Стивен Кинг - Возрождение
Именно тогда в мою голову вернулся незваным гостем преподобный Джейкобс, и я завел машину.
— Давай, бычкуй, — сказал я. – Поедем прокатимся.
— Куда?
— В место, о котором мне рассказали много лет назад. Если оно еще там.
Астрид положила окурок в коробочку из-под «Сакретс» и засунула ее под сиденье. Проехав пару миль по Девятому шоссе, мы свернули на Козью гору. Деревья там плотно обступали дорогу, а солнце к тому времени уже скрылось за тучами.
— Если ты в загородный клуб, то нас туда не пустят, — сказала Астрид. – Предки отказались от своего абонемента. Сказали, что придется экономить, иначе колледж в Бостоне мне не светит. – Она сморщила носик.
— Нет, не в клуб, — ответил я.
Мы проехали Лонгмедоу, где когда-то БЮМ проводило ежегодные пикники. Тревожно поглядывая на небо, народ подхватывал одеяла и кулеры и разбегался по машинам. Гром грохотал, словно небесный товарняк, и я увидел, как где-то на другой стороне Скайтопа ударила молния. Меня охватило возбуждение. «Прекрасное зрелище, — сказал Чарльз Джейкобс в день нашего прощания. – Прекрасное и пугающее».
Мы проехали знак «Клуб «Козья гора» – 1 миля. Пожалуйста, приготовьте абонементы».
— Джейми…
— Тут где-то должен быть поворот на Скайтоп, — сказал я. – Может, уже и нет, но…
Поворот никуда не делся, как и гравийное покрытие. Повернул я немного быстрее, чем следовало, отчего «Галакси» пару раз вильнул задом.
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — сказала Астрид. Судя по голосу, она не боялась нашей поездки навстречу грозе. В нем слышалось любопытство и легкое волнение.
— Я тоже надеюсь.
Подъем становился все круче. «Галакси» изредка повиливал на гравии, но по большей части держался молодцом. Две с половиной мили спустя деревья расступились, и мы выехали на Скайтоп. Затаив дыхание, Астрид подалась вперед. Я ударил по тормозам, и машина с хрустом остановилась.
Справа от нас стояла ветхая хижина с замшелой дырявой крышей и выбитыми окнами. Вместо краски стены хижины покрывала вязь из граффити, но такая блеклая, что ничего не разобрать. Впереди над нами возвышалась огромная гранитная глыба, из вершины которой, как Джейкобс и рассказал мне полжизни назад, торчал железный стержень. Он тянулся к тучам, таким черным и низким, что до них, казалось, можно было дотронуться. Слева от нас, куда и смотрела Астрид, в сторону океана бежали поля, холмы и серо-зеленые мили лесов. Там все еще светило солнце, заставляя мир сиять.
— Бог ты мой, и это место все время было здесь? И ты меня сюда ни разу не приводил?
— Да я и сам тут ни разу не был, — ответил я. – Мой бывший священник рассказал мне…
Ничего больше я сказать не успел. С неба ударила ослепительная молния. Астрид взвизгнула и обхватила голову руками. На миг – странный, ужасный, чудесный миг – мне показалось, что воздух превратился в наэлектризованное масло. Я почувствовал, как все мои волосы, даже тоненькие волоски в носу и ушах, встали дыбом. Потом раздался щелчок, будто бы щелкнул пальцами невидимый великан, и второй заряд ударил прямо в стержень, окрасив его в ярко-синий цвет, сполохи которого танцевали вокруг головы Чарльза Джейкобса в моих снах. Мне пришлось закрыть глаза, чтобы не ослепнуть. Когда я их открыл, шест полыхал вишнево-красным. «Как подкова в кузничном горне», — сказал тогда преподобный, и так оно и было. Гром не заставил себя ждать.
— Хочешь, уедем отсюда?! – проорал я, чтобы перекрыть звон в своих собственных ушах.
— Нет! – крикнула она в ответ. – Туда! – указала она на остатки хижины.
Я хотел было сказать ей, что в машине безопаснее (вроде бы я где-то слышал, что резиновые шины послужат заземлителем и защитят от молнии), но ведь над Скайтопом пронеслась не одна тысяча гроз, а старая хижина все еще стояла. И пока мы, держась за руки, бежали к ней, я понял, почему: молнии притягивал стержень. По крайней мере, до сих пор.
Когда мы добрались до открытой двери хибары, по граниту забарабанил град размером с гальку.
— Ай! Ай! Ай! – кричала Астрид… и в то же время смеялась. Она влетела внутрь. Я – за ней, как раз тогда, когда мелькнула очередная молния. Эдакая канонада на поле брани Судного дня. На этот раз молнии предшествовал треск, а не щелчок.
— Смотри! – Астрид схватила меня за плечо.
Вторую атаку на стержень я пропустил, но зато ясно увидел ее последствия: по покрытому каменной крошкой склону шариками катились огни святого Эльма. Полдюжины огней. Один за другим они потухли.
Астрид обняла меня, но этого оказалось мало: сцепив руки на моей шее, она вскарабкалась на меня и обхватила ногами.
— Это просто сказка! – крикнула она.
Град сменился ливнем. Скайтоп скрыла завеса дождя, но стержень виднелся отчетливо, потому что в него не переставая били молнии. Он светился голубым и лиловым, потом алым. А потом гас только для того, чтобы заполыхать снова.
Такие сильные ливни редко бывают долгими. Когда дождь поутих, мы увидели, что гранитный склон под стержнем превратился в реку. Гром потихоньку терял свою ярость и переходил на ворчание. Повсюду слышалось журчание воды, словно бы сама земля что-то нам нашептывала. На востоке все еще светило солнце: над Брунсвиком, Фрипортом и Салимовым Уделом, где мы увидели не одну, не две, а целых полдюжины радуг, которые пересекали друг друга, словно олимпийские кольца.
Астрид развернула меня к себе.
— Мне нужно кое-что тебе сказать, — прошептала она.
— Что? – Мне вдруг почудилось, что она испортит эти непередаваемые минуты заявлением, что хочет порвать со мной.
— В прошлом месяце мама отвела меня к доктору. Она якобы не хочет знать, насколько у нас все серьезно, мол, это не ее дело, но ей нужно удостовериться, что я забочусь о себе. Так она выразилась. А еще: «Скажешь доктору, что они тебе нужны из-за нерегулярных и болезненных месячных. Когда он увидит, что ты пришла со мной, то все поймет».
Я сначала не понял, о чем это она.
— Противозачаточные, дурачок. — Астрид стукнула меня в грудь. — «Оврал». Нам теперь можно, потому что с тех пор, как я начала его принимать, у меня уже были месячные. Я ждала подходящего случая, и если это не он, то другого не будет.
Она отвела от меня взгляд блестящих глаз и принялась кусать губы.
— Только… только не слишком увлекайся, ладно? Думай обо мне и будь нежным. Потому что мне страшно. Кэрол мне сказала, что ей в первый раз было очень больно.
Мы раздели друг друга, наконец-то — полностью. За это время из-за туч выглянуло солнце, а журчание воды потихоньку стихло. Руки и ноги Астрид уже успели загореть. Все остальное было белым, как снег. Золотистые волосы у нее на лобке скорее не скрывали, а подчеркивали ее лоно. В углу хижины, там, где крыша оставалась целой, лежал старый матрас: не мы первые использовали это место по его сегодняшнему назначению.
Направив меня, Астрид заставила меня остановиться. Я спросил, все ли хорошо. Она сказала, что да, но ей хочется все сделать самой.
— Замри, милый. Просто замри.
Я замер. Какая мучительно-приятная агония. Она подняла бедра. Я вошел глубже. Еще выше. Еще глубже. Помню, как я смотрел на матрас с его истертым узором, пятнами грязи и одиноко ползущим по нему муравьем. Как Астрид снова подняла бедра, и я вошел в нее до конца.
— Боже! – задохнулась она.
— Тебе больно? Астрид, тебе…
— Нет, все чудесно. Наверное… можешь начинать.
Я начал. Мы начали.
То было наше лето любви. Мы занимались ею в самых разных местах — однажды в трейлере Цицерона Ирвинга даже сломали кровать в спальне Норма, и нам пришлось собирать ее заново, — но чаще всего пользовались хижиной на Скайтопе. Она стала нашим местом, и мы нацарапали свои имена среди сотен прочих на одной из стен. Другой такой грозы, впрочем, не было. По крайней мере, не в то лето.
Осенью я уехал в Мэнский университет, а Астрид — в Саффолкский университет в Бостоне. Мне казалось, что эта разлука временна: мы могли видеться на каникулах, а в туманном будущем, когда получим свои дипломы, даже пожениться. И вот одна из немногих вещей, которые я с тех пор усвоил насчет фундаментальных различий между полами: мужчины предполагают, а женщины располагают.
В тот грозовой день, когда мы возвращались домой, Астрид сказала:
— Я рада, что ты был у меня первым.
Я ответил, что тоже рад, даже не поняв, что значат ее слова.
Шумного разрыва у нас не было. Мы просто разошлись, и если кто-то стоял за этим постепенным увяданием отношений, так это Делия Содерберг, милая, тишайшая мама Астрид, неизменно любезная, но всякий раз смотревшая на меня так, как продавец смотрит на подозрительную двадцатидолларовую купюру. «Может, с ней все и нормально, — думает продавец, — но что-то тут малость не так». Если бы Астрид забеременела, мои предположения о нашем будущем могли бы оказаться верными. Какого черта, мы могли бы стать образцовой семьей: трое карапузов, гараж на две машины, бассейн на заднем дворе и все такое. Но я в этом сомневаюсь. Думаю, постоянные выступления — и девушки, которые вечно трутся около рок-групп, — сделали бы свое дело. Оглядываясь назад, я вынужден признать, что подозрения Делии Содерберг были оправданными. Я и в самом деле был поддельной двадцаткой. Достаточно высокого качества, чтобы фальшивку не заметили в большинстве магазинов… но только не в ее собственном.
