Эндрю Клейвен - Час зверя

— Что вам известно о Тиффани? — негромко уточнил он.

— Она — подружка вашего брата.

— Откуда вы знаете? Что происходит, наконец?

— Когда вы в последний раз видели Тиффани, мистер Перкинс?

Перкинс сглотнул. Вновь взбунтовалась кислота в желудке.

— В пятницу. Да, в пятницу. А что?

— Ваш брат был вместе с ней.

— Да, да, конечно. Но…

— Ваш брат работает фотографом в журнале.

— Да, — кивнул Перкинс. — Минуточку. Погодите. Какого черта, что здесь происходит? Почему вы копаете всю подноготную Заха?

Детектив укрылся в молчании, и Перкинс с силой ударил кулаком по столу.

— Ну же, Муллиген! Отвечайте!

Молчание длилось еще с минуту. Потом Муллиген глубоко вздохнул, Перкинс видел, как приподнимается и опускается воротник защитной куртки. Медленно, не сводя глаз с допрашиваемого, детектив сунул руку в карман куртки и извлек оттуда небольшой конверт. Пошарив в конверте, он достал фотографию и осторожно выложил ее поверх книги.

Поэт поглядел на фото: зернистое, нечеткое. Какие-то два лица сблизились в темноте.

— Узнаете? — потребовал ответа Муллиген.

Не поднимая глаз на детектива, Перкинс пожал плечами. Присмотрелся к женскому лицу. Крепкая ковбойская челюсть. Честные, внимательные, чересчур цепкие глаза. Он лениво махнул рукой, заметив при этом:

— Эта похожа на полисмена.

Муллиген негромко фыркнул. Подняв глаза, Перкинс убедился, что в застывшем взгляде сыщика мелькнуло нечто, похожее на издевку.

— Агент Гас Сталлоне, — пояснил Муллиген. — Федеральное бюро расследований. По всей видимости, большой мастер камуфляжа.

Перкинс постарался улыбнуться в ответ. Он уже знал, что его ждет.

Муллиген чуть шевельнулся, склонил голову набок, изучая картинку.

— Тот человек в машине, — сказал он, — присмотритесь к человеку в машине, мистер Перкинс.

Перкинс вновь пожал плечами.

— Ведь это ваш брат? — настаивал детектив. — Это Захари. Будьте добры, посмотрите как можно внимательней.

Перкинс вздохнул и вновь склонился над столом. Всмотрелся в лицо на фотографии. Он и не заметил сперва, что мужчина сидит в машине, снимок был чересчур мутным. Теперь он угадывал очертания бокового стекла. Человек в машине высунул голову, чтобы поговорить с агентом Сталлоне. Круглое лицо, как у Заха, короткая стрижка, тоже как у Заха. Этого хватило, чтобы Перкинс занервничал. Однако остальные черты…

— Слишком темно. Не в фокусе, — промямлил он. — И потом… с какой стати Заху говорить с кем-то из Федерального бюро… — Перкинс вовремя остановился. Выждал минутку, откашлялся. — Я не могу точно сказать, — ответил он, — зернистый, мутный снимок. Не могу определить.

Муллиген сердито заморгал, но Перкинс стоял на своем. «Ведь это чистая правда, — соображал он, — он и в самом деле не сумеет определить». Муллиген выдержал очередную паузу, но в конце концов снова полез в конверт и достал следующий снимок. Выложил его поверх первого.

— Иисусе! — сквозь стиснутые губы процедил Перкинс. На миг у него даже в паху защипало.

На этой фотографии женщину насиловали через задний проход. Совершенно голая, нагнулась, упираясь обеими руками в стол. Лицо ее было полностью закрыто черной кожаной маской, сзади маску удерживала длинная молния. На шее — кожаный поводок, конец которого придерживал голый мужчина. Мужчина тянул поводок на себя и женщина сильно прогнулась в тот самый момент, когда он вошел в нее сзади.

Кончиком языка Перкинс облизал пересохшие губы. Иисусе! Тонкая, смуглая женщина. Цепочка родимых пятнышек вдоль позвоночника. Из-под маски выбилась прядь волос. Черные с проседью. «Но ведь та серебряная ниточка на постели могла и померещиться, — утешал себя Перкинс, — я сам выдумываю неприятности».

— Это Тиффани Бернштейн? — поинтересовался Муллиген. — Подружка вашего брата, верно, мистер Перкинс?

— Боже, не знаю, — резко возразил Перкинс. — Господи, она же в маске, вы что, не видите? Как, по-вашему, я должен…

Хлоп! Муллиген наклонился вперед так стремительно, что Перкинс едва успел уловить его движение. С силой шлепнул третьей фотографией по столу. Оставил ее лежать поверх двух других.

— Ну а эта девушка, мистер Перкинс? — произнес он все тем же зловеще-спокойным голосом. — Ее вы можете узнать.

Перкинс наклонился, взглянул.

— Ох, черт, — прошептал он.

На фотографии смеется девушка в академической шапочке. Застенчивая и горделивая улыбка, высокие, скругленные скулы. Каштановые волосы густой волной упали на плечи. На миг Перкинс прикрыл глаза. О да, он узнал ее. Он поднял взгляд, фарфоровые голубые глазки преследовали его повсюду. Такие нежные, полные надежд, полные печали.

— Я уже говорил вам, — хрипло пробормотал Оливер и снова откашлялся. — Я говорил вам. Я не знаком с ней, Муллиген.

— Очень жаль, — откликнулся детектив.

Перкинс поднял взгляд на его лицо и вновь ощутил тяжесть пристального, неподвижного взгляда.

— Она бы вам понравилась, — добавил полицейский.

Поэт устало кивнул.

— Такая милая девочка, — не унимался детектив, — из тех, что поздно раскрываются. Знаете таких? Они остаются девочками, хотя с виду уже взрослые. Это трогательно. Они очень доверчивы. По-детски доверчивы. Смотрят на тебя снизу вверх и… — Голос его оборвался.

Перкинс вновь поглядел на детектива. Глаза Муллигена так и не приобрели никакого выражения, но он крепко сжимал губы. Пришлось подождать, прежде чем он смог продолжить.

— Я только пару раз встречался с ней, — сказал он наконец. — Веселая, болтливая, дружелюбная. Шутила и улыбалась только краешком рта, осторожно, а потом закатывала глаза и хохотала, неудержимо, как школьница. Сказала, что хочет стать балериной. Хочет познакомиться с мальчиком. Завести семью. Совсем ребенок, она так многого хотела от жизни.

Муллиген вновь глянул на фотографию, и Перкинс тоже медленно повернулся к столу. «Все так, — думал он. — Она была живая. Болтала нежным голоском, хихикала и смеялась, шутила и улыбалась осторожно, краешком рта. Была живой, пока они не набросились на нее с ножом. Была живой, что-то думала, чувствовала в тот самый момент…»

— Как… — Перкинс сухо откашлялся, попытался сглотнуть. — Как ее звали?

Детектив Муллиген ответил ему почти что шепотом:

— Нэнси Кинсед.

— Нэнси, — ворковал врач, записывая имя на очередном бланке. — Нэн-си Кин-сед. Отлично. — Он поощрительно улыбнулся ей. — Адрес?

— Грэмерси-парк, — тихо ответила она. — Я живу вместе с родителями в Грэмерси-парк.

— Грэмерси-парк! А какая у вас в данный момент… черт!

Телефон на рабочем столе вновь зазвонил, замигал лампочкой.

— Извините, — буркнул доктор и, тяжело вздохнув, снял трубку.

Нэнси съежилась на синем пластмассовом сиденье напротив стола. Зажата в этой крошечной комнате между краем стола слева и отрытой дверью с другой стороны. По коридору пробегали вечно озабоченные нянечки, порой мимо шаркали пациенты. Нэнси кожей ощущала, как они смотрят та нее, как прислушиваются к каждому слову. Руки чинно сложены на коленях. Подбородок смотрит вниз. Взгляд замер на черном пятне, прожженном сигаретой в линолеумном полу. Нэнси изо всех притворялась послушной, безобидной.

Сидела и таращилась на черное пятно ожога, пока доктор говорил по телефону. Не отводила глаз от этого пятна с тех самых пор, как доктор вошел в кабинет, лишь на мгновение кротко и почтительно взглядывала на него, отвечая на вопросы, потом снова опускала глаза. «Не слишком ли долго она глядит на след ожога?» — забеспокоилась вдруг Нэнси. Сейчас доктор отметит в блокноте: «Подолгу разглядывает пятно от ожога». Странно. Очень странно. Нэнси осмелилась поднять взгляд на врача. Тот наклонился вперед, опираясь локтем на стол, свободной рукой потер лоб.

— Нет. Нет. Нужно продолжать медикаментозное лечение по меньшей мере еще три дня. Объясните им. У меня совсем нет времени. Нет. Объясните им. У меня нет времени.

Нэнси опознала в нем врача со шприцем, того самого, который накачал ее наркотиком, чтобы не визжала. Совсем молодой, едва за тридцать. Черные волосы, черная остроконечная бородка и, вопреки бородке, ясные глаза, свежий мальчишеский вид. Твидовый пиджак с кожаными нашлепками на локтях. Накрахмаленная рубашка, черный вязаный галстук. Ясное дело, молодой многообещающий профессор.

— Да, объясните родным. У меня сейчас пациент. Да. — Доктор наконец положил трубку. — Да-да-да. — Похлопал себя по лбу. — Так на чем мы остановились?

Доктор Шенфельд, вот как его зовут. Доктор Томас Шенфельд. Такой порядочный, внимательный, добрый. «Приятели зовут его Том, — подумала Нэнси, — Том, а может быть, Томми». Эй, Томми, как насчет стаканчика пива вечерком, когда ты покончишь со своими психами? «Мама, наверное, с детства зовет его Томас. Грозит ему пальчиком. Томас Шенфельд, как же ты можешь познакомиться с порядочной молодой девушкой, если работаешь в таком ужасном месте?»