настоял на перезаключении контракта об аренде лишь с небольшой штрафной долей в пользу семьи крупнейшего землевладельца города.
Полковник начал жаловаться, но ни алькальд, ни прокурор его не поддержали — всем и без того хватало головной боли. Каждый божий день муниципалитет по нескольку часов занимался требованиями многочисленных, возникших как грибы после дождя профсоюзов, союзов арендаторов и политических партий. Коммунисты, троцкисты, анархисты… — их было столько, что алькальд уже раз сто перекрестился, благодаря господа за то, что Всевышний позволил ему избраться до того, как они вошли в силу.
Хватало работы и в полиции. Каждое утро Мигель просыпался и смотрел на заглядывающее в окно солнце с содроганием, потому что знал: через час он придет на службу, а через два снова окажется засыпанным десятками жалоб горожан друг на друга.
Революция подняла со дна столетиями накопившееся дерьмо, и теперь вся эта муть плавала над городом, отравляя атмосферу взаимной подозрительностью, обидами и старыми счетами.
Яростно и помногу, порой до двадцати часов каждые сутки, работал и молодой падре Теодоро. С рассветом он выходил во двор доставшегося ему от падре Франсиско дома и служил мессу, затем шел смотреть, как движется восстановление храма и вел подробные переговоры с прорабом. Затем снова и снова обходил полыхающие революционной спесью молодые политические организации и, рискуя быть обруганным и изгнанным, уговаривал не торопиться с действиями и хотя бы дождаться принятия конституции. Затем снова служба и снова обход — на этот раз самых немощных прихожан.
Если оставались время и силы, он с удовольствием заглядывал на усадьбу Эсперанса и встречался с сеньорой Тересой, а то и с ее садовником. Надо сказать, несмотря на свои неполные двенадцать лет, этот парнишка поражал отца Теодоро все больше и больше.
Из-за врожденного дефекта речи Себастьян не мог ни нормально общаться со сверстниками, ни даже объясниться со своим духовником. Но этот мальчишка так искренне и страстно хотел понять волю господню, так напряженно и заинтересованно слушал, особенно рассказы об эдемском саде, что падре Теодоро переполнялся благоговением и благодарил господа за то, что его предшественник падре Франсиско надоумил Тересу взять над несчастным сиротой опекунство.
Впрочем, юный садовник семьи Эсперанса Себастьян Хосе Эстебан тоже был чрезвычайно доволен тем, как все идет. Он совершенно точно знал, что в лице чудесно исчезнувшего с лика земли сеньора Ансельмо Эсперанса его посетил сам ангел господень. И теперь он все чаще стал наведываться в дом к падре Теодоро, готовя себя к будущей неизбежной жизни в раю. И вскоре обнаружил, что многого еще просто не понимает.
Он впервые задумался о том, что будет делать после Страшного суда, когда господь отделит зерна от плевел и поместит тех, кто много трудился, в Эдем.
Себастьян совершенно точно знал, что Эдем — это сад, такой же, как у него, но, конечно же, гораздо больше и несравненно прекраснее. Ему многократно объяснили, что в Эдеме не будет ни горя, ни страданий, а только одна нескончаемая радость пред лицом господним. И вот здесь он терялся.
Весь его опыт говорил о том, что счастье у каждого свое. Кармен более всего на свете любила карамель, старый полковник Эсперанса — командовать и щелкать на костяных счетах, а сам он, садовник в четвертом поколении, всегда с удовольствием ухаживал за цветами.
Как именно поступит с ними со всеми господь — посадит ли на зеленой лужайке в длинных, как у ангелов, рубахах рядом с добрыми зверями или просто сунет за пазуху, в дремотное, уютное тепло, чтобы каждый мог отдохнуть и согреться после неустанных земных трудов, Себастьян не знал, но уже понимал, что лично ему этого было бы недостаточно.
Он вдруг осознал, что единственный способ дать счастье каждому — оставить ему то, что он любит и к чему привык, и это означало, что старый полковник так и будет ходить по райскому саду со своими костяными счетами и толстой кожаной папкой, Кармен — сидеть возле кухни и есть карамель, а он, Себастьян Хосе Эстебан, — делать, может быть, самую главную работу в Эдеме — ухаживать за райским садом.
Предположение, что он может стать райским садовником, настолько потрясло Себастьяна, что он еще около недели ходил по своему саду, осматривая стареющие деревья и не самые удачные клумбы с болезненно поникшими цветами, и пытался сообразить, сможет ли ухаживать за эдемским садом и так ли он будет выглядеть, как этот.
Из этого вопроса, не имевшего ответа, сам собой вырастал следующий, куда более сложный: кто вообще готовит Эдем для хороших людей? Ведь сразу же после Страшного суда их всех нужно будет куда-то девать!
Промучившись над этим вопросом еще около месяца, Себастьян посреди бела дня вдруг отчетливо вспомнил слова, отосланного им назад в Эдем божьего гостя, и в груди у него все зашлось. Сеньор Ансельмо достаточно внятно сказал о необходимости строительства Эдема на земле. И это означало… — Себастьян задержал дыхание, и сердце его екнуло и упало куда-то вниз… — это означало, что Эдем будет располагаться прямо здесь!
Он сопротивлялся этой своей догадке еще около двух недель, но она была настолько логичной, что Себастьян ничего не сумел ей противопоставить. Оставить людей на той самой земле, которую они обустроили своим собственным трудом, — в этом была какая-то высшая справедливость. И тогда тот, кто при жизни ленился даже полить клумбу, навечно оставался на выжженной горячим испанским солнцем земле, а такие, как Себастьян, получали практически все и тоже навечно!
