Страшная тайна - Алекс Марвуд
Руби похожа на годовалого жеребенка. Годовалого жеребенка породы клейдесдаль. Она вбегает в комнату на огромных платформах, останавливается, фыркает и вскидывает гриву. Ладно, про фырканье я выдумала, но остальное так и есть. Когда она видит, что я одна, то на секунду паникует, отступает на пару шагов, отчего выглядит будто она неуклюже танцует гавот.
– О, привет, – произносит она.
Я поднимаюсь на ноги. Она возвышается надо мной. В этих туфлях она на пару дюймов выше шести футов.
– Привет! – говорю я.
Она делает неуверенную попытку улыбнуться, обнажая брекеты на обеих челюстях. Точно такие же, от каких пришлось страдать и мне, и Инди, хотя у Руби они странного голубого оттенка.
– Ты Милли.
– Да, это я.
– Ты выглядишь… иначе.
– Как и ты.
Еще как иначе. В последний раз, когда я видела Руби, она едва доставала мне до бедра. Тогда они с Коко были маленькими феечками, с губами бантиком и мягкими светлыми волосами, которые постоянно падали на их большие голубые глаза. Да, для желтой прессы Коко была идеальной жертвой похищения. Она олицетворяла все те фантазии белых людей (в которых они больше не признаются) о том, как могли бы выглядеть их дети. Я бы никогда, ни за что на свете не предположила, что одна из этих жутковатых маленьких близняшек вырастет и будет выглядеть вот так. Как, похоже, и художники, которые сделали постер с тринадцатилетней Коко к десятой годовщине ее исчезновения.
Таких, как Руби, называют «видная». Ростом почти шесть футов, с плечами, которые могли бы нести балку по строительной площадке, и руками и ногами, которым еще явно есть куда расти. Может, в детстве они с сестрой и были похожи на свою маму, но сейчас нет сомнений, на кого Руби похожа в итоге. И волосы у нее черные. Очевидно, крашеные, с грубой челкой и розовыми – ярко-розовыми, такой розовый можно встретить на иллюстрациях по гинекологии – кончиками, раскиданными по плечам. Кожа у нее бледная – не снежно-бледная, а как поднявшееся тесто – и покрыта слоем неряшливо нанесенного тональника, а щеки круглые от подросткового жирка. Но рот все тот же: идеальный бантик, поразительно яркий на фоне бледного лица. Помимо обуви на платформе на ней черные легинсы и черное платье из джерси, а также кардиган, который, должно быть, обошелся в немало фунтов на Etsy, поскольку он покрыт вышивкой в виде маленьких роз. И она звенит, когда двигается. На ее руках, должно быть, десять или пятнадцать браслетов, пара браслетов на лодыжках, четыре или пять ожерелий, полдюжины сережек и кольцо в носу. Ее глаза, такие же голубые, кривовато подведены черным. Она выглядит потрясающе. И я сразу же полюбила ее.
Она мнется в дверях. В конце концов она говорит:
– Спасибо, что приехала.
– Все в порядке, – отвечаю я. – Думаю, в конце концов, мы единственные, кто действительно все понимает, не так ли?
Подбородок Руби дрожит, и я вижу, что она совсем не в порядке. Что она накрасилась для меня, чтобы скрыть покрасневшие от слез глаза и раздраженную солью кожу на верхней части щек. «Бедный ребенок», – думаю я и чувствую внезапное желание заплакать. Не надо, Камилла. Ты здесь взрослая.
– Как ты узнала об этом? – спрашиваю я.
– Крестная Мария позвонила.
– Мне так жаль, Руби.
На ее горле, под ожерельем, появляется красное пятно. Она поеживается в дверном проеме, сжимает руки.
– Мне нужно покормить кур, пока не стемнело, – бросает она и убегает.
Чай – противное мятное пойло в чайнике, в котором, похоже, нет ситечка. Кусочки полузаваренной травы плавают в моей кружке, окруженные маленькими маслянистыми ореолами. Я делаю глоток – чай едкий, как жидкость для снятия лака.
– Сахара у тебя, наверное, нет? – спрашиваю я.
Клэр удивлена тем, что я задаю такой вопрос.
– Эм-м-м, нет, прости, – говорит она. – Но у меня есть мед, если хочешь. Я держу улей. Конечно, нет гарантии, что пчелы не опыляют генно-модифицированные растения, но это лучше, чем ничего.
Ага. Значит, проблемы с контролем не исчезли, просто изменились. Больше не нужно бегать по Найтсбриджу в поисках подходящей маникюрши; теперь ее мантра – сахар-это-дьявол и есть-ли-тут-фосфаты. Типичный Параноик/Истерик. Явно с ОКР впридачу. Она идет на кухню и возвращается с банкой из-под варенья, наполовину наполненной медом. «МЕД» – гласит этикетка на внешней стороне. Интересно, есть ли у нее этикетка на зубной щетке, гласящая: «ЗУБНАЯ ЩЕТКА»?
– Не хочешь тост? Боюсь, печенья у нас не водится, – говорит она.
Ну конечно. Некоторые вещи никогда не меняются. Я хорошо помню те долгие голодные часы после обеда с салатом. Держу пари, что ты не делаешь масло из молока этой козы. Бог знает чем ты заменяешь жиры. Вероятно, тост будет без всего. После зомби-апокалипсиса печенья не будет.
– Нет, спасибо, – отвечаю я, молча сожалея, что купила только одну тарталетку.
Руби возвращается в дом с наступлением темноты, с раскрасневшимся от холода лицом, и разматывает шарф с шеи.
– Покормила кур, свиней и ослов, – говорит она.
– О, спасибо, дорогая, – отзывается Клэр.
Руби таращится на меня, как будто она надеялась, что я исчезну, пока ее не будет дома.
– Чашечку чая? – спрашивает ее Клэр.
Она кривит лицо.
– Нет, спасибо.
– Иди, поговори с нами.
На ее лице мелькает выражение, похожее на страх, затем она подходит к дивану Рафиджа и плюхается на него. Собака тихо скулит, затем кладет подбородок на бедро Руби. Та смотрит на меня.
– Чем ты сейчас занимаешься, Милли? – спрашивает Клэр.
– Камилла. Я дизайнер.
Я всегда говорю, что я дизайнер. Стоит сказать, что ты художник, как люди сразу думают: «Хипстер». Скажешь, что ничем особо не занимаешься, и они выглядят так, будто их головы вот-вот взорвутся от попыток придумать следующий вопрос. Кроме того, я действительно сделала несколько логотипов для различных компаний, принадлежащих моим друзьям. В основном это импорт безделушек и экологичной одежды из мест, которые они считают духовными (например, из Индонезии), или что-то связанное с коноплей. Боже, как же я презираю своих друзей.
– Дизайнер, надо же! В какой сфере?
– Ну, корпоративный брендинг, логотипы, всякое такое. И этикетки. Они мне особенно удаются.
«Я и тебе могу сделать этикетки, – думаю я. – Ты-то их точно используешь направо и налево».
– Как здорово, – говорит она. – Ты всегда была творческой личностью. Работаешь в какой-то компании?
– Нет, сама на себя, – отвечаю я ей и вижу, как тень разочарования пересекает ее лицо. Ну, что ж поделать. Я никогда
