Майкл Грубер - Фальшивая Венера

Приходит мальчик с посланием от его величества, и мне приходится оставить картину и пойти приодеться должным образом, чтобы предстать перед королем. Наверное, он принял решение написать портрет своего покойного отца, о чем уже говорил в прошлую пятницу… Вон та рука тоже неправильная.

Очнувшись, я обнаружил, что иду по Канал-стрит под холодным дождем в футболке и джинсах, босиком. Вернувшись в студию, я нисколько не удивился, увидев, что мой холст заполнился «Вакхом и пьяницами». Картина осталась недописанной, только фон и два почти законченных лица: Вакха и одного типа в середине, в сомбреро и с пьяной ухмылкой. Краска еще не успела высохнуть, и можно было разглядеть, где Веласкес (или я) полностью переписал крестьянина справа с краю, снабдив его новой головой, и где сзади появилась новая фигура в черном, в тщетной попытке придать картине больше глубины. Я увидел, что имел в виду Веласкес, говоря о руке Вакха: она неправильно соединялась с плечом и ракурс был не совсем тот. Однако лицо было потрясающим.

Я принял душ, переоделся и тщательно смешал себе коктейль «Гибсон» в отцовском серебряном шейкере. Маринованный лук — единственное, что есть у меня в холодильнике, и еще оливки, потому что иногда мне хочется мартини.

Анализируя случившееся, я пришел к выводу, что на этот раз провел в жизни Веласкеса по крайней мере пару дней, учитывая то, что я работал над картиной, поэтому мне захотелось узнать, сколько прошло реального времени (могу ли я по-прежнему называть его реальным?). Маленький дисплей на автоответчике показал, что прошло приблизительно тридцать четыре часа с тех пор, как я установил холст, это уже начинал подтверждать и пустой желудок, коктейль оказывал необычно сильное действие на голову. Огоньки на автоответчике информировали меня о пятнадцати сообщениях, я бегло прошелся по ним и ответил на то, которое было с мобильника Марка Слотски.

— Дружище, где ты пропадал? — воскликнул он, прежде чем я успел назвать себя.

Меня ужасно выводит из себя то, что техника сообщает, кто звонит, — еще одна маленькая эрозия норм общения.

— Я оставил сообщение на автоответчике, — добавил Марк. — Ты слышал, что я купил твою Кейт?

— Да, спасибо. Я так понял, у тебя есть поклонник Уинслет, которому ты собираешься впарить портрет.

— На самом деле поклонник Веласкеса. Потрясающая работа.

— Да, ты прав. Слушай, ты можешь сейчас заглянуть ко мне? Я хочу кое-что тебе показать.

— Прямо сейчас? Я тут с Жаки Моро. Мы в «Голубом апельсине». Что там у тебя?

— Еще один Веласкес. Честное слово, ты должен это посмотреть.

Марк согласился, и минут через двадцать они вдвоем с Жаки ввалились в студию, разгоряченные выпивкой, но оба тотчас же затихли, увидев то, что стояло на мольберте.

— Господи, Уилмот, это еще что за хреновина? — спросил Марк.

— А на что это похоже?

— Это похоже на «Вакха и пьяниц» Веласкеса, картина закончена примерно на треть. — Слотски огляделся вокруг, ища приколотую репродукцию, и не нашел ее. — Ты пишешь копию по памяти?

— Это никакая не копия. Я принял дозу сальвинорина, вернулся в тысяча шестьсот двадцать восьмой год и стал Веласкесом. Находясь в его образе, я писал картину, а когда очнулся, на мольберте было вот это. Довольно мило, а?

— Невероятно, — пробормотал Марк и, склонившись к холсту, осторожно прикоснулся к нему пальцем. — Ты когда-нибудь видел рентгеновские снимки этой картины? Я имею в виду, то, что было опубликовано в литературе.

— Нет, — признался я. — Я не такой прилежный исследователь искусства, как ты. А почему ты спрашиваешь?

— Потому что у тебя здесь первый вариант, без pentimenti.[58] Знаешь, если бы это не было невероятным бредом, твою мать, я бы почти поверил, что ты говоришь правду.

Жаки сказал:

— А ты можешь быть и другими людьми? Если ты можешь становиться Коро или Моне, то можно сделать на этом неплохой бизнес.

Мы рассмеялись, а затем Марк стал серьезным и спросил:

— Сколько за нее хочешь?

— Картина не закончена, — сказал я, — и она не продается.

— Нет, правда, сколько ты за нее хочешь?

— Десять «кусков», — пошутил я, но Слотски тотчас же выхватил из кармана чековую книжку и выписал чек золотой перьевой ручкой «Монблан» размером с противотанковый снаряд.

Пораженный, я уставился на клочок желтоватой бумаги.

— Ты думаешь, есть спрос на недоконченные копии старых мастеров?

— Спрос есть на все. Надо только его удовлетворять.

Я не знал, что на это ответить, поэтому повернулся к Жаки, но тот, милый парень, скалился как обезьяна, радуясь привалившему мне счастью.

— Я думал, ты в Европе, — сказал я.

— Завтра улетаю. У нас как раз был прощальный ужин в «Оранжевом апельсине», и тут позвонил ты. Тебя тоже приглашали, но ты не отвечал на звонки.

— Что ж, продолжим ужин, — предложил я.

— Согласен, — просиял Жаки. — Выпивка за твой счет.

Выпивки было много, мы просидели в ресторане до самого закрытия и усадили Жаки в такси, после того как он по-галльски тепло нас обнял, и не раз, и облобызал. Потом Марк вызвал еще одно такси для себя и сказал, что пришлет ко мне кого-нибудь за картиной где-то через неделю, когда краски высохнут и ее можно будет перевозить. Я вернулся домой, и как только вошел в студию, снял холст с мольберта и поставил его лицом к стене. Я начинал уже побаиваться всего этого.

На следующий день меня, крепко спавшего сном горького пьяницы, разбудил громкий стук в дверь, и это оказался Боско, он хотел кое-что мне показать, свое последнее творение. Приятно видеть человека, которого все еще так глубоко волнует искусство, поэтому я спустился к нему. Боско уже давно говорил об этом, о том, чтобы использовать ведерко пепла и пыли, собранное одиннадцатого сентября, для разгромной критики той фашистской истерии, которая сделала возможной войну в Ираке.

Мастурбирующие девушки исчезли из его студии (по словам Боско, их купил какой-то состоятельный извращенец из Майами), а на смену им пришел огромный ящик из плексигласа размером где-то десять на десять на двадцать футов. Ящик был оборудован подсветкой, телевизионными проекторами и тряпичными куклами, фирменным знаком Боско. Он усадил меня перед ящиком и включил его.

Должен сказать, грандиозное зрелище. Видеоизображения Буша и Джулиани проецировались на лица кукол, одетых в клоунские наряды, а фоном были кадры с самолетами, врезающимися в башни-близнецы. Боско сделал пневматические модели башен, которые взлетали вверх и рушились в судорожных конвульсиях. У основания одной из башен он устроил маленькую дорожку, по которой крохотные фигурки, изображающие ортодоксальных иудеев, выбегали из здания перед тем, как оно обрушивалось, и скрывались в миниатюрном входе в метро. Воздушный компрессор, управлявший башнями, также выпускал порывы ветра, и маленькие пенопластовые куколки, одетые в полицейских, пожарных и просто гражданских людей, подлетали вверх, а затем снова падали вниз, причем куклы были подобающим образом обуглены и запачканы кровью, а дополняли картину крошечные оторванные головы и конечности. И еще Боско заполнил ящик серым пеплом, оставшимся с одиннадцатого сентября, который образовывал в пространстве над болтающими зеваками причудливые облака и покрывал пол ящика постоянно меняющимися узорами. Звуковое сопровождение состояло из плотно наложенной друг на друга смеси голосов политиков и телеведущих, грохота взрывов и криков боли, из отдельного громкоговорителя слышался истеричный смех. Этот громкоговоритель был спрятан в один из тех хохочущих бюстов, которые в сороковые годы украшали дешевые парки аттракционов. Боско переодел бюст в араба.

— Ну, что скажешь? — спросил Боско, после того как я несколько минут смотрел на действо.

— По-моему, по части оскорбительности ты превзошел самого себя. Это все равно как если бы Дюшан[59] представил свой писсуар, наполненный мочой.

— Ты так думаешь? Ну спасибо. Вообще-то я хотел наполнить ящик газом — понимаешь, чтобы получить настоящий огонь. Но потом я испугался, а вдруг пыль воспламенится, и, кроме того, галереи стали бы возмущаться по поводу противопожарной страховки. Наверное, можно было бы использовать разноцветную фольгу или пластиковую ленту — она замечательно трепетала бы там на ветру, понимаешь, создавая эффект пламени.

— На мой взгляд, и так получилось превосходно, и к тому же у тебя ведь есть видеокадры настоящего огня. Ты правда собираешься выставить свое творение?

— Да, в галерее Камерона-Этцлера мне в следующем месяце полностью отводят зал современного искусства. Это будет настоящий фурор.

Я сказал Боско, что не сомневаюсь в этом, и вернулся к себе, стараясь прогнать из сердца зависть, но без особого успеха. Я пролистал свои последние альбомы с набросками, думая о том, что написал бы Чаз Уилмот, если бы он собирался стать великим, вспоминая свои недавние размышления в метро, ту идею глубокого анализа современных лиц с использованием традиционной техники. Как создать что-либо достойное и при этом не впасть в китч? «Человек, заказывающий пиццу». «Женщина, ожидающая поезд метро». Возможно ли такое сейчас? Ничего похожего на фотореализм, нет, все стальное, кроме надгробий, бамперы на машинах липовые, копия цветного слайда, перенесенная на холст. Структура, вес, могущество, могущество краски, наложенной на живую поверхность: spezzatura. Карлики и уродцы Веласкеса, ожившие бодегоне, но с добавлением всего того, что мы пережили за прошедшие столетия, — вот что должно быть написано на лицах. Я выкурил полпачки и забил корзину для мусора смятыми набросками, но так ничего и не пришло, в конце концов я сдался и вышел на улицу.