Камилла Гребе - На льду

Ее голос было почти не слышно. Сестра сохраняла спокойствие, но я видел, что она в панике. Впервые я обладал над ней безграничной властью. Восхитительное чувство.

Сестра вскочила, накинула полотенце на плечи. Я подошел ближе. Теперь можно было различить мурашки у нее на коже и соски, торчащие под крошечным бикини.

– Не говори никому, – повторила она. – Это будет наша тайна. О’кей? Нельзя никому раскрывать тайны, понимаешь?

Но я только улыбался. Все, что я мог, это улыбаться во весь рот. Я чувствовал себя сильным и могущественным. У меня была власть. Власть опьяняла. Я чувствовал, что способен на все, что угодно. И хотя я не собирался этого делать, ноги сами понесли меня обратно в дом. Сперва спокойно, потом все быстрее. Анника бросилась вдогонку, даже не вынув сигарету изо рта. Я слышал ее голос за спиной:

– Чертов мальчишка, вернись.

Но я уже бежал во всю мочь. И если я что-то и умел, так это быстро бегать. Я не бежал, я летел, перепрыгивая через камни. Даже босые ступни не замедляли мой бег, несмотря на все шишки и сучки на пути.

Анника начала задыхаться. У нее нет никаких шансов, подумал я.

Я не собирался сообщать родителям, но, подбежав к дому, увидел маму на веранде. Оперевшись на перила, она смотрела на море и о чем-то думала. При виде меня она убрала засаленную прядь волос за ухо.

– Анникакуритнаскалах!

Она посмотрела на меня непонимающе.

– Что ты говоришь?

– Анника курит. На скалах.

Сестра меня настигла. Зажала рот руками, чтобы заставить меня замолчать, уронила меня в траву. Я уткнулся носом в кору и шишки.

– Заткнись, маленький поганец.

Для девушки она была очень сильной. Она держала меня так крепко, что я не мог пошевелиться. Я чувствовал запах ее пота.

– Анникакурит… Анникакуритна!

– Прекратите!

Это был голос мамы. Высокий, резкий. Она сбежала с веранды и начала нас разнимать. Схватила Аннику за руку и оттащила от меня. Потом набрала в грудь воздуха и закатила Аннике звонкую пощечину.

Мамина реакция вызвала у меня шок. Она всегда была такой доброй и понимающей. Я и представить не мог, что она способна так разозлиться, да еще и поднять руку на своих детей. Анника явно тоже, потому что она застыла, прижав к щеке руку, и только смотрела на маму во все глаза.

– Не смей! – прошипела мама. – Ты знаешь, что твое поведение доводит меня до белого каления…

– Я вас ненавижу!

Голос Анники был едва слышен. От удара по лицу разливалась красная краска.

– Не строй из себя черте-те что, – фыркнула мама. Из глаз Анники брызнули слезы. Она согнулась пополам, полотенце слетело с плеч, она безудержно рыдала.

– Заткнись, заткнись, заткнись, – всхлипывала она. – Это вы во всем виноваты. Это ваша вина. Вы все с ума посходили! Я ненавижу вас!

На крики выбежал папа. Солнце светило ему в спину, превращая волосы в огненный нимб.

– Анника, иди сюда. Слышишь?

Голос у него был абсолютно спокойным, как всегда, когда он был в бешенстве.

Мама схватилась за сердце, как всегда, когда она волновалась.

Аннику все еще трясло. С ее губ сорвался отчаянный вопль. Она выпрямилась, повернулась и побежала к воде. Папа пожал плечами.

– Она успокоится, – сказал он со вздохом и вернулся к своему радио.

Я поднялся на веранду к папе и начал следить за Анникой. Она вышла на край мостков и нагнулась. Зачем? Чтобы снять бикини. Но почему? Анника швырнула купальник на замшелые доски и, не оборачиваясь, подошла к краю и прыгнула в воду.

Это был красивый прыжок. Она стремительно вошла в воду, не оставив кругов на поверхности. Впрочем, я был слишком далеко, чтобы все рассмотреть. Через пару секунд она вынырнула в нескольких метрах от мостков и поплыла вперед. Она целеустремленно плыла вперед, прочь от мостков, прочь от дома. И внезапно, я не могу сказать, когда и как, у меня возникло неприятное чувство, что что-то не так. Может, то, как быстро и решительно она плыла прочь, натолкнуло меня на мысль. То ли что-то еще. Так или иначе, я весь похолодел.

– Папа!

Папа только отмахнулся от меня и сделал радио громче.

– Папа!

Он устало посмотрел на меня и вытер лоб ладонью.

– Ну чего тебе?

Я показал на Аннику, которая продолжала плыть прямо в открытое море. Папа вскочил, приставил ладонь козырьком ко лбу от солнца.

– Что за черт!

Он отшвырнул радио прочь и бросился вниз с веранды. Деревянная лестница заскрипела под его весом. Через минуту он уже был на мостках. Он что-то кричал Аннике, но она никак не реагировала, продолжая плыть в холодной воде. Я видел только ее голову, то и дело выныривающую из воды.

Краем глаза я увидел какое-то движение. Это был катер «Глаз солнца», проходивший по маршруту Утэ– Орнэ – Даларэ. Каждый день катер проходил здесь по этому маршруту. Папа обычно называл его рабочей лошадкой среди других судов. На катере был холодильник для продуктов, которые он доставлял в лавки в шхерах. Я подумал тогда, понял ли папа, что это опасно. Он продолжал кричать что-то с мостков. Потом принял решение, отвязал каноэ и поплыл за Анникой. Потом все вдруг замедлилось. Анника плыла медленно, папа греб медленно. Только катер стремительно приближался по волнам. Я почувствовал руку на спине и обернулся.

– Боже мой. Чертова девчонка. Что она творит? Папа был от Анники в пятидесяти метрах. А у меня появилось новое чувство, чувство смертельной опасности, от которого к горлу подступила тошнота и кровь застыла в жилах.

– Но что она делает? – спросила мама, которой вдруг стало важно знать, зачем Анника сделала то, что сделала: нырнула в море и поплыла в холодной воде навстречу катеру. – Она же плывет прямо…

Папа встал в каноэ и начал веслом махать катеру. Через пару секунд раздался гудок сирены с лодки. Они его заметили, но скорость не снизили. Катер продолжал нестись вперед. И внезапно все кончилось. Я помню, как папа стоял, уронив голову на грудь, помню, как катер рассекал волны, помню, как остановилось время.

Последние детали врезались мне в память. Еще один гудок. Голова Анники, исчезнувшая под дном судна. Контуры пассажиров, собравшихся на палубе, чтобы наблюдать за драмой. Солнце, скрывшееся за облаками. Мама, выронившая стакан на камни. Булавка от значка, вонзившаяся мне в ладонь. И потом тишина. Ощущение, что время остановилось. И я уже знал. Уже знал, что сестра мертва.

Эмма

Я лежу в постели и слушаю ветер за окном. Сколько бы одеял я на себя ни натянула, никак не могу согреться. Холод продирает до костей. Он словно поселился без спросу у меня в теле и отказывается уходить.

Я долго его искала. Надеялась, что он спрятался где-то. Животные же так иногда делают? Но его нигде не было. Он словно испарился, провалился в черную землю под кустами во дворе. Или, что еще хуже, погиб в мощном потоке машин на Вальхалавэген. Он же домашний кот и не знает, как опасны машины.

Кто стоит за его исчезновением? Он забрал мои деньги, мою картину, а теперь и Сигге – мое самое главное сокровище. Единственное, что у меня оставалось. Теперь у меня больше нечего брать. Ничего больше не осталось.

Меня знобит. Пальцы окоченели от холода. Все руки в царапинах от веток, оставшихся от поисков в кустах. Во рту вкус железа. Слезы жгут глаза. И одновременно я чувствую освобождение. Мне больше нечего терять. В эпицентре урагана всегда есть спокойствие. Самое худшее уже произошло. Больше ничего не может случиться. Если это может служить утешением. Это чувство мне знакомо. Я уже сталкивалась с ним раньше. То, что случилось со мной сейчас, напоминает мне историю со Спиком. Йеспер открыл дверь в мое прошлое – дверь, которую я столько лет старалась держать закрытой.

Под конец я понимаю, что уснуть мне сегодня не удастся. Я встаю, надеваю шерстяную кофту и вязаные носки и сажусь за стол. Отодвигаю в сторону учебники, достаю чистый лист бумаги из ящика и начинаю писать. Я объясняю, что я чувствую, что я по-прежнему люблю его, хотя он исчез без объяснений, что кое-что случилось и что нам надо поговорить.

Обдумываю написанное и продолжаю. Рассказываю о ребенке, о том, что я не решила, сохранить его или нет. Пишу, что не жду от него поддержки и признания ребенка, но что мне нужна помощь и что он тоже несет ответственность за ребенка. Я пишу адрес главного офиса, его имя и добавляю «Приватно».

Возвращаюсь в постель, накрываюсь с головой одеялом и думаю о Спике.

Прошло десять дней со смерти папы. Эти десять дней я провела вдвоем с мамой в нашей пыльной, заставленной мебелью квартире, пока меня снова не пустили в школу. Я до сих пор не знаю, что я тогда чувствовала. Казалось, все чувства внутри меня движутся хаотически, как бумажки, которые подхватил и несет осенний ветер.

Я пыталась собраться с мыслями и осознать тот факт, что папа никогда больше не вернется, но не могла. Это невозможно было принять моим детским умом. Конечно, я знала, что он умер, но все равно продолжала надеяться, что он вернется. Зимой, например. Или на мой день рождения.