Варварин Остров - Альбина Равилевна Нурисламова
Папа думал, что Нана заболела, и потащил молчаливую дочь, которая больше так и не произнесла ни слова, в поликлинику, к детскому врачу. Андрюша не знал, что сказал доктор, какой диагноз поставил, но папа сходил в аптеку, купил лекарства, которые прописал врач.
Мама с папой пытались пичкать Нану таблетками, но она не могла или не хотела пить и глотать: вода выливалась обратно, текла по подбородку, пилюли вываливались изо рта.
Тогда Нане стали делать уколы, но и это не помогало. Мама часами говорила с дочерью, сидела возле нее, гладила, обнимала, но та не реагировала. Время от времени Нана широко, как голодная акула, разевала рот и принималась хрипло кричать чужим голосом. Мама плакала, папа хватался за голову.
Иногда к ним приходили соседи. Стройка остановилась, отцу было не до этого, рабочие больше не являлись. Но люди, жившие рядом, навещали несчастную семью, спрашивали, как себя чувствует Нана. Наверное, видели ее с отцом в поликлинике, а слухи на острове разносятся моментально.
Андрюша слышал тихие взволнованные голоса – папин (чаще он говорил с людьми, мама почти не выходила из дому) и чей-то еще. Что они говорили, было не разобрать, и только один раз мальчик услыхал фразу:
– Что поделаешь, Лева. Тут у нас такое случается. Больше-то, наверное, нигде этого нет, но Варварин остров – особенное место.
– Что случается? – Это прозвучало, как вскрик. – Степан, что значит «особенное»?
– Пришло к вам. Сам же видишь.
Андрюше стало страшно от этого «пришло», ведь слова Степана подтверждали его собственные мысли о существе. Он не стал слушать дальше, а после спросил папу, когда оно уйдет.
– Кто уйдет? – спросил папа, думая о своем.
– То, что пришло, – пояснил мальчик, – существо.
Отец приоткрыл рот, но так ничего и не ответил, поджал губы и ушел.
Больше Андрюша ни о чем не спрашивал.
Запах, который он ощутил ночью, становился все сильнее, и шел он, как теперь было ясно, от сестры. Мама пыталась мыть дочку, брызгала духами, но это было бесполезно. Кожа, волосы, дыхание – все источало эту вонь, запах сочился из нее, как вода подтекает из сломанного крана.
Глаза Наны стали другими примерно через сутки, и это, как подумал Андрюша, завершило ее превращение. Увидев, что орехового цвета глаза Наны побелели, покрылись пленкой, мама закричала так страшно, что Андрюша не выдержал и заплакал.
Мама прижимала к себе сына и причитала: «Боже мой! Боже мой!»
– Она ослепла? – спрашивала мама отца, но что тот мог ответить?
Андрюша же был убежден, что Нана все видит, только зрение у нее теперь особое, нечеловеческое. Пустыми, слепыми глазами вместо нее смотрело существо, которое пробралось невесть откуда в наш мир.
– Я не буду спать в детской с Наной, – заявил Андрюша.
Одну ночь, предыдущую, он провел, как обычно, в комнате с сестрой, и это было самое страшное, что ему довелось пережить за свою короткую жизнь.
Мальчик думал, что родители рассердятся, запретят, велят ему не капризничать, но они не возразили. Наверное, их убедили мертвые глаза дочери: разве мама с папой не побоялось бы остаться в темноте наедине с созданием, которое смотрит такими глазами?
То, как Нана вела себя, не поддавалось описанию, было «просто иррационально», как говорил папа. Иногда она часами ходила по дому из комнаты в комнату, будто потеряла что-то и никак не могла найти. Ходила быстрым, мелким шагом, не своей походкой, свесив руки, склонив голову под невозможным углом. Мама и папа уговаривали, спрашивали, что происходит, принимались ходить за ней по пятам, пробовали останавливать силой – ничего не помогало.
Андрюша убегал в сад, чтобы этого не видеть.
Периоды активности сменялись апатией, и тогда сестра просто сидела, устремив взгляд в стену напротив, в угол комнаты или под ноги. Руки ее болтались, как будто это были и не руки, а плети.
Как-то мама застала дочь возле холодильника. Та стояла и жевала сырое мясо, из которого мама хотела накрутить котлет. Маме стало плохо, папа отпаивал ее водой с пахучими каплями.
Но хуже всего бывало по ночам. Та ночь, когда Андрюшу по привычке уложили спать в детской с сестрой (тогда родители еще верили, что причина всему – какой-то недуг), и две последующие, проведенные с родителями до окончательного исчезновения Наны, были настоящим кошмаром наяву.
С вечера Андрюша заснул, а проснувшись, едва не завопил от страха. Ночь была ясная, полная луна глядела в окно сумасшедшим белым оком, похожим на глаза Наны. Сестра стояла возле кровати младшего брата, низко склонившись над его лицом. Она улыбалась широкой, будто нарисованной клоунской улыбкой и щерила зубы, которые казались острее, чем прежде.
Заметив, что мальчик проснулся, она, пятясь, крабьей походкой отошла к своей постели. Замерла там, потом заурчала, как пес над миской, и вдруг, вскинув руки, резко рванулась вперед. Пробежав несколько шагов, остановилась, снова нависая над кроватью братишки, и опять стала пятиться, потом вновь скакнула вперед…
Это было неправильно, дико, а потому страшно настолько, что мальчик не сумел даже закричать, позвать родителей. Андрюша зажмурился, слыша топот ее ног, когда Нана бежала к его кровати, и волочащиеся шаги, когда она отступала назад, и уговаривал себя, что ему это снится.
Потом беготня прекратилась, сестра замерла у окна. Но уже через некоторое время опустилась на четвереньки и принялась бегать по комнате, как собака, кругами, быстро-быстро перебирая руками и ногами.
Ему казалось, она вскочит на его кровать, подползет к самому горлу, вцепится и начнет душить, но существо лишь без устали кружило по детской. Андрюша плакал, сжавшись в комок, а потом незаметно для себя заснул.
В те ночи, которые он провел в спальне у мамы с папой, никто из них не спал. Они слышали шаги и топот, и мама шепотом спрашивала:
– Что она там делает?
А один раз мама сказала «оно», и Андрюша понял, что мама тоже знает: вместо Наны у них в доме поселилось существо.
Иногда оно принималось хохотать, а затем выть, и они втроем затыкали уши, чтобы не слышать изменившегося голоса сестры, в котором не было ничего от маленькой девочки, какой она недавно была, да и вообще – от человека.
– Не могу. Я так не могу, – сказала мама на третий день. Всем им казалось, что прошло не три
