Гиллиан Флинн - Исчезнувшая
Итак, жена выбрала Ганнибал в качестве одного из мест для поиска сокровищ. Прозрачный и обидный намек на то, что Эми испытывала недостаток в добрых воспоминаниях о том времени, что прожила со мной на Среднем Западе.
За двадцать минут добравшись до Ганнибала, я миновал здание из Позолоченного века (теперь в подвале бывшего суда хранят куриные окорочка) и двинулся дальше, в сторону реки, мимо давно канувших в прошлое учреждений: обанкротившихся коммерческих банков и почивших в бозе кинотеатров. Припарковался на берегу Миссисипи, прямо напротив речного судна «Марк Твен», на бесплатной стоянке. (Вот уж никогда раньше не думал, что способен радоваться бесплатной стоянке!). Флаги с изображением светлокудрого гения обвисли на фонарных столбах, рекламные плакаты покоробились от жары. Стояло самое пекло — середина дня, но даже для этого времени Ганнибал казался пугающе тихим. Оставив автомобиль, я пошел вдоль ряда сувенирных магазинчиков — стеганые одеяла, антиквариат и ириски, — рассматривая объявления о срочной продаже. Дом Бекки Тэтчер закрыли на реставрацию, за которую собирались заплатить еще не собранными с благотворителей деньгами. За десять долларов любой желающий мог написать свое имя на заборе, покрашенном лично Томом Сойером, только никто сюда не спешил.
Я присел на крыльце у закрытого магазина. Неожиданно подумалось, что я привел Эми к концу всего. Мы в буквальном смысле переживаем закат человечества. Прежде я так размышлял лишь о папуасах Новой Гвинеи и аппалачских стеклодувах. Кризис прикончил «Риверуэй молл». Компьютеры убили типографию «Синяя тетрадь». Карфаген обанкротился. Его брат Ганнибал постепенно сдает позиции, уступая более ярким и шумным туристическим центрам. Мою любимую реку Миссисипи поедают азиатские карпы, поднимающиеся против течения к озеру Мичиган. Закончилась «Удивительная Эми». Прервалась моя карьера. Пришел срок моему отцу, маме. Пришел конец нашему браку. Конец Эми.
Призрачный рев пароходной сирены донесся с реки. Рубашка на спине пропиталась потом. Я заставил себя подняться, купить билет на экскурсию и прошел тем же маршрутом, что и в прошлый раз. Я шел, и Эми шагала рядом — в моем воображении, конечно. Разум пылал, как и окружавший воздух. «Ты ВЕЛИКОЛЕПЕН». В этот миг воображаемая Эми улыбнулась. В животе заворочался липкий ком.
Седовласая пара остановилась посмотреть на дом Гекльберри Финна, но не торопилась входить. В конце квартала двойник Марка Твена — седая грива, белый костюм — выбрался из «форда-фокуса», постоял, озирая пустынную улицу, и нырнул в пиццерию. После мы подошли к дощатому домику, который раньше принадлежал отцу Сэмюела Клеменса. Вывеска гласила: «Дж. М. Клеменс, мировой судья».
«Целуй меня, как будто встретились впервые». На этот раз, Эми, ты составляешь простые и понятные загадки. Как будто искренне желаешь, чтобы я их разгадал и порадовался этому. Продолжай в том же духе, и я побью свой личный рекорд.
Внутри было безлюдно. Я опустился коленями на пыльные половицы и заглянул под первую скамью. Оставляя загадки в общественных местах, Эми всегда прикрепляла их снизу к предметам мебели, засовывала под пыльную обивку. Это она объясняла тем, что люди в большинстве своем не любят заглядывать под мебель. Ничего не обнаружив под первой скамьей, я заметил уголок конверта, торчащий из-под следующей. Перебрался туда и вытянул голубоватый конверт, заклеенный полоской скотча.
Привет, любимый муж! Ты нашел! Ты великолепен. Возможно, помогло то, что в этом году я не заставляю тебя при поиске сокровищ погружаться в мои личные воспоминания.
Я отталкивалась от цитаты из твоего любимого Марка Твена: «Что сделать с человеком, который придумал праздновать юбилеи? Смертная казнь — слишком мягкое наказание».
Наконец-то я поняла то, о чем ты твердил мне из года в год. Охота за сокровищами должна стать праздником для нас, а не экзаменом — помнишь ли ты, о чем я думала или говорила весь год? Ты скажешь, что взрослая женщина могла бы догадаться сама, но… Очевидно, для того и нужны мужья. Указывать на то, чего мы не видим в себе. Не видим, даже пять лет прожив в браке.
Хочу воспользоваться случаем, чтобы в этом краю, где прошло детство твоего любимого Марка Твена, поблагодарить тебя за ЧУВСТВО ЮМОРА. Ты и правда самый остроумный и веселый мужчина на свете. Мой мозг хранит поразительные воспоминания. Сколько раз ты наклонялся к моему уху и шептал что-то, пытаясь рассмешить. Прямо сейчас, когда я пишу эти строки, я ощущаю твое дыхание, щекочущее мою мочку. Попытки рассмешить жену — как это мило и благородно. Ты всегда выбирал наилучшие моменты. Помнишь, как Инсли и ее муж, дрессированная обезьянка, затащили нас к себе, чтобы похвастаться малышом? Мы явились с визитом в их совершенный, пропахший цветами и сдобой дом ради ланча и знакомства с наследником. Они были такие самодовольные, такие снисходительные к нашей бездетности. Показывали своего мальца, измазанного слюнями, морковным пюре и даже как будто какашками, голого, если не считать нагрудничка и вязаных носков. Я потягивала апельсиновый сок, а ты наклонился и шепнул на ухо: «Вечерком я тоже так оденусь». Я чуть не захлебнулась. Это был один из тех моментов, когда ты меня спасал, заставляя рассмеяться. «Маслина там, правда, только одна, но все-таки…» Так что позволь напомнить: Ты ОСТРОУМНЫЙ. А теперь поцелуй свою женушку!
У меня сперло дыхание. Эми воспользовалась охотой за сокровищами, чтобы восстановить наши отношения. Увы, слишком поздно. Она, когда писала эти ключи, понятия не имела о том, что у меня на уме. Ах, Эми, почему ты не сделала этого раньше?
Мы ничего не делаем вовремя.
Я открыл следующую загадку, прочитал и сунул в карман, а потом вернулся к машине. Знал, куда нужно отправиться, но пока не был готов найти еще один комплимент, еще один добрый посыл от жены, еще одну оливковую ветвь мира. Мои чувства к ней слишком быстро изменялись от горечи к сладости.
Заехав к Го домой, я просидел там несколько часов, попивая кофе и переключая каналы телевизора. Озабоченный и раздраженный, я убивал время до одиннадцати вечера — мы договорились в этот час отправиться в «Риверуэй молл». Сестра вернулась после семи. В одиночку хлопоча в «Баре», изрядно утомилась. Перехватив ее взгляд, брошенный на телевизор, я понял намек и выключил.
— Ну и чем ты сегодня занимался? — спросила она, зажигая сигарету и усаживаясь за старый карточный столик нашей мамы.
— Торчал в штабе с волонтерами, а ночью, в одиннадцать, мы пойдем обыскивать «Риверуэй молл».
Не хотелось рассказывать о ключах Эми. Я и без того чувствовал себя виноватым.
Го начала выкладывать пасьянс, громко, не иначе в укор, шлепая картами о стол. Я вскочил, зашагал по комнате, но она словно и не замечала меня.
— Телик я смотрел, просто чтобы отвлечься!
— Знаю. — Она перевернула валета.
— Я должен быть там, где могу чем-то помочь, — заявил я, гордо расхаживая по гостиной.
— Через несколько часов ты обыщешь «Риверуэй молл», — произнесла Го без всякого одобрения и перевернула три карты.
— Так говоришь, будто ты считаешь это пустой затеей.
— Ну что ты. Надо все проверить. Сына Сэма ведь арестовали благодаря чеку за парковку тачки.
Го — третья, кто напомнил мне об этом маньяке. Повторяют прямо как мантру, от которой пробирает озноб. Я сел рядом с ней.
— Я был несправедлив к Эми. И я это понял.
— А может, и нет. — Наконец-то она подняла взгляд на меня. — Ты себя ведешь как-то странно.
— Видно, вместо того, чтобы паниковать, я сосредоточился на злости на нее, — возразил я. — В последнее время наши отношения не были безоблачными. То есть не получается достаточно сильно бояться за нее, потому что я как бы не имею на это права. Мне так кажется.
— Нет, правда, ты странно себя ведешь, — сказала Го. — Но тут сама ситуация странная. — Она затушила сигарету. — Не важно, как ты держишься со мной, но с остальными будь осторожнее. Люди склонны к скоропалительным выводам.
Она хотела вернуться к пасьянсу, но я не собирался ее так просто отпускать. Мне требовалось ее внимание.
— Придется мне папу в приюте навестить. Как думаешь, стоит ему сказать об Эми?
— Не надо. Он еще более странно относится к Эми, чем ты.
— Я всегда подозревал, что она напоминает ему бывшую подружку или еще кого-нибудь потерянного. После того как он стал… — я потряс рукой, изображая проявления болезни Альцгеймера, — грубым и несносным, это сказывается.
— Ага, но в то же самое время он старался произвести на нее впечатление. Типичный двенадцатилетний сопляк в теле шестидесятивосьмилетнего засранца.
— А разве женщины не считают, что все мужчины в душе двенадцатилетние сопляки?
— Это если душа на месте.
