Дэвид Лисс - Этичный убийца

– Ты про политику, что ли?

– Я имею в виду идеологию в марксистском понимании. Это механизм, с помощью которого культура продуцирует иллюзию нормативной реальности. Общественный дискурс задает нам определенные представления о реальности, и наше восприятие зависит от этого дискурса ничуть не меньше, чем от органов чувств, а иногда и больше. Ты должен понять, что мы воспринимаем окружающий мир словно сквозь пелену, туманную дымку, сквозь фильтр, если угодно. Этот фильтр и есть идеология. Мы видим вовсе не то, что на самом деле находится перед нами, а то, что ожидаем увидеть. Идеология заслоняет от нас некоторые вещи, скрывает их, делает невидимыми. И, напротив, заставляет нас видеть то, чего на самом деле не существует. Это справедливо по отношению не только к политическому дискурсу, но и ко всякому другому. Это как в романе. Почему в сюжете романа непременно должна быть любовная линия? Потому что это естественно, правильно? Но это естественно только потому, что мы так считаем. Другой хороший пример – мода. Ты не задумывался, почему люди одной эпохи считают, что одежда, которую они носят, вполне нормальна и естественна, но в другую эпоху или даже двадцать лет спустя она покажется нелепой. Это и есть идеология. Сегодня полосатые джинсы на пике моды, а завтра они – повод для насмешек.

– Ага… Но ты ведь, наверное, выше всего этого? – поинтересовался я.

– Ты про полосатые джинсы? Разумеется. Но по большей части я такой же раб идеологии, как любой человек. Хотя, с другой стороны, я отдаю себе в этом отчет, и это дает мне некоторое преимущество, определенную власть над идеологией. Значит, я могу прищуриться и увидеть чуть больше, чем остальные. А это самое большее, на что можно надеяться. Все мы – дети идеологии. И ни один из нас, даже самый мудрый и проницательный, самый самоотверженный борец не в состоянии полностью от нее избавиться. Но можно хотя бы попытаться. Более того, пытаться нужно постоянно. И ты тоже мог бы. И когда я увижу, что ты наконец сощурился и кое-что разглядел, я тебе все расскажу.

– А по мне, все это просто куча дерьма.

Сказал и в ту же секунду захотел взять свои слова обратно.

– Слушай, я понимаю, что оставлять тебя в полном неведении с моей стороны просто гадство. Ну давай я задам тебе наводящий вопрос. Не думаю, что ты сможешь ответить на него сию же секунду, но когда сможешь – для меня это будет сигналом: я сразу пойму, что ты способен хотя бы немного заглянуть за шоры, навязанные нам нашей культурой. И тогда я смогу объяснить тебе, почему я совершил то, что совершил. Договорились?.. Отлично. Так вот: тюрьмы строятся уже много веков, верно?

– Это и есть твой вопрос?

– Нет. Тебя ждет целый вагон мелких вопросов. И они подведут нас к самому важному. Когда мы до него доберемся, я тебе скажу. Да, так вот: тюрьмы. Почему мы отправляем преступников в тюрьмы?

Я отвернулся к окну и уставился в темноту. Там царила глубокая ночь. Мимо пробегали темные дома, темные улицы. Люди спали себе спокойно, смотрели телевизор, занимались любовью или шарили в холодильнике, думая, чем бы перекусить перед сном. А я сидел в машине и беседовал с безумцем, обсуждал с ним какие-то тюрьмы.

– Потому что они совершили какой-нибудь плохой поступок. Например, убили пару человек в их собственном доме.

Рискованное предположение. Сродни уроку грамматики, который я преподал конфедерату в круглосуточном магазине. Надо бы все-таки научиться держать язык за зубами.

– А ты забавный чувак, Лемюэл. Мы отправляем их в тюрьмы, чтобы наказать, правильно? Но почему? Почему мы должны их наказывать?

– А что ты предлагаешь с ними делать?

– Черт, да мало ли что можно с ними делать! Возьмем, например, какого-нибудь взломщика: он проникает в чужие дома, крадет драгоценности, деньги и прочее. Физического ущерба он никому не наносит – просто забирает ценности. Так вот, с ним можно поступить очень по-разному. Можно его убить, можно отсечь ему руки, заставить его носить какую-нибудь специальную одежду или сделать ему особенную татуировку. Можно отправить его на общественные работы, или к психологу, или дать ему религиозное образование. В самом деле: может быть, если подробно изучить его биографию, то окажется, что ему просто не хватает образования. В конце концов, можно его сослать – отправить к тибетским монахам. Но его отправляют в тюрьму – почему?

– Ну, не знаю. Так уж заведено.

Мелфорд на секунду снял руку с руля, чтобы ткнуть в мою сторону пальцем:

– Именно! Потому что так уж заведено. Идеология, друг мой. С самого рождения нас приучают видеть окружающий мир определенным образом. В результате это видение кажется нам естественным и единственно возможным. Глупо подвергать его сомнению. Мы смотрим на окружающий мир и думаем, что видим истину, а на самом деле видим лишь то, что должны видеть. Включаем мы, к примеру, телевизор – а там счастливые люди обедают в «Бургер кинг» или пьют кока-колу; и вот мы абсолютно уверены в том, что гамбургеры и кола – не что иное, как путь к блаженству.

– Но это же просто реклама, – возразил я.

– Между прочим, реклама – это часть социального дискурса. Она участвует в формировании твоего сознания, твоей личности ничуть не в меньшей степени, а может быть, и в большей, чем все, что тебе втолковали родители и школьные учителя. Идеология – это не просто набор культурных стереотипов: она подчиняет нас, Лемюэл, превращает из субъектов в объекты. Мы – ее подданные, мы ей подвластны, так что это мы с тобой служим культуре, а не она нам. Мы считаем себя свободными и независимыми, но границы нашей свободы всегда и во всем определяются идеологией, и она же ограничивает наш кругозор.

– И кто же ее контролирует, эту идеологию? Масоны, что ли?

Мелфорд одобрительно усмехнулся.

– Обожаю теорию тайного заговора. Масоны, иллюминаты, иезуиты, евреи, Билдербергская группа[25] и, особенно, Совет по международным отношениям[26] – это круто. Но в одном изобретатели подобных теорий ошибаются: они полагают, что все это – результат действий злоумышленников; они считают, что если есть тайный заговор, то за ним должны стоять заговорщики.

– А разве нет?

– Конечно нет. Механизмом культурной идеологии управляет автопилот. Вот в чем дело, Лемюэл. Это стихийная сила – вроде камня, катящегося с горы. Он куда-то летит, набирает скорость, пока его уже ни один черт не остановит, но плана у него нет, им не руководит никакой разум. Камень подчиняется только законам физики, собственной воли у него нет.

– А как же толстосумы, которые сидят в прокуренных залах и строят заговоры: как бы заставить нас съесть побольше гамбургеров и выпить побольше лимонада?

– Они не могут управлять этим камнем. Рано или поздно он прокатится и по ним, как по любому из нас.

Я выдержал вежливую паузу, будто обдумывая эту мысль, а затем снова ринулся в бой:

– Но, по-моему, вопрос про тюрьмы от этого ясней не становится.

– Да нет, все просто. У нас есть определенная идеология, которая заставляет нас считать, что преступников нужно непременно отправлять в тюрьмы. И это не результат нашего выбора, не один из многих вариантов наказания: это единственно возможный выход. Ну а теперь вернемся к нашему воображаемому взломщику. Как ты думаешь, что станет с ним в тюрьме?

Я покачал головой и усмехнулся нелепости ситуации. Подумать только: я упражняюсь в софистике на пару с убийцей.

Да, это было куда как нелепо. Но беда в том, что мне это нравилось. На какую-то пару секунд я совершенно забыл о том, кто такой Мелфорд Кин и что он сделал тем вечером у меня на глазах, и в эти секунды мне нравилось его слушать. Мелфорд вел себя так, будто он – важная персона, знает что почем, и знает совершенно определенно. И пусть вся эта история про тюрьмы казалась мне полной ерундой, я был уверен, что рано или поздно она к чему-нибудь да приведет – к чему-то очень интересному.

– Ну, наверное, предполагается, что заключенный вспомнит все свои преступления, задумается, почувствует себя несчастным и виноватым и потом, выйдя на свободу, будет вести себя совсем иначе.

– Конечно. Значит, тюрьма – это наказание. Ты грубишь маме, так что пойди-ка посиди у себя в комнате. В следующий раз ты будешь знать, что тебя накажут, и постараешься быть паинькой – в этом смысле, конечно, наказание. Но наказание должно привести к исправлению, к реабилитации. Мы берем преступника и превращаем его в здорового члена общества. Но вот взяли мы этого взломщика и посадили в тюрьму – и что будет дальше, как ты думаешь? Чему он сможет там научиться?

– Я думаю, что на самом деле он там, конечно, не исправится. То есть это же общеизвестный факт: если посадить взломщика в тюрьму, то, выйдя оттуда, он займется вооруженным грабежом. А может быть, даже станет убийцей, или насильником, или еще кем-нибудь.