Жан-Кристоф Гранже - Пассажир
— Вы найдете ту сволочь, которая убила моего быка?
— Для меня важнее то, что он убил человека.
— Люди спокон веку друг друга убивают. А ваш гаденыш напал на беззащитное животное. Это уж что-то новенькое.
— Разве вы сами не занимаетесь тем же самым круглый год?
Conocedor нахмурил брови:
— А вы что, из этих фанатиков, которые против корриды?
— Я с детства ходила на корриду.
Анаис не стала уточнять, что всякий раз возвращалась с этого зрелища больной. Лицо фермера немного смягчилось.
— Кому принадлежит ganadería?
— Одному бизнесмену из Бордо. Настоящий знаток корриды.
— Вы ему сообщили?
— Конечно.
— И как он реагировал?
— Как и все тут. Кипел от возмущения.
Анаис записала имя и координаты бизнесмена. Надо будет его опросить. Как и всех работников ganadería. Пока нельзя сбрасывать со счетов версию о том, что преступление совершено кем-то из своих. Хотя жандармы наверняка уже со всеми побеседовали.
— Пойдемте со мной, — предложил мужчина. — Мы убрали тело в хлев. Для страховой компании.
Интересно, по какой статье фермер собирается получить страховку, подумала Анаис. Порча материала, что ли? Они проникли в большой сарай. Внутри было кучами свалено сено. Под ногами чавкала грязь, и стоял прямо-таки полярный холод. Влажный силосный запах перебивала вонь органического разложения. Так воняет протухшее мясо.
Труп быка, прикрытый пленкой, занимал середину помещения.
Мужчина решительно сдернул пленку, выпустив на свободу плотный рой мух. Смрад усилился. Анаис посмотрела на огромную, уже раздувшуюся черную тушу. К ней как будто вернулся ночной кошмар: мужчины без лиц, размахивающие топорами, трупы животных, свисающие с крюков, телята с ободранной шкурой, чья обнаженная плоть переливается матовыми бликами…
— Сегодня ждем эксперта. Потом уж закопаем.
Анаис не отвечала. Рукой она крепко зажимала рот и нос. Огромная обезглавленная туша наводила на мысли об античных жертвоприношениях, призванных высвободить жизнетворные силы природы и увеличить плодородие земли.
— Вот ведь несчастье-то, — вздохнул фермер. — Cuatreño.[15] Как раз собирались его выпустить.
— В первый и в последний раз.
— Вы рассуждаете точь-в-точь как все эти горлопаны, которые нам житья не дают.
— Спасибо за комплимент.
— Выходит, я прав. За милю таких чую…
Сменить тему. Иначе из него ничего не выжмешь.
— Я полицейский, — твердо сказала она. — Мои личные убеждения никого не касаются. Сколько весил этот бык?
— Примерно пятьсот пятьдесят кило.
— Доступ к нему в загон был открыт?
— Мы держали его на пастбище. Туда доступа нет вообще. Дороги нет, понимаете? Только верхом можно проехать.
Анаис обошла вокруг мертвого тела быка. Ее мысли вернулись к убийце. Не всякий решится напасть на такого бугая. Но убийце для его чудовищной постановки позарез нужна была бычья голова, и он не колебался.
— Сколько всего у вас быков?
— Две сотни. На разных пастбищах.
— Сколько животных содержалось вместе с этим быком?
— Примерно пятьдесят голов.
Анаис, все так же прижимая руку ко рту, приблизилась к туше. Черная шкура потускнела и казалась пропитанной влагой. Анаис не могла не почувствовать, как картина бесформенной массой лежавшего на полу мертвого быка перекликалась с тем ужасом, что она своими глазами видела в ремонтной яме. Только там в жертву был принесен Филипп Дюрюи. Но если Дюрюи воплощал собой одновременно и Минотавра, и его жертву, то обезглавленный бык символизировал и высшее божество, и жертвенное животное.
— Как, по-вашему, преступник сумел справиться с быком?
— Выстрелил капсулой со снотворным. Бык свалился, и тот отрезал ему голову.
— Разве он не испугался остальных быков?
— Так они разбежались, наверное. Первая реакция быка на опасность — бежать.
Анаис и раньше был известен этот парадокс. Быки для корриды вовсе не агрессивны. Просто их защитная реакция проявляется в таких беспорядочных метаниях, что это создает впечатление злобности.
— А он не мог подсыпать снотворное ему в корм?
— Нет. Зимой мы даем им сено и pienso.[16] Пищевые добавки. Кормушки наполняют только наши пастухи. К тому же все животные едят из одного и того же лотка. Нет, он точно выстрелил в него капсулой. По-другому никак.
— У вас на ферме имеется запас препаратов снотворного действия?
— Нет, зачем? Если надо усыпить быка, мы вызываем ветеринара. А у него свои лекарства. И свой пистолет.
— Не знаете ли вы кого-нибудь, кто бы интересовался быками для корриды?
— Знаю. Тысячи человек. Каждый год съезжаются к нам на праздник.
— Я имею в виду человека, который крутился бы возле вашей фермы. Шнырял тут, что-то вынюхивал?
— Нет, такого не видал.
Анаис вглядывалась в перерубленную шею животного. Мертвые ткани приобрели темно-фиолетовый оттенок. Словно корзина, полная спелой ежевики, подумалось ей. Поверх раны поблескивали какие-то мелкие кристаллики.
— Расскажите мне, как они умирают.
— То есть?
— Как бык погибает на арене?
Фермер пожал плечами:
— Матадор вонзает в затылок быку шпагу по самую гарду.
— Какой длины лезвие шпаги?
— Восемьдесят пять сантиметров. Чтобы могла достичь артерии или легочной вены.
Анаис будто наяву увидела, как остро заточенный клинок проникает сквозь черную шкуру, пронзая органы и ткани. А вот и она маленькой испуганной девочкой сидит на каменных ступенях амфитеатра. От ужаса она прижималась к отцу, а он обнимал ее, защищая. И смеялся. Подонок.
— Но до этого пикадор перерубает быку затылочное сухожилие пикой, — сказала она.
— Ну да.
— Потом в дело вступают бандерильеро. Они расширяют рану, чтобы потекла кровь.
— Если вы и так все знаете, зачем спрашиваете?
— Я хочу составить четкое представление обо всех этапах умерщвления быка. Это ведь довольно кровавая картина?
— Ничего подобного. Все травмы носят внутренний характер. Матадор не должен задевать легкие животного. Публика не любит, когда бык плюется кровью.
— Да ну? Значит, матадор своей шпагой его просто приканчивает? Так сказать, наносит удар милосердия?
— Послушайте, чего вы ко мне привязались? Чего вы от меня-то хотите?
— Я хочу выяснить, не мог ли убийца быть матадором.
— Мясником, а не матадором.
— А разве это не одно и то же?
Mayoral направился к двери, показывая, что разговор окончен. Опять Анаис все испортила. Она нагнала его на пороге. Дождь перестал, сквозь тучи несмело проглянули лучи солнца, заставив лужи сверкать зеркальным блеском.
Вместо того чтобы попытаться расположить к себе фермера, она не удержалась от следующего вопроса:
— А это правда, что быков для корриды никогда не подпускают к самкам? Чтобы были злее?
Бернар Рампаль обернулся к ней и процедил сквозь зубы:
— Тавромахия — это искусство. И, как всякое искусство, имеет свои законы. Вековые законы.
— А мне говорили, что в загонах они пытаются оседлать друг дружку. Как вы думаете, если бы публика узнала, что все ваши быки — гомики, ей бы это понравилось?
— Катитесь отсюда.
* * *Дерьмо. Дерьмо. Дерьмо.
Сидя за рулем машины, Анаис вслух проклинала себя. Вчера завалила разговор с врачом — любителем гольфа. Сегодня — с фермером, который знал о быках все. Она просто не умеет держать себя в руках. И только все портит своими детскими наскоками и грошовыми провокациями. Ей поручено серьезное уголовное расследование, а она играет в подростковый бунт против буржуазного жизненного уклада.
Кровь стучала в висках. Лицо покрылось холодным потом. Если один из них сообразит позвонить в прокуратуру, ей конец. Дело передадут другому полицейскому. Более опытному. Менее импульсивному.
Добравшись до Вильнев-де-Марсана, она сделала остановку. Высморкалась, еще раз попрыскала лекарством в горло и закапала нос. Следовало заехать в жандармерию, но ее обуревали сомнения. Разговор с коллегами надо вести максимально дипломатично, но она на это просто не способна. Особенно сейчас. А, ладно. Пошлет к ним Ле-Коза. У него к таким вещам талант.
Она завела мотор и надавила на педаль газа. На сей раз она не стала кружить по шоссе департамента, а побыстрее выбралась сначала на магистраль N10, затем — на Е05. И взяла курс на Бордо.
Зазвонил мобильник. Не отрывая глаз от дороги — она мчалась со скоростью 180 километров в час, — Анаис плечом прижала к уху телефон.
— Это Ле-Коз. Я всю ночь шерстил Интернет. А утром обзвонил все загсы и службы социальной защиты.
— Давай, только коротко.
— Филипп Дюрюи родился в Каэне в восемьдесят восьмом году. Родители неизвестны.
