Джой Филдинг - Не делись со мной секретами
– Просто – не очень убедительно, – повторил Том Олински, не пытаясь как-то разъяснить свои слова. – Нам бы не удалось даже пройти стадию предварительного слушания. И вы, Джесс, это знаете так же хорошо, как знаю я.
– А как насчет большого жюри?
– Даже большое жюри потребует каких-то доказательств убийства этой женщины!
– Существует много случаев, когда людей обвиняли в убийстве, хотя трупы так и не были найдены, – настаивала на своем Джесс.
Том Олински помолчал, опершись на письменный стол. Джесс почувствовала, как напряженно отреагировало дерево.
– Джесс, неужели мне надо напомнить вам, что у этого человека имеется алиби, покрывающее время исчезновения Конни Девуоно?
– Знаю... Его мать-святоша! – усмехнулась Джесс, – Он не забывает подбрасывать ей спиртное. А она снабжает его алиби.
Том Олински опять вернулся на свою сторону письменного стола и медленно опустился в кожаное кресло огромных размеров. Он ничего не возразил на это, что пугало ее больше, чем слова.
– Неужели мы просто спустим ему такое? – воскликнула Джесс. – Неужели вы на это намекаете? – Она взмахнула руками, встала, отвернувшись, чтобы он не заметил, что ее глаза наполнились слезами.
– Джесс, в чем дело? – спросил Том Олински. Но она уже направилась к двери.
Джесс остановилась, вытерла глаза, перед тем как повернуться.
– О чем вы спрашиваете?
– Вы принимаете это дело ближе к сердцу, чем следовало бы. Не поймите меня неправильно, – продолжал он. – Как обвинителя, вас выделяет одна характерная черта – проявление сочувствия к большинству жертв. Это позволяет вам видеть ситуацию в ином свете, чем всем остальным, дает дополнительные аргументы, позволяет вам бороться более упорно. Но я чувствую, что тут присутствует что-то еще. Верно? Не расскажите ли вы мне, в чем тут дело?
Джесс пожала плечами, отчаянно стараясь не допустить образа матери.
– Может быть, я ненавижу, когда концы не сходятся с концами. – Она безуспешно попыталась улыбнуться. – Или, может быть, мне нравится настоящая борьба.
– Но даже вам для борьбы нужен противник, – сказал ей Том Олински. – А в данном случае у нас такого нет. Хороший адвокат защиты – а ваш бывший муж очень хороший адвокат защиты – сделает из нас окрошку, Джесс. Нам нужен труп.
Джесс вспомнила лицо Конни Девуоно, ее горящие глаза, когда они сидели друг против друга в небольшой комнате для бесед.
«Кто позаботится о моем сыне? – спросила она. – Уж не вы ли?» – Джесс попыталась представить эту женщину бездыханной у края пустынной дороги. Этот образ появился в ее воображении легче, чем она предполагала. От нахлынувших чувств она чуть не задохнулась. Джесс так сильно сжала челюсти, что у нее заныли зубы.
Она ничего не сказала, только склонила голову в знак признания справедливости сказанных им слов и вышла из кабинета инспектора, контролирующего ее очередное судебное разбирательство. Украшения по случаю Дня всех Святых в коридорах уже сняли и заменили их видами странников в предвкушении праздника Дня Благодарения. Джесс заглянула в свой кабинет только затем, чтобы взять плащ и попрощаться с сослуживцами, на лицах которых отразилось удивление: она уходила слишком рано, хотя был уже шестой час.
И дело не в том, что ей хотелось уйти поскорее домой. Не в том, что ей не чем было заняться. И не в том, что у нее не было иного выбора, сказала она себе. Она дала себе слово. По истечении десяти дней после того, как она сказала себе: «Я просто не могу, я сыта этим по горло», она наконец сдалась на уговоры сестры и решила пойти на прием к Шерри Хосек, новой женщине в жизни отца. Обед в семь часов вечера. Бистро «110». Да. Приду. Обещаю.
Свояк и знакомая отца – все в один вечер, убить двух зайцев.
– Другого мне и не надо, – громко простонала Джесс, когда оказалась одна в лифте. – Ничего лучшего не придумаешь, чтобы поставить точку в конце прекрасного дня.
Лифт остановился на следующем этаже, вошла женщина, услышав окончание произнесенной вслух фразы. Джесс поспешно сделала вид, что зевает.
– День показался длинным? – спросила женщина, и Джесс чуть не рассмеялась.
События дня промелькнули в ее голове, как на видике при быстром прогоне. Она вспомнила, как стояла перед судьей Эрлом Харрисом, ее бывший муж рядом, который потребовал мгновенного судебного разбирательства обвинения своего клиента в нападении на Конни Девуоно.
– Затягивание судебного разбирательства, – заявил он, – равнозначно отказу в справедливом судебном рассмотрении.
Она увидела издевательскую ухмылку Рика Фергюсона, услышала свой неуверенный ответ:
– Ваша честь, мы вынуждены просить о переносе судебного разбирательства из-за отсутствия нашего свидетеля на сегодняшнем заседании.
– На какой день? – спросил Харрис.
– Ваша честь, дайте нам тридцать дней.
– Получится слишком близко к Рождеству, – напомнил ей судья.
– Верно, Ваша честь. И все же.
– Откладывается на тридцать дней.
– Искренне надеюсь, что за эти тридцать дней старая дама объявится. – Рик Фергюсон даже и не пытался скрыть насмешку в голосе. – Мне бы не хотелось зря околачиваться тут в течение долгого времени.
Джесс прислонилась к стенке лифта, фыркнув и делая вид, что кашляет.
– Как вы чувствуете себя? – спросила стоявшая рядом женщина.
– Превосходно, – ответила Джесс, вспомнив о своем утреннем огорчении, когда она пригнала машину в ремонтную мастерскую. «Как это так, мою машину нельзя отремонтировать к вечеру? Просто неполадка с одним „дворником“. Господи, чего тут!» Значит, ей придется ехать домой на автобусе, в тесноте, неудобно, сидячих мест, конечно, не будет. И ей придется бежать, высунув язык, чтобы поспеть к семи часами в ресторан.
Она могла бы взять такси, подумала Джесс, зная, что поблизости такси нет. Таксишники избегали подъезжать к перекрестку 26-й улицы и проспекта Калифорния, особенно после наступления темноты. Конечно, она могла вызвать такси с работы, но это было бы избрать легкий путь. Или она могла бы позвонить Дону. Нет, она ни за что не станет делать этого. Она разозлилась на него, даже возмутилась. Почему же? Потому что он притворялся объективным, хотел показаться, что он прекрасный адвокат? Да, поняла она, из-за всего вместе.
Значит, сама она была не такая уж хорошая, подумала Джесс, когда лифт остановился на четвертом этаже, и в него вошла группа высоких чернокожих в разноцветных шерстяных шляпах. Все это бесило ее, она ощущала себя на грани срыва.
– Ах, мать твою! – выразился один из длинных чернокожих, когда двери лифта закрылись на первом этаже.
Абсолютно то же, что чувствую и я, подумала Джесс, засовывая сумочку под плащ и торопливо направляясь к вращающейся двери.
На улице было ужасно холодно. Эти бесстыдные предсказатели погоды в Чикаго предвещали необычайно холодный ноябрь и, как ни странно, оказались правы. На декабрь они предрекали горы снега. А Джесс все еще не купила себе зимних сапог.
Она подошла к автобусной остановке на углу, рассмотрев то, что до этого момента было скрыто темнотой: квадратных теток, которые накрутили на себя неизвестно что, чтобы согреться; полоумных, боровшихся с сатанинскими силами и бесцельно бродившими рядом с остановкой с бутылками в руках, детишек, которые были так затравлены, что не имели ни сил, ни желания противиться нападению бродяг и неудачников. Кого тут только не было, и их количество росло год от года. Разрастаются, как раковые клетки, подумала она, радуясь тому, что подошел автобус.
Она проехала на автобусе до пересечения проспекта Калифорния с 8-й улицей, на метро до улицы Стейт, там сделала пересадку на линию Эл, и все это спокойно и без суеты. Если бы ее увидел в этот момент Дон! – подумала Джесс и чуть не рассмеялась. Его бы хватил удар. «Ты с ума сошла? – закричал бы он. – Разве ты не знаешь, как опасно ездить по линии Эл, особенно вечером? Что ты хочешь этим доказать?»
Хочу просто доехать до дома, мысленно ответила она, не поддаваясь чувству страха перед тем, кого не было рядом с ней.
Платформа остановки линии Эл была переполнена шумной людской толпой, сильно замусорена. Сзади на нее налетел какой-то юнец и помчался дальше, не потрудившись даже извиниться. Пожилая женщина, проходившая мимо, наступила ей на ногу и посмотрела на нее так злобно, будто это Джесс должна была попросить у нее прощения. Черные, коричневые, белые лица. Холодные лица, подумала Джесс, мысленно рисуя всех голубыми красками зимы. Телодвижения в ночи. Каждый немного побаивается другого. Как будто наблюдает за ростом раковых клеток, опять подумала она и неожиданно увидела лицо матери в переднем окне приближавшегося вагона.
Поезд остановился, и Джесс почувствовала, как ее несут к дверям. Она почти не касалась ногами платформы. В следующее мгновение ее втолкнули в вагон и бросили на потрескавшееся виниловое сиденье, втиснули между огромным негром с правой стороны и пожилой мексиканкой с большой сумкой – с левой. Напротив уселся филиппинец, держа на коленях непоседливого белого ребенка. Раздался свисток. Вагон дернулся, поезд поехал. Зимние плащи, пальто, как занавес, все закрыли перед глазами Джесс. От дыхания большого скопления народа нагрелся воздух.
