Питер Джеймс - Умри завтра
А теперь она пристально разглядывает гофрированную прозрачную трубку в его рту, крошечный датчик внутричерепного давления, приклеенный к голове пластырем, другие приборы и трубки, прикрепленные и воткнутые в Ната. Грудь вздымается под простыней, сдвинутой с переломанных ног. Пики и волны на главном мониторе регистрируют признаки жизни.
Пульс семьдесят семь – хорошо. Давление сто шестьдесят на девяносто – тоже неплохо. Уровень кислорода хороший. Внутричерепное давление между пятнадцатью и двадцатью. У здорового человека ниже десяти. Выше двадцати пяти опасно.
– Привет, Нат, милый! – сказала Сьюзен, коснувшись правой руки мужа над идентификационным браслетом и пластырями, удерживающими на месте трубку. Осторожно стянула с его головы наушники, стараясь говорить весело и уверенно. – Я здесь, дорогой. Люблю тебя. Тычок брыкается. Слышишь? Как себя чувствуешь? Знаешь, все хорошо. Лежи, держись, ты справишься. И все будет отлично!
Немножко обождала, снова надела на него наушники, обошла вокруг белого вращающегося подъемника с аппаратами и приборами, с помпой, накачивающей медикаменты, которые стабилизируют состояние и контролируют давление, направилась по голубому линолеуму мимо голубых занавесок у коек к окну с голубыми жалюзи. Внизу современный мощеный дворик со скамейками, столиками и гладкой высокой скульптурой, которая отвратительно смахивает на привидение.
Вновь заплакала и услышала, вытирая глаза, проклятый сигнал тревоги. На этот раз громкий.
Оглянулась на монитор, внезапно охваченная чудовищной паникой. Закричала:
– Сестра! Сестра!.. – в ужасе помчалась к посту.
Громкость сигнала росла с каждой секундой, становясь оглушительной.
Мимо нее к Нату бежал огромный чернокожий медбрат, который заступил на дежурство в половине девятого. Прежде неизменно веселое и приветливое лицо напряженно застыло.
28
Младенец давно молчит – теперь плачет Симона, скорчившись у трубы центрального отопления, крепко прижав к щеке Гогу. Всхлипывает, засыпает, просыпается, снова плачет.
В подземелье никого, кроме Валерии с ребенком. В трескучей музыкальной системе Трейси Чэпмен поет про скоростную машину. Марианна часто крутит Трейси Чэпмен – младенцу вроде нравится, он успокаивается, будто ледяной сквозняк с дороги над головой приносит из промозглой сырости колыбельную. Свечной огонь пляшет на сталагмитах растаявшего воска, бросает на бетонный пол тени.
Электричества нет, только свечи, которые надо расходовать экономно. Порой их покупают на деньги, вырученные от продажи краденого, хотя чаще воруют в мини-маркетах. В безнадежных случаях таскают в православных храмах, хотя это Симоне нисколько не нравится. Работая в паре с Ромео, отвлекая молящихся, она набивает полные карманы тоненькими коричневыми свечами, которые скорбящие покупают за деньги, зажигают и ставят в большие металлические коробки с тремя стенками – в одном приделе за упокой, в другом за здравие дорогих и любимых.
Всегда страшно, что Бог за такой грех накажет воришек. И сейчас, рыдая, Симона гадает, не получила ли наказание.
В церковь она не ходит, молиться ее не учили, хоть в одном заведении воспитательница рассказывала о Боге, который за ней постоянно следит и карает за каждый проступок.
За желтым свечным светом темнота тянется до конца туннеля. Там труба выходит наружу, идет дальше поверху через пригород Крангаши. Целые общины бездомных облепили ее лачугами и самодельными шалашами. Когда-то Симона сама в таком жила, только там было тесно и неудобно, кровля протекала.
В подземелье лучше – просторно и сухо. Хотя в одиночестве плохо, страшно темноты за свечами, мышей, крыс, пауков, а то и чего-то похуже.
Ромео часто рыщет в темноте, но кроме костей грызунов ничего не находит. Отыскал однажды сломанную корзинку из магазина. Марианна водит сюда мужчин, шумно возится без всякого стеснения – пусть остальные смотрят. Один с конским хвостом и серебряным крестом на шее всех перепугал. Принес с собой Библию, отказался спать с Марианной, заговорил о Боге и дьяволе, который живет в той самой темноте, любит тепло от труб не меньше обитателей подземелья, надзирает за ними, проклятыми за нечестивые деяния, поэтому им надо спать чутко, на случай, если он выскочит из темноты и кого-нибудь схватит.
– Валерия, меня Бог наказал? – неожиданно выкрикнула Симона.
Валерия с изможденным лицом, обрамленным прямыми волосами, в неизменной дутой изумрудной куртке поверх ярко-желтого спортивного костюма, оставила спящего ребенка, подошла, пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о заклепки на перекрещенных балках, которые поддерживают дорогу вверху, обняла ее одной рукой.
– Нет. Тебя просто обидел дурной человек, очень плохой, вот и все.
– Не хочу больше так жить. Хочу свалить отсюда.
– Куда?
Симона беспомощно пожала плечами и снова заплакала.
– Я б уехала в Англию, – призналась Валерия с грустной улыбкой и вдруг оживилась. – Мы теперь в Евросоюзе, вполне можно поехать.
Симона еще похныкала и смолкла.
– В каком еще Евросоюзе?
– Это такая штука, которая разрешает румынам ехать в Англию.
– Там лучше?
– Знаю нескольких девчонок, которые уехали, получили работу, эротические танцы исполняют за большие деньги. Может, и мы с тобой сможем исполнить.
Симона шмыгнула носом.
– У меня не получится.
– Наверняка есть другая работа. В барах, в ресторанах, может быть, даже в булочных или пекарнях…
– Поеду, – решительно заявила Симона. – Сейчас же. А ты? Мы с тобой и Ромео… с ребенком, конечно.
– Надо найти кого-то, кто знает, поможет. Думаешь, Ромео захочет?
Симона пожала плечами и услышала за спиной голос:
– Привет, это я! Не с пустыми руками.
Промокший и запыхавшийся Ромео спрыгнул с последних перекладин лестницы, сбросил с головы капюшон.
– Долго пришлось побегать, – объявил он. – Многие нас уже знают, следят. Дал большой круг, но все-таки достал! – Сияя огромными глазами-блюдцами, сунул руку под куртку, вытащил розовый пластиковый пакет, лихорадочно закашлялся, достал бутылку растворителя, открутил крышку, сорвал защитную фольгу.
Симона наблюдала, мгновенно обо всем позабыв.
Ромео налил чуть-чуть растворителя в пакет, зажал сверху горлышко, протянул, позаботившись, чтобы Симона крепко держала.
Она поднесла пакет к губам, выдохнула, будто надувала воздушный шарик, и глубоко вдохнула. Еще раз выдохнула и вдохнула. Еще. Лицо расслабилось. Симона слабо улыбнулась. Глаза закатились, остекленели.
Боль на время исчезла.
Черный «мерседес» медленно катил по дороге, расплескивая лужи, скрежеща по стеклу «дворниками». Проехал мимо убогого мини-маркета, кафе, мясницкой лавки, православного храма в строительных лесах, автомойки, где трое мужчин поливали из шлангов белый фургон, стаи собак с взъерошенной на ветру шерстью.
На заднем сиденье сидели два пассажира – аккуратный опрятный мужчина под сорок в черном пальто поверх серого свитера с высоким воротом и женщина чуть помоложе с привлекательным открытым лицом под копной светлых волос, в кожаной куртке с овчинным воротником, свободном джемпере, тесных джинсах, черных замшевых сапогах. На ней было множество украшений. Похожа на бывшую мелкую рок-звезду или на столь же второстепенную актрису.
Водитель остановился перед обветшавшим высоким зданием с развешанным в окнах бельем для просушки, десятком телевизионных антенн-тарелок, укрепленных на голых стенах, и заглушил мотор. Потом указал через лобовое стекло на неровную дыру между дорогой и тротуаром.
– Она тут живет, – сообщил он.
– Должно быть, их много, – заметил мужчина.
– Да, но нужна только та, о которой я рассказывал, – сказал шофер. – Лихая девчонка.
С выключенными стеклоочистителями окно быстро залил дождь, прохожие превратились в расплывчатые фигуры. Хорошо. Сквозь тонированные стекла вообще трудно что-то увидеть снаружи. Машины в этом квартале – сплошь битая рухлядь. Каждый прохожий обратит внимание на сверкающий «мерседес» и заинтересуется, что он тут делает, кто в нем сидит.
– Ладно, – кивнула женщина. – Поехали.
Автомобиль тронулся с места.
Под асфальтом, по которому крутились его колеса, спал младенец, Валерия читала газету недельной давности, Трейси Чэпмен пела про гоночную машину, Ромео держал во рту горлышко пакета, выдыхая и вдыхая.
Симона лежала на своем матрасе, спокойная и безмятежная. Во сне она видела Англию и под высокой башней с часами, которая называется Биг-Бен, бросала в стакан кубики льда и наливала виски. Мимо плыли огни. Огни большого города. Люди улыбаются, слышен смех. В огромном зале с картинами и статуями сухо. Боли нет ни в теле, ни в сердце.
