Домохозяйка - Фрида МакФадден
Я колеблюсь, затем киваю. Болеутоляющее не избавит от унижения, которому меня подверг горячий итальянский садовник, но хотя бы утихомирит боль.
Она шарит в своей большой черной сумке, вытаскивает коробочку адвила и вздергивает брови, глядя на меня. Протягиваю ладонь, и соседка вытряхивает на нее две маленькие красные таблетки. Закидываю их в рот и проглатываю всухую. Интересно, через какое время они подействуют.
— Я Аманда, кстати, — сообщает она. — Я официальный драг-дилер комнаты ожидания при танцевальной студии.
Я невольно смеюсь.
— Кого забираешь?
Она отбрасывает волосы, собранные в конский хвост, за спину.
— Близнецов Бернстайн. Видела бы ты, как они отбивают чечетку в унисон! Вот где зрелище, скажу тебе. В смысле — вот где головная боль. А ты?
— Сесилию Уинчестер.
Аманда тихонько присвистывает.
— Ты работаешь на Уинчестеров? Ну-ну, удачи.
Я сжимаю ладонями колени.
— Что ты хочешь сказать?
Она дергает плечом.
— Нина Уинчестер. Она же это… Того… — Аманда крутит пальцем у виска. — Верно?
— Откуда ты знаешь?
— О, да это все знают! — Она бросает мне многозначительный взгляд. — К тому же, как я думаю, Нина дико ревнивая. А муженек у нее просто обалденный. Скажешь нет?
Я отвожу глаза.
— Он ничего, кажется.
Аманда начинает копаться в сумке, а я облизываю губы. Вот она — возможность, которой я ждала. Человек, из которого я смогу вытянуть информацию о Нине.
— Так… — говорю я, — почему люди называют Нину сумасшедшей?
Она поднимает глаза, и я на секунду пугаюсь, что оскорбила ее своим явным желанием что-то у нее выведать. Но Аманда лишь улыбается:
— Ты разве не слышала, что она побывала в дурке? Об этом все болтают.
Я вздрагиваю при слове «дурка». Уверена — у этой девушки найдется столь же колоритный термин и для заведения, в котором я провела последние десять лет жизни. Но мне необходимы сведения. Мое сердце ускоряет бег и начинает биться в такт с топотом ног в танцевальном зале.
— Слышала кое-что, но…
Аманда фыркает.
— Сесилия была тогда еще младенцем. Бедняга! Прибудь полиция хотя бы на секунду позже…
— То что?
Оглянувшись по сторонам, она понижает голос:
— Ты знаешь, что она тогда выкинула?
Я безмолвно мотаю головой.
— Это было ужасно… — Аманда втягивает в себя воздух. — Она пыталась утопить Сесилию в ванне.
Я зажимаю рот ладонью.
— Она — что?!
Аманда торжественно кивает:
— Нина накачала ее транквилизаторами и бросила в ванну с бегущей водой, а потом сама наглоталась таблеток.
Я открываю рот, но не могу вымолвить ни слова. Я ожидала историю в духе… ну не знаю… что Нина поспорила на балете с другой родительницей о самом подходящем цвете для пачки и слетела с катушек, когда та не согласилась. Или, возможно, ее любимая маникюрша решила уйти на покой, а Нине это не понравилось. Но услышала я нечто совсем другое. Баба хотела угробить собственного ребенка. Ничего ужаснее просто быть не может.
— Эндрю Уинчестер был в это время в городе, в своем офисе, — продолжает Аманда. — Но встревожился, не дозвонившись ей. Слава богу, он вовремя вызвал полицию.
Моя головная боль усилилась, несмотря на адвил. Кажется, меня сейчас стошнит. Нина пыталась убить собственную дочь. Пыталась убить себя. Господи боже, неудивительно, что она сидит на антипсихотиках.
Ой что-то тут не бьется. О Нине можно говорить что угодно, но одно ясно: она обожает свою Сесилию. Такое нельзя подделать. И все же я верю Аманде, ведь множество других людей твердят, что Нина чокнутая. Не может же быть, чтобы все в городе были неправы.
Она и вправду пыталась убить свою дочь.
Но опять же, мне неизвестны все обстоятельства. Я слышала, что послеродовая депрессия может погрузить твой мозг во мрак. Может, Нина не понимала, что творит. Ведь никто не утверждает, что она специально задумывала убить свое дитя. Если бы это было так, она сейчас сидела бы в тюрьме. Причем пожизненно.
И все же… Как бы я ни беспокоилась о психическом здоровье Нины, я никогда до конца не верила, что она способна на реальное насилие. Оказывается, она способна на гораздо большее, чем я считала.
Впервые после ужасной сцены с Энцо я думаю о панике, полыхавшей в его глазах, когда он бежал к выходу из дома. «Ты уходить, Милли. Это… опасно». Он боится за меня! Его пугает Нина Уинчестер. Ах если бы он говорил по-английски! Что-то у меня такое чувство, что в этом случае я уже сбежала бы из этого дома.
Но если на то пошло, что я могу поделать? Уинчестеры платят мне хорошо, но все же не настолько хорошо, чтобы я могла уйти на собственные хлеба. Не раньше, чем через еще несколько получек. Если я уволюсь, они не дадут мне хороших рекомендаций. И тогда придется вернуться к поискам работы, встречая отказ за отказом, по мере того как работодатели будут узнавать о моем тюремном прошлом.
Нужно продержаться еще чуть-чуть. И стараться не выводить из себя Нину Уинчестер. Вся моя жизнь зависит от этого.
21
Наступает время ужина, а коробка, которую внес в дом Энцо, так и стоит на обеденном столе. Мне нужно накрывать на стол, поэтому я пытаюсь сдвинуть ее, но она очень, очень тяжелая. Когда ее нес Энцо, выглядело так, будто он делает это играючи. Я боюсь, что если попробую передвинуть ее на другое место, то чего доброго уроню. А вдруг там бесценная ваза эпохи Мин или еще что-нибудь столь же хрупкое и дорогостоящее?
Еще раз читаю обратный адрес. Эвелин Уинчестер — интересно, кто это? Буквы на коробке большие и округлые. Я осторожно сдвигаю коробку, и внутри у нее что-то гремит.
— Ранний подарок на Рождество?
Поднимаю голову — Эндрю дома. Должно быть, вошел через дверь гаража. Он улыбается мне, галстук свободно болтается на его шее. Приятно, что он в лучшем настроении, чем вчера. Я-то думала, что он с ума сойдет после того визита к доктору. А потом еще та жуткая ссора ночью, когда я почти что была уверена, что Нина его прикончила. Конечно, сейчас, зная о ее пребывании в психлечебнице, я уже не считаю свое предположение таким уж невероятным.
— Июнь на дворе, — напоминаю я.
Он щелкает языком.
— Для Рождества никогда не бывает слишком рано.
Эндрю огибает стол, чтобы прочитать обратный адрес. Он стоит всего в нескольких дюймах от меня, до меня доносится запах его лосьона после бритья. Чудесный
