Монс Каллентофт - Зимняя жертва
— Реальность всегда превосходит любой вымысел, — отвечает тот.
— Она, насколько я понимаю, сестра братьев Мюрвалль, — продолжает Шёман. — Банда придурков с равнины, с которыми было немало проблем. Хотя это старая история.
— Мюрвалли! Знаю, как же! — вспоминает Зак.
— Это, наверное, было до меня, — говорит Малин.
— Крутые парни, — продолжает Зак. — Настоящие негодяи.
— Вроде в лесу нашли одежду и на ней следы ДНК, но недостаточно для идентификации.
— А на ее теле?
— Той ночью шел дождь, — отвечает Шёман. — Все было смыто. По-видимому, использовали ветку. Она была вся исколота, изранена внутри… как здесь написано. Неизвестно, была ли она изнасилована и каким-нибудь другим способом. Это так и не установили.
Малин чувствует боль.
Она поднимает ладонь, останавливая Шёмана.
Это значит: достаточно.
Мария Мюрвалль.
Одинокий ангел.
Вот каким было твое любовное свидание…
Малин слушает свой внутренний голос. Хочет исхлестать саму себя до посинения. Не будь циничной, Форс, не будь циничной, никогда не будь ци… или я уже такая? Циничная?
— Мария так и не пришла в себя по-настоящему, — продолжает Шёман. — Согласно последним записям, еще до того, как дело сдали в архив, она впала в какое-то психотическое состояние и сейчас, видимо, находится в закрытом отделении больницы Вадстены. Здесь записан адрес.
— Уже проверяли? — спрашивает Малин.
— Пока нет, но это легко сделать, — отвечает Зак.
— Сошлитесь на срочное полицейское расследование, если какой-нибудь врач упрется.
— И мы получили сообщение от Карин, — добавляет Зак. — Ближе к вечеру у нее может что-то выясниться относительно отверстий в стекле.
— Отлично. Она, конечно, позвонит, как будет готова. Ну а как со скандинавскими древностями? — спрашивает Малин, выдержав паузу.
— Бёрье и Юхан все еще работают. Они допрашивали Рикарда Скуглёфа и его подругу Валькирию Карлссон, пока вы были в Йончёпинге. Продолжают сбор информации.
— Допрос что-нибудь дал?
— Никогда нет уверенности в том, — говорит Шёман, — что ты слушаешь достаточно внимательно. Потому что люди иногда говорят больше, чем знают. Сейчас мы устроим им более тщательную проверку.
На другом конце провода отвечает женщина-врач.
— Да, Мария Мюрвалль находится здесь, у нас. Да, вы можете встретиться с ней, но никаких мужчин. И чем меньше людей, тем лучше. Конечно, если вы придете одна, это будет лучше всего.
Потом долгая пауза.
— Только не стоит ждать, что Мария вам что-нибудь скажет.
27
Звонок от Карин Юханнисон раздался в тот момент, когда Малин села в машину и уже успела повернуть ключ зажигания.
— Малин? Это Карин. Кажется, теперь я знаю, что это за отверстия в стекле.
Малин откидывается на промерзшую спинку сиденья. Всего за несколько секунд она успевает почувствовать, как холодный воздух распространяется по салону, и ее охватывает непреодолимое желание снова оказаться в тепле.
— Извини, мне надо только завести автомобиль. Ну и что ты выяснила?
— Я могу со всей уверенностью сказать, что это не камень и не галька, для этого края отверстий слишком ровные. Кроме того, образовавшиеся трещины слишком велики для таких маленьких отверстий; такого, мне кажется, не могло бы быть, если бы кто-то кидал камни через окно.
— И что же это, по-твоему?
— Это пулевые отверстия.
Дырочки в стекле.
Еще одна дверь.
— Ты уверена?
— Как никогда. Настоящее мелкокалиберное оружие. На стекле не осталось ни пороха, ни сажи, но они остаются далеко не всегда. Это могло быть и пневматическое ружье.
Малин молчит, в голове крутятся мысли.
Мелкокалиберное оружие.
Кто-то пытался застрелить Бенгта Андерссона?
Пневматическое ружье.
Детская шалость.
Но техники не обнаружили в квартире ничего необычного. На его теле нет пулевых отверстий.
— Ну а если это были резиновые пули, могли бы они стать причиной каких-либо травм на теле Бенгта Андерссона?
— Нет, они вызывают очень специфические кровотечения, я бы заметила.
Слышен гул мотора.
Малин, одна в машине, едет к утратившей дар речи, изнасилованной женщине.
— Малин, что ты молчишь? — доносится из трубки голос Карин. — Ты не сошла с дороги?
— Только в мыслях, — отвечает Малин. — Ты не могла бы вернуться в квартиру Бенгта Андерссона и поискать там еще? Возьми с собой Зака.
— Я знаю, что нужно искать, — со вздохом отвечает Карин. — Положись на меня.
— Ты сообщила Свену Шёману?
— Он уже получил письмо по электронной почте.
«Что же это такое, чего мы никак не можем увидеть?» — спрашивает себя Малин, нажимая на педаль газа.
«Эта женщина из полиции, — думает главврач Шарлотта Ниима, — вероятно, лет на десять моложе меня. И как она смотрит — у нее пронизывающий, внимательный и в то же время усталый взгляд, как будто она хочет надолго уйти в отпуск, чтобы отдохнуть от всего, что связано с этим морозом. То же самое и внешне: тело ее подтянутое, но движения тяжеловаты, в них есть какая-то неуверенность, что ли. И эта деловитость, за которой она прячется.
Она симпатичная, хотя, наверное, ненавидит это слово. И что за этим пронизывающим взглядом, что я вижу там? Она печальна? Но это, должно быть, связано с ее работой. С чем только ей не приходится сталкиваться! Совсем как мне. А ведь все эти гадости могут опрокинуть и наш собственный мир, сломать его, будто какой-нибудь прибор».
Очки в черной оправе придают ей строгий вид, однако в их сочетании с пышной шевелюрой красных волос, завитых при помощи перманента, есть что-то безумное. «Вероятно, нужно и самой быть сумасшедшей, чтобы работать с сумасшедшими», — думает Малин.
В главвраче Ниима есть что-то маниакальное, как будто она использует недуги пациентов, чтобы держать под контролем свои собственные, скрытые.
Или это предубеждение?
Больница занимает три белых здания за оградой, построенных на окраине Вадстены в пятидесятые годы. Из окон кабинета доктора Ниима Малин видит покрытое льдом озеро Веттерн, промерзшее почти до самого дна. Застывшие рыбы словно задыхаются подо льдом, пытаясь пробиться сквозь неподатливую коварную массу. «Скоро мы не сможем здесь дышать!» — словно взывают они. Слева, за забором, Малин различает красные кирпичные стены женского монастыря Святой Биргитты, который стоит здесь с 1346 года и до сих пор действует.
Биргитта. Молитвы. Святые. Монастырская жизнь.
Она поехала одна. Как женщина к женщине. На этот раз Зак не протестовал.
Старый сумасшедший дом, хорошо известный на равнине как своего рода свалка для отбросов человеческого общества, перестроен в кондоминиум. На пути в город Малин проезжала мимо белых зданий в стиле модерн. Белый фасад сумасшедшего дома казался серым, а деревья парка вокруг клонили черные ветви, слышавшие по ночам крики стольких безумцев.
Как можно жить в таком доме?
— Мария здесь почти пять лет. Все это время она не говорила.
В голосе доктора Ниима слышится сочувствие и притом некая отстраненность.
Итак, Мария — бессловесная, безголосая.
— Она не выражает абсолютно никаких желаний.
— Она может себя обслуживать?
— Да, она моется и ест. Посещает туалет. Но не говорит и отказывается выходить из своей комнаты. Первый год мы следили за ней: она несколько раз пыталась повеситься на батарее. Но сейчас, как нам кажется, не суицидальна.
— Смогла бы она жить за пределами больницы, если бы кто-то ухаживал за ней?
— При любых попытках вывести ее из комнаты у нее начинались судороги. Я никогда не видела ничего подобного. Она совершенно не в состоянии, насколько мы можем судить, находиться в обществе. Все ее тело сейчас словно протез, заменяющий то, что было утрачено. Что касается личной гигиены, здесь она аккуратна. Надевает одежду, которую мы ей даем.
Доктор Ниима делает паузу, прежде чем продолжить:
— Она ест три раза в день, но не так много, чтобы прибавлять в весе. За ней ведется тотальный контроль, но контакта с нею у нас нет. Наших слов она как будто не слышит. Такой симптом можно наблюдать у людей, страдающих тяжелыми формами аутизма.
— Ей дают какие-то лекарства?
— Мы пробовали. Но ни один из наших химических ключей не подошел к замку на душе Марии Мюрвалль.
— А почему «никаких мужчин»?
— При виде мужчины у нее тоже начинаются судороги. Не всегда, но иногда. Время от времени ее посещают братья. Встречи с ними она переносит нормально. Братья — не мужчины.
— Еще кто-то ее посещает?
— Мать отстранилась. — Доктор Ниима качает головой. — А отец давно умер.
— У нее есть телесные повреждения?
