Дэвид Моррелл - Крайние меры

Была и еще одна причина, державшая его в состоянии крайнего напряжения. Он знал, что на шестом этаже при выходе из лифта, вблизи реанимационной палаты ему предстоит борьба с воспоминаниями. Он едва удержался на ногах при взгляде налево, на комнату ожидания реанимационного отделения. На неудобных металлических стульях сидели со скорбными лицами мужчины и женщины. Ввалившиеся щеки, воспаленные глаза с темными кругами. Несчастные боролись со сном, ожидая новостей о своих близких.

Еще совсем недавно он был среди них, но сейчас постарался прогнать тяжелые воспоминания, чтобы не отвлекаться от поставленной задачи. Миновав вход в детское реанимационное отделение, он свернул налево и прошел по короткому коридору к отделению для взрослых. Раньше ему не доводилось там бывать, но он предположил, что оно не очень отличалось от детского.

Так и оказалось. Оба отделения были практически идентичными. Открыв дверь, Питтман очутился в небольшом, ярко освещенном зале, с воздухом, пропитанным едким запахом лекарств. На противоположной от двери стороне находилась стойка с располагавшимися вдоль стены застекленными шкафами. На стойке в беспорядке валялись истории болезней, шкафы были заполнены аппаратурой и медикаментами. Среди шипения, жужжания, писка и чавканья систем жизнеобеспечения деловито сновали из палаты в палату врачи и медицинские сестры. Питтман знал, что в отделении пятнадцать палат, пятнадцать дверей, за которыми находились нуждающиеся в постоянной помощи люди.

Здешние порядки были ему хорошо известны. Не раздумывая, Питтман направился к раковине слева от двери, подставил ладони под сосуд с антисептиком и стал ждать, когда электронный глаз даст команду, чтобы на руки выплеснулась порция красной жидкости с ядовитым запахом. Он тщательно протер руки и поднес их к водопроводному крану. Второй электронный прибор пустил воду. Третий автомат выдал поток горячего воздуха, как только Питтман поднес руки к сушилке. Он потянулся к стопке белых халатов на полке рядом с умывальником, но его остановил резкий женский голос:

— Чем могу быть полезна? Что вы здесь делаете?

Питтман оглянулся и увидел женщину лет сорока пяти, весьма плотного сложения, с седоватыми короткими волосами и жестким лицом скандинавского типа. На ней были белые туфли, белые брюки и белоснежный короткий халат.

Питтман не знал, врач это или медсестра. Но прекрасно разбирался в психологии больничных служащих. Если это сестра, она не станет возмущаться, когда ее назовут доктором. Она, конечно, поправит посетителя, но будет польщена ошибкой. Если же это врач, а он назовет ее сестрой, она вполне может рассвирепеть.

— Да, доктор. Вы можете помочь. Я из команды, расследующей смерть Джонатана Миллгейта. — Питтман извлек из бумажника и продемонстрировал фальшивое полицейское удостоверение личности, которым снабдил его О'Рейли.

Женщина даже не взглянула на удостоверение.

— Сколько можно? Вы торчали здесь всю ночь и мешали работать своими вопросами.

От Питтмана не ускользнуло, что женщина не поправила его, когда он назвал ее доктором.

— Прошу извинить, доктор. Но открылись новые весьма важные обстоятельства, которые следует проверить. Надо поговорить с сестрой, дежурившей в палате Миллгейта в тот вечер, когда его вывезли из больницы.

Питтман изо всех сил старался ничем не выдать своего волнения. Из-за нехватки времени он не проверил, работает ли в этот уик-энд нужная ему медсестра, рассчитывая на то, что в больницах уик-энды обычно не имеют значения. Иначе по субботам и воскресеньям некому будет ухаживать за больными. Поэтому график дежурств строился так, что у работников не было единого выходного: у кого в понедельник, у кого во вторник и т.д. Медсестры, как правило, в течение нескольких недель работали в одну и ту же смену: с семи до трех, с трех до одиннадцати и с одиннадцати до семи. Именно поэтому Питтману пришлось ждать до полуночи — когда будет дежурить медсестра, при которой двое суток назад Миллгейта вывезли из больницы.

— Это Джилл, — сказала доктор.

— Она дежурит этой ночью?

— Да.

Питтман ничем не выдал своей радости.

— Но она слишком занята, чтобы беседовать с вами.

— Понимаю, доктор. Прежде всего пациенты. Но поверьте, я не беспокоил бы вас, не будь это так важно. Но может быть во время перерыва...

— Подождите, пожалуйста, снаружи, мистер...

— Детектив Логан.

— Как только она немного освободится, я попрошу ее поговорить с вами.

2

Прошло минут сорок. Питтман стоял, прислонившись к стене, в комнате ожидания. Теперь он полностью идентифицировал себя с несчастными, заполнившими это помещение. Воспоминания о прошлом усиливали напряжение. Он стоял, насупив брови, когда распахнулась дверь реанимационного отделения, и из нее вышла привлекательная женщина на вид чуть моложе тридцати. Она огляделась и подошла к Питтману.

— Детектив Логан?

— Да.

— Я Джилл Уоррен. — Медсестра протянула руку. — Доктор Бейкер сказала, что вы хотите задать мне несколько вопросов.

— Совершенно точно. Не могли бы мы пройти куда-нибудь, где не так много народу? Этажом ниже, рядом с лифтом есть кофейный автомат. Вы не станете возражать, если я угощу вас...

— Этажом ниже? Похоже, вы прекрасно знакомы с нашей больницей.

— Мне пришлось провести здесь немало времени. Когда мой сын лежал в реанимации. — Питтман махнул рукой в сторону детского отделения.

— Надеюсь, теперь он в порядке?

— Нет... Он умер.

— О... — только и могла проговорить Джилл упавшим голосом.

— Рак кости. Саркома Юинга.

— Ах, — произнесла она едва слышно. — Мне не следовало... Простите.

— Вы не могли знать. Я не в обиде.

— И вы все еще хотите угостить меня чашечкой кофе?

— Определенно.

Питтман прошел вместе с ней к лифту. И когда дверь кабины закрылась, испытал некоторое облегчение. Он очень рисковал, потому что врач, находившийся в ту ночь рядом с Миллгейтом, мог узнать его и обратиться в полицию.

Когда они вышли из лифта этажом ниже, морщины на лбу Питтмана разгладились. Здесь никого не было, кроме уборщика в дальнем конце коридора. Истратив последнюю мелочь, он опустил монеты в щель автомата.

— Какой кофе вы предпочитаете? С сахаром? Сливками? Может, без кофеина?

— Честно говоря, мне хотелось бы чаю. — Джилл протянула руку и нажала на нужную кнопку.

Питтман не мог не заметить изящной формы ее руки.

Машина заурчала.

Джилл повернулась к нему и спросила:

— Итак, что вы хотели от меня услышать?

Горячая жидкость полилась в картонный стаканчик.

— Мне надо проверить кое-какую информацию. Был мистер Миллгейт в сознании, когда те люди его забирали?

— Люди? Мягко сказано. Бандиты, так вернее. Особенно доктор, который настаивал на вывозе.

— Мистер Миллгейт возражал?

— Боюсь осложнить вашу жизнь, если отвечу.

— Простите, не понял.

— Я слегка отклонилась от темы и не ответила на ваш первый вопрос. Да, он был в сознании. С другой стороны — и это ответ на второй вопрос — ему не дали возможности выразить протест.

Она отпила из картонного стаканчика.

— Как чай?

— Нормальный. Пахнет кипятком. Больничный автомат. Я к такому привыкла. — У нее была прекрасная улыбка.

— Почему Миллгейт протестовал? Он не хотел, чтобы его перевозили?

— И да, и нет. Той ночью происходило нечто, чего я до сих пор не могу понять.

— Вот как?

— Приехавшие за ним типы заявили, что его следует увезти, так как в вечерних новостях сообщили, в какой он больнице, и теперь сюда могут нагрянуть репортеры.

— Да. Было сообщение о секретном докладе Министерства юстиции, который каким-то образом стал достоянием гласности. Велось расследование деятельности Миллгейта в связи с тайной операцией по закупке ядерного оружия в бывшем Советском Союзе.

— Ядерное оружие? Но для прессы они сказали совсем другое. — Голубые глаза Джилл были настолько светлыми, что казались полупрозрачными.

— Кто они? И что именно было сказано?

— Они сообщили прессе, что больше всего опасаются составителя некрологов ...забыла его имя.

— Питтман. Мэтью Питтман.

— Да-да. Сказали, что Питтман может убить Миллгейта, если тот останется в больнице. Но той ночью они ни словом не упомянули о Питтмане. Их волновало лишь сообщение в новостях о расследовании.

Питтман напрягся.

— Похоже, они сменили свою версию, — добавила Джилл.

— Значит, Миллгейт полагал, что сообщение о расследовании не является достаточно веской причиной для вывоза его из больницы.

— Не совсем так. — Джилл задумчиво тянула из стаканчика чай. — Вообще-то он не отказывался ехать. Точнее, не сопротивлялся. Пребывал в меланхолии. Ему было все равно. «Поступайте, как знаете, — не уставал повторять он. — Не имеет значения. Ничего не имеет значения. Но не забирайте меня сейчас». Больше всего его огорчала поспешность этих людей. «Не сейчас, — умолял он. — Подождите немного».