Лоренс Блок - Капля крепкого
Я отворил дверь, вошел, втянул всего лишь глоток воздуха, и он подсказал, что я нахожусь в помещении, где люди пьют пиво и дымят сигаретами. И мне в голову одновременно пришли две мысли: до чего ж противно тут пахнет и… Тут пахнет по-свойски, как-то по-домашнему.
У бара толпились люди — человек десять-двенадцать. Многих я узнал. Примерно треть столиков было занято. Компании небольшие, по два-три человека. Разговаривали они не слишком громко, так что музыку было слышно. Вскоре после открытия Джимми приобрел музыкальный автомат, к тому же в заведении имелось и радио, настроенное на волну FM, где передавали только классическую музыку.
Стены бара Армстронга украшала коллекция совершенно не соответствующих друг другу предметов. Главной, очевидно, считалась голова лося, прибитая к стенке. Прямо под ней сидел плотный мужчина примерно моего возраста, в костюме и при галстуке, с полуулыбкой тонких губ. Сидел и смотрел на меня сквозь очки в роговой оправе в стиле Бадди Холли.[33] Он курил сигарету и, судя по состоянию пепельницы, далеко не первую.
— Люсиль, — произнес он. — Вы же знаете эту песню, верно? Черт, да ее каждый знает. Она выбирает подходящее время, чтобы бросить его, с четырьмя своими сопливыми отродьями и неубранным урожаем в поле. Но певец решает не слишком корить ее за это, ведь ему жаль эту задницу, ее вечно ноющего мужа. В реальной жизни такого не бывает, разве что когда женщина так красива, как поется в песне. Да сядьте вы, ради бога! Что будете пить?
Официантка была мне незнакома — высокая и стройная крашеная блондинка. И еще она как бы намекала всем своим видом, будто смутить ее ничего не стоит, что, впрочем, не помешало ей правильно выполнить заказ. Она принесла мне бокал кока-колы, а Стеффенсу — стаканчик виски.
— Ванн Стеффенс. Вы меня не помните, нет? — обратился он ко мне.
— А мы знакомы?
— Вообще-то, если честно, — улыбнулся он, — не помню. Но узнал вас, как только вошли. Понятное дело, ведь я вас ждал. А виделись мы пару раз в одном и том же месте в одно время. Не здесь, но неподалеку отсюда. Сейчас вроде бы заведение закрыто. «У Морриси», в ночной забегаловке. Не припоминаете?
— Конечно, помню.
— Эти братья Морриси оказывали людям услугу гуманитарного характера. Делали все, чтобы человек не окочурился от жажды лишь потому, что она застигла его в четыре утра. Я многие годы заходил туда и видел вас там пару раз, а может, и больше. Вы были с парнем по имени Дево, у него имелось своя забегаловка в соседнем квартале.
— Скип Дево. И бар его назывался «Мисс Китти».
— Тоже теперь закрыт. И еще вроде бы я слышал, он умер. А ведь был примерно нашего возраста. От чего он умер?
— Приступ острого панкреатита, — ответил я. Действительно, так было написано в заключении о смерти. Лично я считал, его погубила привычка смешивать напитки. Ну и еще меланхолия.
— Чертовски несправедливо устроен мир. — Стеффенс удрученно покачал головой. — А нас когда-нибудь знакомили в «Морриси»? Что-то не припоминаю. Не заходил туда раньше трех-четырех утра и к тому времени был уже в стельку. Так что, если что и случалось, потом не помнил, а помнил то, чего не было вовсе. Как бы там ни было, на днях услышал ваше имя и сообразил, о чем они толкуют.
— Как это произошло? — спросил я.
— Да один парень говорил, что вы разыскиваете человечка по имени Роберт Уильямс, — ответил он. — И что будто его жена трахалась с Джеком Эллери, которого, насколько мне известно, недавно убили. — Он закурил сигарету, смял пустую пачку. — Вы не курите, нет?
— Нет.
— И пьете здесь кока-колу. Слышал, вы недавно завязали со спиртным. Должно быть, вам не слишком уютно сидеть в этом заведении?
— Нормально. — Я немного покривил душой, однако не видел пока причин говорить правду. — Вы сказали, имя у вас как у знаменитого журналиста, обожающего раскапывать всякую грязь.
— Джозеф Линкольн Стеффенс. Но позже, подписываясь под статьями, он отказался от Джозефа. Написал «Позор городов» о коррупции среди муниципальных чиновников. Положил этому мерзкому явлению конец, как вы, наверное, успели заметить. — Он усмехнулся, затянулся сигаретой. — Но по-настоящему прославился материалами, которые написал после возвращения из Советского Союза. «Я видел будущее, и оно работает». Правда, все поняли главную идею превратно, поскольку он описал, какой может стать эта страна в будущем, а не какой он ее увидел. Да и сам он позже изменил точку зрения, решил, что это хреновое будущее и что работать оно не будет. Что в очередной раз доказывает: подумай хорошенько, прежде чем что-то сказать, ведь люди обладают скверной привычкой искажать твои слова и долго цитировать твои высказывания уже после того, как ты сам перестал в них верить.
— Интересно.
— Вы очень вежливый человек, Мэтт. Я знаю об этом человеке так много, что он мне уже надоел. Вот что порой происходит с однофамильцами. И нет, мы с ним не состоим в родстве. Фамилия изменилась за поколение или два. Прежде была Стефанссон, ну, как у известного полярника, и нет, он тоже не родственник.
— А ваше имя Ванн, верно я понял?
— Эвандер, — ответил он. — Но я простил свою мамочку за это, Господь да упокой ее душу. Сократил до Ван, а потом приписал еще одну буковку «н», потому как люди принимали имя за фамилию. Ван Стеффенс, как Ван Дейк или Ван Ренсселер.[34]
— И все они тоже не ваши родственники.
— Вы начали улавливать суть, верно? — Он похлопал себя по нагрудному карману, потом вспомнил, что сигареты кончились. — Надо бы купить пачку. Где тут автомат?
Я покачал головой:
— Автомата нет. Есть рядом маленький продуктовый магазинчик, называется «Пионер». Там продают сигареты.
— А здесь нет? Какого черта, почему?
— Джимми не любит, когда здесь курят.
— Но ведь на каждом столике пепельница. И добрая половина посетителей дымят, как паровозы.
— Да, он не запрещает курить. Просто не одобряет курильщиков.
— Господи! Так вы говорите, рядом?
— Как выйдете, сразу налево.
— Боже ты мой. Хорошо хоть против выпивки ничего не имеет. Иначе хозяин этой забегаловки вряд ли сводил бы концы с концами.
Глава 20
Пока он отсутствовал, подошла официантка и заменила пепельницу. А я сидел и размышлял о братьях Морриси и о том, как им, должно быть, приходилось нелегко работать по ночам, всего в двух шагах от маленького ирландского театра, где играли мюзиклы. Думал о Скипе Дево, о Джеке Эллери, о виски и тающих кубиках льда в стакане Ванна Стеффенса.
На стене в дальнем конце барной стойки виднелся телефон-автомат. И я увидел, как парень с козлиной бородкой и короткой стрижкой повесил трубку, проверил, не вернется ли к нему четвертак, затем вышел из будки и направился к мужскому туалету.
И тут я решил позвонить своему поручителю.
— Я в баре, — сообщил я. — У меня встреча с информатором. По крайней мере, надеюсь, что он именно им и окажется. Мне не хочется здесь находиться, но вынужден.
— Ты в порядке?
— Пью колу. Он ненадолго вышел, и его виски прямо у меня под носом. Вот и решил, что стоит потратить четвертак и разбудить тебя.
— Я не спал. И как, по-твоему, виски хорош?
— Уже долбит по мозгам, — ответил я. — Я у Армстронга.
— Ага…
— Ну, мы тут с ним сидели, вспоминали старые времена. Я с ним незнаком, но наверняка пересекались, и не раз.
В витрине мелькнул Стеффенс, он выходил из магазина. Остановился на тротуаре вскрыть пачку «Лаки страйк».
— Мой парень идет, — пробормотал я в трубку. — Так что пока. Я в порядке. Просто подумал, надо тебе позвонить.
— К тому же четвертаков у тебя полно.
— Как всегда.
— Самое лучшее место в зале, — заметил Стеффенс. — Знаете, почему?
— Готов держать пари, сейчас вы мне объясните.
— Все, в том числе и вы, сидят и пялятся на голову этого долбаного оленя. Если сесть прямо под ним, смотреть не получится.
— А мне казалось, это лось.
— Спасибо за поправку. К слову о поправках. Та лавка называется вовсе не «Пионер». На вывеске там «Пиомер». Эти идиоты написали неправильно.
— Это была целая сеть таких лавок. Потом слиянию пришел конец, вот и пришлось менять название.
— И они изменили всего одну букву.
— Погнались за дешевизной, похоже. Но все до сих пор называют магазин «Пионер».
— «Пионер» с буквой «м» вместо «н», салун без буквы «а» и продымленное насквозь помещение, где не продают сигарет. Как ваша кола, ничего?
— Замечательная. Вы начали рассказывать о мистере Уильямсе и его жене.
— Да, и пока что не дошел и до середины. Однако вам уже известно, что звали ее Люсиль. Очень привлекательная женщина и совершенно свободная от предрассудков. Как-то и мне перепало от ее щедрот, правда, то был один-единственный раз. Но я всегда вспоминал о ней с теплотой. Вот такие дела. И ничуть не беспокоился, что ее муженек может меня за это пришить.
