Уоррен Мерфи - Корабль смерти
— Прошу прощенья... — начал дипломат.
— Ничего, не беспокойтесь, — прервал его Римо.
Индиец улыбнулся девушкам, извиняясь за непрошеное вторжение незнакомца. Сейчас это маленькое недоразумение будет улажено, говорила его улыбка.
— Мне кажется, вы меня не поняли. Это персональная ложа.
— Послушайте, махатма, — спокойно сказал Римо. — Я здесь сел и буду сидеть. А вы пейте себе шампанское, оплаченное не вами, забавляйтесь с женщинами, которых оплатили не вы, и любуйтесь зрелищем, за которое платит кто-то другой. А меня не трогайте. В противном случае вам придется расплатиться самому.
Темные глаза Римо сузились от гнева, когда он разглядывал дипломата, вырядившегося в полувоенный френч, как тот, что имел обыкновение носить Джавахарлал Неру, а к нему надел короткие бриджи, шелковые носки и домашние туфли. Встретив его жгучий взгляд, индус оглянулся на девушек — те не отрывали глаз от незнакомца.
— О, позвольте ему остаться, — сказала одна из блондинок.
— Ну, если вы так настаиваете... — Дипломат повернулся к Римо:
— Дамы разрешают вам остаться.
— Ваше счастье, — сказал Римо.
Перегнувшись через низкий барьер между ложами, он тронул Елену за рукав. Та сидела в правой части ложи, ее отец — в левой; между ними в пурпурном бархатном кресле расположился Скуратис.
Увидев Римо, Елена нахмурилась.
— Вы должны знать, что вам там не место, — сказала она.
— Знаю, — возразил Римо. — Мне только что объяснил это уважаемый хозяин ложи. Но потом он передумал и предложил свое гостеприимство на этот вечер. И уж раз мы с вами оказались соседями, я думаю, что можем быть и друзьями.
— Я тебя не знаю, американец!
Елена повернулась к Римо спиной и левой рукой погладила шею Скуратиса.
Смуглолицый грек взглянул на нее и улыбнулся. Тем временем Тебос, перегнувшись через передний барьер ложи, подавал какие-то знаки своим людям внизу.
Усиленная репродукторами барабанная дробь раскатилась по залу. Люди бросились занимать свои места. Римо встал, чтобы лучше видеть арену, в центре которой появилось пятеро мужчин, одетых гладиаторами. У некоторых из них были мечи и щиты, у других — копья и сети. Представление в стиле Древнего Рима.
Четверо гладиаторов были белыми, а пятый — огромного роста темнокожий детина. Его мускулистое тело, обильно умащенное маслом, блестело в ярком свете мощных ламп. Когда они начали обходить вокруг арены, негра приветствовал почти благоговейный гул.
Римо посмотрел на Тебоса, сидевшего в глубоком бархатном кресле с довольной улыбкой на лице. Вокруг, в привилегированных ложах, восседали важные дипломаты. Все подались к барьеру, чтобы лучше видеть бой на арене. Зрители, сидящие в нижних рядах, ревели, выражая бойцам свое одобрение. Поравнявшись с тем местом, над которым возвышалась ложа Тебоса, гладиаторы выстроившись в ряд и отсалютовали своим оружием. Римо видел, как Тебос сделал им знак. Скуратис переменил позу. Елена оглянулась на Римо: видит ли он, что рука Скуратиса лежит на ее плечах. Убедившись, что видит, она прижалась к Скуратису еще теснее.
Улыбка Тебоса, взиравшего на толпу, таила в себе какое-то непонятное выражение. Римо не сразу понял, что это была жалость. Но к кому? К гладиаторам? Нет, он жалел делегатов. Потомок некогда славной Греции улыбался при мысли о том, как восторженно принимают делегаты это представление, воспроизводящее роскошь и бессмысленную жестокость, которой отличались римские зрелища; и как показательно, что сегодня собрание невежественных грубых дикарей с таким восторгом встречает это напоминание о забавах себе подобных.
Римо, прочитавший эти мысли на лице Тебоса, был с ним полностью согласен. Он подвинул свой стул вперед, потеснив индийского дипломата. Тот внимательно наблюдал за ареной, тогда как руки его уделяли не меньшее внимание бедрам пышнотелых красавиц.
Пятеро гладиаторов промаршировали еще раз вокруг арены и приняли боевую стойку. Двое низкорослых белых встали друг против друга. Темнокожий гигант с копьем и сетью в руках встал против двоих белых, вооруженных мечами и щитами. Зрители были всецело на стороне негра. Когда он маршировал перед ними, они приветствовали его восторженными криками. Видя, как он играет мощной мускулатурой, они пришли в неистовство. Но вот его противники начали приближаться к нему. Зал замер в молчании, сгустившемся над ним, будто пелена. Один из белых бойцов сделал выпад. Негр хотел увернуться, но поскользнулся и неловко упал навзничь, сильно стукнувшись головой об пол и выронив копье. Белый гладиатор приблизился танцующей походкой к негру, коснулся концом своего меча его живота и оглянулся на судью. Тот кивнул, подтверждая символическую смерть.
Зрители бушевали. Не обращая внимания на их свистки, белые меченосцы начали сражаться между собой. «Убитый» гладиатор неуклюже поднялся на ноги, потирая ушибленный затылок, и сделал медленный круг почета, гордо поглядывая на зрителей и подняв кверху руки, как это делают победители.
Зал взорвался приветственными криками. Римо взглянул на Тебоса: откинувшись на спинку кресла, грек заливался гомерическим смехом. Римо решил, что это не делает ему чести. Бестактно с его стороны устраивать такой балаган; другое дело дипломаты, действительно не осознающие, что происходит.
Скуратис не смеялся — он разговаривал с Еленой. Его правая рука обнимала ее за плечи, левая лежала на ее коленях. Он что-то развязно нашептывал ей на ухо.
Римо долго смотрел в их сторону, однако Елена так и не обернулась.
Когда гладиаторы покинули арену, свет притушили, и в зал ввезли самый большой торт, какой был когда-либо и где-либо изготовлен. Он имел форму корабля, на котором делегаты ООН направлялись к берегам Африки. Трактор «Джон Дир» тянул его на платформе, в шесть раз превышающей по длине жилой трейлер на колесах. В программке, розданной гостям, сообщалось, что на изготовление этого торта ушло столько яиц, — точнее, яичных белков, сколько могут произвести за полгода три американские птицефермы, вместе взятые. Муки потребовалось пятнадцать тонн, сахара — семь. Торт держался на алюминиевом каркасе, а иначе его нижняя часть под весом верхушки спрессовалась бы в камень.
Надстройки на самом сладком корабле освещались настоящими лампами, а каждая из палуб была покрыта марципаном, приготовленным в Бельгии и Люксембурге.
Говорили, что выпечка торта стоила двести двенадцать тысяч долларов.
Его огромные составные части — секции корабля — было невозможно испечь в виде обычных коржей, и взбитое тесто пришлось вдувать с помощью сжатого воздуха в специально изготовленные формы. Дизайнеру, придумавшему и оформившему этот сюрприз, уплатили двадцать одну тысячу долларов — положенные десять процентов от стоимости реализованного проекта.
Торт появился на арене под звуки греческой мелодии. Между гигантским лайнером, прокладывающим себе путь к берегам Африки, и его сладкой копией была одна-единственная разница: на последней виднелись черные буквы высотой с сорокалетний дуб. Если не считать алюминиевого каркаса и осветительных приборов, пластмассовая надпись была единственной несъедобной частью торта. Когда торт ввезли на середину арены, черные буквы вспыхнули ярким светом, будто молния, несущая с небес послание богов, и все прочитали светящуюся надпись: СКУРАТИС.
Буквы сверкали и переливались, поражая изумленных зрителей. И тогда изо всех репродукторов раздался голос Аристотеля Тебоса. Он сказал:
— Этот величественный корабль прославит в веках имя моего друга Демосфена. Ему посвящен наш праздник, в его честь изготовлена невиданная копия корабля. Так пусть же будут неотделимы друг от друга на вечные времена корабль и его создатель! Отныне и впредь такие корабли будут называться кораблями класса «Скуратис». Эта честь по праву принадлежит Демосфену Скуратису, подарившему миру непревзойденное чудо.
Гром аплодисментов заглушил его последние слова. Римо взглянул на Аристотеля Тебоса: тот откинулся на спинку кресла, корчась от смеха.
Глава 15
— Ску-ра-тис! Ску-ра-тис! — скандировали зрители.
Крики, вначале негромкие, скоро были подхвачены всей огромной аудиторией. Их волна нарастала, поднимаясь до самого потолка. Казалось, это грохотало эхо, доносившееся снаружи, где за бортом дробились и разлетались высокие волны.
Кричать начали двое мужчин, сидевшие внизу, напротив центральной ложи, и, как заметны Римо, не спускавшие с нее глаз. Произнеся свою речь, Аристотель Тебос сделал им знак. Мужчины быстренько разделись и закричали из разных мест зала:
— Просим Скуратиса!
Поддержавшие их начали скандировать. Крики становились все громче, пока не слились в оглушительный рев. Теперь это была уже не просьба, а непреложное требование.
На смуглом лице Скуратиса отразилось смятение. Он взглянул на Тебоса, и тот ободряюще ему кивнул. Скуратис встал, подошел к переднему краю ложи и поднял руку, приветствуя собравшихся.
