Грозный идол, или Строители ада на земле - Анатолий Оттович Эльснер
Постояв неподвижно некоторое время, старуха, потрясая в воздухе руками и сверкая глазками, злобно проговорила:
— Великий чудотворец наш — кукла, по твоим словам, с мальчонкой, сидящим во чреве. Такое слово не пройдет тебе даром, дура молодая с нескладным умом и языком, как у гадюки. Смотри ты, вот я слово тебе такое скажу и, когда исполнится слово на тебе, возголосишь ты, непутевая: «Верю, верю, чудотворец Лай-Лай-Обдулай, сними болезни мои…»
— Болезни ты на меня накликаешь! — воскликнула Ульяна испуганно, с разлившейся бледностью в лице.
— Не я, языком своим ты накликала, облаяв чудотворца, и за это сведутся корчами твои руки и ноги — вот мое слово.
Она схватила за руку девушку и повлекла ее за собой. Последняя, идя за нею, опечаленно проговорила:
— И ребеночек ее умрет.
— Слышала? — воскликнула старуха, останавливаясь и указывая на Сусанну. — Она не солжет, потому чудотворец в душе ее пророчит. Похоронишь ребеночка-то…
Она быстро ушла, ведя за руку Сусанну.
Молодая женщина стояла неподвижно, все более бледнея. Ребенок заплакал на ее груди, выводя ее из охватившего ее оцепенения, и со слезами, брызнувшими из глаз, она быстро направилась к двери своего домика, обнимая и целуя ребенка.
— Как сказала старуха Афросинья, так и сбудется, помните слово мое, потому она калякала с чудотворцем, я слышала, — после долгого молчания пораженных удивлением женщин так проговорила самая старшая из них.
— Никогда такого не было на деревне, чтобы проклинать, — задумчиво проговорила другая женщина. — Все пошло по-новому — и чудотворец великий, и печальники, и пророческое слово — только мирно ли будет в Раю-то?
— Уж молчала бы…
— Холод у меня в теле пошел от ее проклятий, — проговорила самая молодая женщина.
— Так-то оно лучше: всякая тварь земная трепещи как перед начальниками, так и перед небесной властью. Хорошо, благородно заживем теперь, и любопытно очень опять, не то что раньше: совесть и только всего, а что такое она? Воздух, дунь — и нет. Не то теперь будет: того судорогой сведет, кого кнутом постегают, а кто удостоится к ангелам причисленным быть…
Женщины задумчиво стали смотреть друг на друга; наступило молчание. Вдруг невдалеке от них раздался робкий, трепещущий голос:
— Начинается, начинается!
Женщины обернулись и стали смотреть на сидящих под деревом Груню и ее жениха. Алексей сидел, охватив рукой талию своей невесты, которая, положив голову на его плечо, смотрела вверх. Красные полосы ярко отпечатывались на ее бледном лице и плечах в виде крестов. Она казалась страшно исхудавшей и ослабевшей, глаза сделались большими, светящимися, и яркие прежде губы побелели.
— Что начинается-то, Груняшка, невесточка моя, начинается что?..
— Царство дьявола, — отвечала она, продолжая смотреть вверх и пошатывая головой. — Дьявол уже сидит на троне в Раю Зеленом, с бесчисленными острыми рогами, и каждый рог устремлен в каждое сердце. Слышал их слова: дьявол вложил их им в уста и зажег в каждом сердце огонь… Старец наш духоборский говорил, что все так будет, и вот вижу, сбывается. Первая кровь уже брызнула в Раю Зеленом… Засеяна, значит, нива сатаны… и возрастут на ней красные люди с ножами, с огненными надписями на лбу: месть и ненависть. Не будет конца мести и ненависти… Под ярмом будут стонать невольники, а власти под бременем греха, и кому тяжелее, не знаю, но черное привидение — безумие — будет ходить за всякой властью, и за всяким невольником — красное привидение — крамола. Когда же безумие поседеет от времени и, косматое, станет хохотать, как семь смертных грехов, скованных цепью, протянет крамола красные руки и задушит его. Так совершится круг, и тогда станут ангелы с пальмовыми ветвями на страже Зеленого Рая и запоют: мир человекам. Ох, не скоро будет это, и пока будет, вздохи не перестанут вырываться из уст, как дыхание бури, и слезы не перестанут падать из глаз человеков из Рая, и кровь не перестанет стекать по ножам кровавой полосой. Человек есть здесь злой: вот в этом именно начало страданий…
Мелкая дрожь прошла по всему ее телу, и она, болезненно вытянувшись, закрыла глаза.
Женщины, стоящие поодаль, выслушали все это с большим вниманием и стали перешептываться.
— Пророчица от духоборов, вишь ты какая! — шептала какая-то старуха, а другая женщина отвечала:
— Пророчит больно нехорошо и сама, как смерть…
В это время Алексей, смотревший на свою невесту с жалостью, с исказившимся от страдания лицом, в порыве мгновенно охватившего его негодования кричал:
— Да будет проклят этот человек!.. Дядя мой… если точно змея в душе его… О, Грунечка бедная, все перевернулось в Раю Зеленом, и не знаю, свободный ли я еще человек… Ах, я не знаю, кто это сделал… эти полоски от бичей на твоем милом личике… я бы схватил эту змею руками и бросил бы ее к небу, где Бог восседает: «Ты, Хозяин земли, даешь нам хлеб и виноград, и всякие злаки, и кусаешь нас в самое сердце ядовитым жалом ехидин…» Ох, сердце мое горит, когда смотрю на тебя, мой беленький цветочек… Или вот что, пойти разбить камнем нового бога: может быть, в нем спрятан грех, и вот он теперь расползся по Зеленому Раю… черви заползли нам в голову, и вот мы обезумели…
— Что болтаешь несуразное? — раздался над ним тихий слащаво-ласковый голос, и из-под ветвей дерева выставилось страшное лицо Парамона. Губы его вздрагивали от тонкого, глумливого смеха и в глазах сверкали злые искорки.
— Дядя Парамон, я жалуюсь Богу… я готов закричать в уши Самого Господа: зачем избили мою невесту плетками? Кто это сделал? Дядя Парамон… Ты всегда был добрым… овечкой считал я тебя, а теперь из твоих глаз катится зло… как ты страшно смотришь…
— Глупо говоришь, племянничек, не люблю я этого… Посек твою девку… не говорю, что невеста твоя… не кто иной, как великий чудотворец… Чудо такое явил, и черные духи постегали ее малость. Непутевая девка и языком ядовитым пророчит… Постегать надо было, что и говорить… Да опять не наша — духоборская она и к себе пускай идет… Не хочет чудотворец, чтоб женился ты, — я вопрошал… Гневается великий наш Лай-Лай-Обдулай. Смотри, и тебя постегает…
Здесь Парамон испугано остановился, пораженный видом Алексея.
С каждым словом старика он все более бледнел и, сделавшись совершенно белым и засверкав глазами, сделал резкое движение, как бы желая броситься и задушить начальника веры.
— Скорпион ты, а не дядя, и больно кусаешь мое сердце… Проклятый,
