И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов
В это время, спрятавшись в своем шатре, сидел Юби, зарывшись среди сундуков, многочисленных башмаков и вешалок. Он боялся, страх после похорон Марин объял его душу и тело, сковав до обездвиженности. Ему хотелось кричать, но крик выходил изо рта причудливым стоном, а из глаз одиноко капали слезинки, падая на колени, которые Юби плотно прижал к груди и обхватил руками. Нетрудно догадаться, чему были посвящены сейчас его мысли. Он думал обо всем. Обо всей бойне, о жертвах. Он видел гибель людей, видел их напуганные глаза, чувствовал их ужас; он думал об этом. Он понял, о чем его предупреждала старуха Кэт, и корил себя за то, что не сумел правильно понять ее слова тогда, когда она была жива. Теперь было слишком поздно, началось то, чего боялась она, и чего боялся бы каждый нормальный человек: кровавая баня, которую остановить было невозможно уже, лишь тотальное уничтожение одной из сторон другой завершит теперь все, подведет логичный итог всему тому, чему посвящен был весь этот роман. Юби и продолжил бы так сидеть в одиночестве, которое, скорее всего, причиняло ему еще большую боль, если бы в какой-то момент в его шатер не зашел Жан Лорнау. Они в последнее время сильно сдружились и часто вместе тренировались, обедали и просто гуляли. Жан поначалу не смог найти Юби, и лишь когда тот махнул рукой, он раздвинул несколько сундуков и сел рядом с ним.
– Ты чего тут сидишь? – спросил Жан.
– А ты не видишь? – ответил Юби и вытер слезы.
– Вижу, но я бы хотел услышать от тебя.
– Мне трудно сказать. Не знаю, как можно объяснить. Мне страшно, плохо, грустно и горько.
– И ты решил из-за этого отгородиться от всего мира?
– А что оставалось? Я не хочу видеть кучи трупов с каждой стороны, не хочу слышать крики умирающих людей, не хочу попасть под пули! Я хочу жить, понимаешь?
– Понимаю, но не вижу причины для затворничества. Я тоже боюсь, тоже хочу жить. Вчера я потерял брата, и теперь у меня нет уже двух братьев. Я не хочу потерять еще кого-нибудь из них, из своих друзей, включая тебя.
Юби промолчал. Они просидели так молча почти десять минут, после чего Юби все же произнес:
– Ты так и будешь здесь сидеть?
– А что, я тебя раздражаю?
– Н-нет, просто…
– Ну и отлично, тогда я останусь здесь и продолжу сидеть вместе с тобой. Вдвоем же не так страшно, верно?
Наконец, началось движение. Какой-то отчаявшийся плотник, не дождавшись приказа, бросился вперед и сразу же был застрелен надзирателями. Примеру смельчака тут же последовали другие. В итоге приказ о наступлении был отдан намного раньше планируемого. В авангарде бежали охранники-перебжчики, ведомые самим Петром Дубовым. От его грозного вида мятежники чувствовали себя безопаснее и набирались смелости, а сторонники Сеньера в ужасе бросали оружие, и лишь надзиратели заставляли их продолжать оборону. Ветер то затихал, то налетал порывами с неслыханной силой, точно хлопая огромными крыльями по сухим ветвям высоких ольх, пригибая их к земле, ломая и выворачивая их и крутя вершины; подобной участи подверглись и шатры, швыряемые в разные стороны и спасаемые лишь глубоко забитыми кольями. Тучи порой совсем заслоняли дневной свет; противно сек дождь (если так его можно было обозвать) и становилось так темно, словно надвигались вечерние сумерки. Среди всей этой тьмы и шла битва. На надзирателей бежали все: артисты, униформисты, технические работники, повара, охранники, старики, дети, женщины, парни. Пути назад у них не было – только вперед, преодолеть последний бастион, и сумасшедший диктатор падет. На самом деле Большое шапито не было последним бастионом, но явно самым значимым из них. И падение его очевидно поставило бы крест на возможной победе Сеньера над мятежниками. В настоящий бой за свободу людей вел Омар, оглушительным арабским ревом поднимавший дух всей почти полуторатысячной толпы, каждого человека. Они тотчас же ощутили силу в своих жилах и в сердце своем готовность идти до конца, идти к победе, идти к свободе. Никаких громогласных и пронзительных речей не нужно было, чтобы побудить простых сотрудников к смертельной битве, потому что одного взгляда на Омара, на Петра, на Иштвана или Венцеля – передовиков атаки – хватало для того, чтобы боевой дух распространился на всех сразу.
В битве за Большое шапито невероятно важен был каждый квадратный метр земли. Сначала предстояло пробиться к самому шапито, очистить территорию вокруг него, и лишь потом забегать внутрь. Но полагать, что асболютно все силы мятежников ринулись на Большое шапито – заблуждаться. Предстояло освободить зверинец, значительно пострадавший после пожара, устроенного лазутчиками Моррейна, а также Малое шапито, не говоря уже о «Горе». Омар вместе с Петром Дубовым продвигался непосредственно по сеньеровской аллее к главному входу в Большое шапито. В момент, когда Петр одним взмахом сабли зарубил двоих надзирателей, послышались выстрелы пушек. Снарядами для них служили, как оказалось, столовые приборы и цирковые снаряды, например, метательные шары и крупные дротики. Первые выстрелы из двух пушек результата особого не дали: «снаряды» попали, в основном, по земле и лишь частично дезориентировали мятежников; ранить же удалось лишь восемь-десять человек, погибших и вовсе не было. Отчасти в этом был виноват сильный ветер, разметавший вилки и ножи по воздуху и забравший ударную мощность остальных снарядов. Но пушкари не успокоились на одной попытке.
– Разбежаться, срочно! – крикнул Петр, завидев, что пушки начали перезаряжать. – Они не успокоятся! Надо их гасить!
Омар увидел пушкарей, начинявших дула пушек перечисленными выше предметами, и резко выхватил у бежавшего рядом артиста винтовку. Заняв удобную позу, Омар прицелился, глубоко вдохнул и на выдохе сделал выстрел в пушкаря. Пуля попала в правый глаз, отбросив пушкаря от пушки на полтора метра и выведя его из строя. Не теряя времени, Омар бросил винтовку на землю и достал из своего заднего кармана револьвер, после чего сделал три выстрела во второго пушкаря. Из трех пуль в цель попала одна, ранив пушкаря в область чуть ниже левой ключицы, также лишив возможности управлять пушкой. Полноценных артиллерийских расчетов сформировать не удалось из-за нехватки людей, способных этим заниматься. Благодаря этому пушки оказались полностью бесполезными и олицетворяли собой отчаянную попытку применить все возможные средства любого качества ради победы.
– Ловко ты их положил, – подметил Петр, подойдя к Омару. – Ты не говорил, что воевал.
Омар усмехнулся и вспомнил, как учился стрелять из краденых ружей во время борьбы с французскими солдатами.
– Приходилось, – сказал он лаконично. – В России, видимо, все мужчины такие
