Ширли Джексон - Мы живём в замке
— Моя кухня! — ахнула Констанция. — Моя кухня.
Она оторопело замерла на пороге. А я подумала, что ночью мы перепутали дорогу, заплутали и теперь забрели в чужое время, к чужой двери, в чужую, страшную сказку. Констанция прислонилась к косяку и повторяла:
— Кухня, Маркиса, моя кухня.
— Моя табуретка цела, — сказала я.
Дверь открывалась с таким трудом оттого, что ей мешал кухонный стол, лежавший на боку. Я поставила его на ножки, и мы вошли. Два стула разбиты в щепки, на полу месиво осколков, обрывков, съестных припасов. На стенах подтеки повидла, сиропа и томатного соуса. Раковина, где Констанция моет посуду, доверху забита стеклом, точно в ней хладнокровно один за другим били стаканы. Ящики со столовым серебром и кухонной утварью вырваны из гнезд и разбиты о край стола и о стены; серебряные ножи, вилки, ложки, служившие многим поколениям блеквудских хозяев, валяются, погнутые, на полу. Скатерти и салфетки, аккуратно подрубленные блеквудскими женщинами, стираные—перестираные, глаженые—переглаженые, штопаные и заботливо хранимые, выдернуты из ящиков буфета и разбросаны по кухне. Казалось, все богатства, все потаенные сокровища нашего дома найдены, поломаны и осквернены. У моих ног — разбитые тарелки с верхней полки буфета и наша маленькая в розочках сахарница — без ручек. Констанция наклонилась и подняла серебряную ложечку:
— Это из бабушкиного приданого. — Она положила ложечку на стол. Потом вдруг опомнилась: — Консервы! — и шагнула к двери в подпол.
Дверь закрыта: могли просто не заметить или времени не было по лестницам ходить. Констанция пробралась к двери и, приоткрыв, заглянула внутрь. Я представила наши чудесные банки разбитыми — осколки в липком месиве на полу; но Констанция, спустившись на несколько ступенек, сказала:
— Тут, слава Богу, ничего не тронуто.
Констанция прикрыла дверь и прошла к раковине — помыла руки и вытерла их полотенцем, поднятым с пола.
— Во-первых, мы тебя накормим.
Иона остался на крылечке — там уже припекало солнце — и потрясение оглядывал кухню; вот он взглянул на меня — думает, верно, что это мы с Констанцией устроили такой погром. Я заметила уцелевшую чашку, подняла, поставила на стол; надо, пожалуй, поискать, что еще уцелело. Я вспомнила, что одна из маминых дрезденских фигурок упала в траву; интересно, удалось ей спастись? Потом схожу, посмотрю.
День был совершенно не похож на другие дни — все наперекосяк, все не по порядку. Констанция спустилась в подпол и вернулась с банками в обеих руках.
— Овощной суп, — она чуть не пела от радости, — клубничное варенье, куриный бульон и мясо в маринаде.
Она расставила банки на столе и медленным взглядом обвела пол.
— Нашла. — Она подняла в углу кастрюльку. И вдруг, словно ей понадобилось что-то срочно проверить, побежала в кладовку.
— Маркиса, — рассмеялась она. — Они муку в бочонке проглядели. И соль цела, и картошка.
«Зато сахар нашли», — подумала я. Пол под ногами скрипел и хрустел, шевелился, как живой; ну конечно, сахар они искали специально — как иначе повеселишься; они, верно, кидали его друг в друга пригоршнями и орали: «Здешний сахар, сахар с ядом, на, попробуй, отравись!»
— А вот до полок добрались, — сказала Констанция. — И крупы рассыпали, и специи, и банки раскидали.
Я медленно обошла кухню, глядя под ноги. Они, похоже, сгребали все, что под руку попадется, и бросали на пол; повсюду валялись металлические консервные банки с такими вмятинами, точно они брошены с большой высоты; пачки чая, круп, печенья были растерзаны, раздавлены каблуками. Невскрытые баночки со специями грудой лежали в углу; пахнуло вдруг пряным печеньем, и я увидела одно печеньице — растоптанное — на полу.
Констанция показалась из кладовки с буханкой хлеба.
— Гляди-ка, оставили. И яйца есть, и молоко, и масло на леднике.
Дверь в подпол они не заметили — значит, и ледник не нашли. Вот и отлично, хоть яичницу на полу не устроили.
Я обнаружила три целых стула и расставила по местам — вокруг стола. Иона устроился в углу на моей табуретке и наблюдал за нами. Я выпила бульон из чашки без ручки; Констанция вымыла нож и намазала масло на хлеб. Я этого еще не осознала вполне, но время и порядок нарушились навсегда: когда я нашла стулья? когда я ела хлеб с маслом? сперва нашла, а потом ела? сперва ела, а потом нашла? или одновременно? Констанция вдруг вскинулась и, отложив нож, бросилась к закрытой двери в комнату дяди Джулиана, потом, смущенно улыбаясь, вернулась на место:
— Мне показалось — он проснулся. — И снова села.
Дальше кухни мы пока не ходили. Мы еще не знали, что осталось от дома, что ждет нас в прихожей и в столовой. Мы тихонько сидели на кухне, благодарные за три стула, за бульон, за солнечный свет, льющийся с улицы, и не было сил двигаться.
— Что они сделают с дядей Джулианом? — спросила я.
— Устроят похороны, — печально ответила Констанция. — Как остальным, помнишь?
— Я была в приюте.
— А мне позволили пойти на похороны, я помню. И дяде Джулиану они устроят похороны, придут Кларки и Каррингтоны, и маленькая миссис Райт обязательно придет. И будут рассказывать друг другу, как они горюют. И будут искать нас.
Я представила, как они ищут нас, как зыркают по сторонам, — меня передернуло.
— А похоронят его вместе с остальными.
— И я что-нибудь похороню в память о дяде Джулиане, — сказала я.
Констанция умолкла, глядя на свои пальцы — длинные пальцы на столе.
— Нет больше дяди Джулиана, и других нет, — сказала она. — И от дома ничего не осталось, Маркиса, только мы с тобой.
— Еще Иона.
— Еще Иона. И мы теперь затаимся, даже носу не высунем.
— Но сегодня день Хелен Кларк, она к чаю придет.
— Нет, — сказала Констанция. — Сюда она больше не придет. Никогда.
Мы тихонько сидели на кухне, и казалось — успеется, подождем пока смотреть, что сталось с домом, посидим так, вместе. Библиотечные книги по-прежнему на полке — нетронутые, — никто, видно, не рискнул трогать библиотечную собственность, кому охота платить штраф?
Констанция обычно не холила, а летала, но сейчас сидела, не в силах пошевелиться, уронив руки на стол; на разоренную кухню не глядела, сидела точно в полусне, точно не веря, что это — наяву. Мне стало не по себе.
— Надо дом убирать, — напомнила я, но она лишь улыбнулась в ответ.
Наконец ждать ее мне стало невмоготу.
— Пойду посмотрю, — сказала я и направилась в столовую. Констанция глядела, не шевелясь. Я распахнула дверь, и в лицо ударил запах сырости, гари и разорения; по полу разбросаны осколки огромных оконных стекол; серебряный сервиз сметен с серванта и растоптан, раздавлен — чудовищно, до неузнаваемости. Стулья здесь тоже переломаны; я вспомнила, что они крушили ими окна и били об стены. Через столовую я прошла в прихожую. Парадные двери распахнуты настежь, лучи раннего косого солнца узором рассыпались среди битого стекла на полу и на каких-то порванных тряпках; но это не тряпки — я узнала, — это занавески из гостиной, те самые, которыми хвасталась мама, больше четырех метров длиной. Снаружи никого не было; я постояла на пороге, разглядывая площадку перед домом, изуродованную следами шин и бесновавшихся ног; из шлангов натекли грязные лужи. Веранда загажена; в углу груда ломаной мебели, я помню, как старьевщик Харлер собирал ее вчера вечером. Неужели приедет сюда на своем фургоне и заберет все, что подвернется? А может, он просто любит кучи, вот и не устоял — принялся складывать? Я еще помедлила на пороге — вдруг чужие все-таки смотрят, — потом спрыгнула с крыльца, отыскала мамину дрезденскую безделушку — она лежала в траве под кустами — и понесла Констанции.
Констанция все еще тихонько сидела за столом; я поставила перед ней фигурку, она поглядела на нее, а потом взяла в руки и прижала к щеке.
— Это я во всем виновата, — сказала она. — Кругом виновата.
— Я люблю тебя, Констанция.
— И я тебя люблю, Маркиса.
— Так ты испечешь нам с Ионой пирожок? С розовой глазурью и золотыми листьями по ободочку?
Констанция покачала головой, мне даже показалось — не ответит, но она глубоко вздохнула, встала и сказала:
— Для начала я приведу в порядок кухню.
— А с этим что сделаешь? — Я коснулась пальцем дрезденской безделушки.
— Поставлю на место, — сказала она; я пошла за ней в прихожую, а оттуда — в гостиную. В прихожей оказалось чище, чем в комнатах, тут нечего было бить, но под ноги попадались ложки и черепки из кухни. В гостиной нас встретила мама, она благосклонно глядела с портрета, а гостиная — ее гостиная — лежала вокруг в руинах. Белый свадебный орнамент на потолке почернел от сажи и дыма, нам его вовек не отчистить; в гостиной еще страшнее, чем на кухне и в столовой, — а ведь мы ее так холили, и это мамина любимая комната. У кого же из них поднялась рука на арфу? Я сразу вспомнила ее жалобный всхлип. Обивка с узорами роз порвана и перепачкана: они пинали стулья и прыгали по диванам в мокрых, грязных башмаках. Окна здесь тоже разбиты, занавески сдернуты — значит, снаружи мы видны как на ладони. Констанция нерешительно остановилась на пороге, она, похоже, боялась войти в комнату, и я предложила:
