Джеймс Паттерсон - Переступить черту (сокращ.)

Медики наконец уложили тело бандита на разодранное ковровое покрытие демонстрационного зала, и я опустился рядом с трупом на колени. Позаимствовав у медиков резиновые перчатки, я стянул с него маску. И обнаружил под ней другую — из черной резины. Маску аквалангиста. Так вот как они ушли! Под водой, используя акваланги.

Попросив у медиков телефон, я сообщил о моем открытии Уиллу Мэттьюсу. Он ознакомил меня с полным набором своих любимых ругательств и тут же начал звонить в речную полицию, требуя подкрепления.

Я стянул с лица бандита резиновую маску. Покойный был латиноамериканцем лет тридцати. В карманах пусто. Под мышкой — кобура с «береттой», серийный номер которой был стерт напильником. Взглянув на его руки и поняв, что отпечатков пальцев нам получить не удастся, я даже застонал. Я уже видел такие пальцы у крутых уголовников: бороздки на коже расплылись, как будто этот человек часто хватался за горячую водопроводную трубу.

Я нашел Лонни Джейкоба, попросил осмотреть руки покойного.

— Как по-твоему, удастся нам что-нибудь вытянуть?

— Может быть, — ответил с сомнением в голосе Лонни. — Я попробую повозиться с ним в морге.

— В чем дело, Майк? — спросил Уилл Мэттьюс, входя в салон сквозь разбитую витрину. — Ты перебежал от нас в службу уборки мусора?

— Просто решил потереться среди простых людей, выяснить, что они о нас думают, — ответил я.

— Мы сделали все, что могли, Майк, — сказал Уилл Мэттьюс, оглядывая окружавшую нас разруху. — Это чистая правда, и за нее я буду держаться. Советую и тебе повторять эти слова, когда нас начнут лупить со всех сторон.

— Конечно, — ответил я. — Тем более, что это чистая правда.

— А теперь вали отсюда и повидайся с семьей. Мой водитель тебя подбросит, — сказал Уилл Мэттьюс.

Я вышел на улицу. Дул холодный пронизывающий ветер, и все вокруг было тускло-серым. В такие дни начинает казаться, что зима не кончится никогда. И, усаживаясь в черный лимузин и думая о жене, я решил, что и не хочу, чтобы зима когда-нибудь кончилась.

Если Мейв больше не увидит весну, почему ее должен увидеть кто-то еще?

Говорят, с Рождеством в Нью-Йорке ничто сравниться не может, однако я никогда еще не видел родной город таким мрачным. Добравшись до дома и переодевшись, я повез детей в больницу. Я уже не замечал ни гирлянд, ни огней — видел только бесконечные серые ряды пустых окон, грязный бетон да пар, поднимавшийся над мостовой.

Я остановил фургончик перед больницей, вышел наружу, постоял немного, прислонившись к косяку входной двери — потому что боялся свалиться от усталости на землю. Мэри-Кэтрин провела внутрь моих ребятишек, нарядных, чистеньких, с красиво обернутыми подарками в руках. Когда наша процессия двигалась по коридору, даже у видавших виды медицинских сестер выступали слезы на глазах.

— Постойте-ка, — спохватился я и похлопал себя по карманам. — Запись школьного праздника. Я забыл…

— Вот она, Майк, — сказала Мэри-Кэтрин, протягивая мне пластиковую коробочку.

Я собрался в который раз поблагодарить ее, но Мэри-Кэтрин вдруг сказала:

— Передайте Мейв, что я люблю ее. Я побуду в холле, позовите, если понадоблюсь. Ступайте.

Рядом с креслом-каталкой Мейв стоял на коленях Шеймас. Я увидел Библию в его руках, и у меня ком подступил к горлу. Шеймас провел пальцем по ее лбу — крест-накрест. «Соборование? — подумал я. — Но почему сегодня?!»

Шеймас захлопнул Библию, крепко обнял меня.

— Пусть Бог даст тебе силу, Майк, — прошептал он мне на ухо. — Твоя девочка — святая. И ты тоже.

Он помолчал.

— Я скоро вернусь. Мне нужно глотнуть свежего воздуха.

Видимо, до этой минуты сердце мое все еще не разорвалось, потому что, когда Мейв обняла Крисси и Шону, я почувствовал, как что-то в нем лопнуло, точно гитарная струна.

Это несправедливо. Мейв каждое утро делала зарядку, всегда ела вовремя, не курила. Я прикусил губу, ощущая, как мою грудь распирает жгучая боль.

И тут, когда мой старший сын Брайан помог Мейв перебраться на койку и поставил кассету с записью школьного праздника, произошло нечто невероятное. Мейв рассмеялась. Это было не благовоспитанное хихиканье, а громкий, счастливый смех. Я подошел к ней, взял за руку.

В следующие десять минут больничная палата просто исчезла, мы словно сидели с ней дома, на продавленном диване, и смотрели один из наших любимых черно-белых фильмов.

— Какие же вы молодцы! — сказала наконец Мейв и похлопала детей по протянутым к ней ладошкам. — Беннетты срывают аплодисменты! Я горжусь вами, ребята.

— Что это вы тут расшумелись? — спросил вернувшийся Шеймас.

Он подошел к Мейв, поднес к губам и поцеловал ее ладонь.

— С Рождеством, — сказал он и положил на ее подушку золотистую коробку шоколадных конфет «Годива».

И тут же выступили вперед Джулия с Брайаном, державшие вдвоем одну маленькую бархатную коробочку. Мейв, открыв ее, улыбнулась снова — да так, словно болезнь покинула ее навсегда. В шкатулке лежала золотая цепочка с кулоном, на котором было выгравировано «МАМА № 1».

— Мы все на нее деньги копили, — сказал Брайан. — Даже малыши.

— Вот и дальше всегда все делайте вместе, ребята, — сказала Мейв бодро, пересиливая смертельную усталость. — Чем больше рук, тем легче ноша, а если мы с вами чем и богаты, так это количеством рук. Маленьких рук и больших сердец. Я так горжусь вами. Папа покажет вам подарки, которые я для вас припасла. С Рождеством! И помните: я люблю вас всех.

Шеймас повез детишек и Мэри-Кэтрин домой. Я закрыл дверь палаты, присел рядом с Мейв, обнял ее. И держал ее за руку, глядя на наши соприкасавшиеся обручальные кольца.

Потом я закрыл глаза и представил Мейв в отделении неотложной помощи — в первые дни нашего знакомства. Она и тогда, вспомнил я, вечно держала кого-то за руку. Скольким же людям отдавала она свою душу — и мне прежде всего.

Когда около полуночи я встал, чтобы размять затекшую спину, Мейв широко открыла глаза и стиснула мою ладонь.

— Я люблю тебя, Майк, — с усилием произнесла она.

«О боже! — подумал я. — Не сейчас. Только не сейчас!»

Я потянулся к кнопке вызова медицинской сестры, но Мейв покачала головой, и по ее измученному лицу покатилась слеза. А потом она взглянула мне в глаза и улыбнулась. И мне показалось, что Мейв уже видит тот дальний край, куда она готова отправиться — в свой последний путь.

— Будь счастлив, — сказала она. И выпустила мою руку.

Когда ее пальцы соскользнули с моей ладони, мне показалось, что внутри у меня что-то разорвалось, оставив пустую дыру.

Я подхватил падавшую навзничь Мейв. Грудь ее больше уже не поднималась и не опадала. И я опустил ее голову на подушку, мягко, как в первую нашу брачную ночь.

Я стоял, хватая ртом воздух, а больничная палата вращалась вокруг меня. Было такое ощущение, словно меня ударили под дых. Все, что когда-то делало меня счастливым, — каждую улыбку, каждый закат, каждую надежду, все хорошее — вышибло из моего сердца навсегда.

Я погасил свет и прилег рядом с женой. Для чего мне теперь жить? — думал я в тоске.

Я нашел руку Мейв, нащупал холодное обручальное кольцо. Вспомнил слезы счастья, выступившие на ее глазах — в маленькой церкви, где нас венчали, — когда я надел это кольцо ей на палец.

Я закрыл глаза и ничего уже больше не слышал. Все, что осталось у меня в этом мире, — это холодная ладонь Мейв, лежавшая в моей ладони, и пустота, гудевшая во мне, как линия высоковольтных передач.

Старшая медсестра Салли Хитченс появилась в 4.30, помогла мне встать и сказала, что теперь она позаботится о моей Мейв.

Тридцать кварталов, отделяющих больницу от моего дома, я прошел пешком, в предрассветной холодной мгле.

А войдя в гостиную, увидел, что все дети в сборе.

Я думал, что прошедшие несколько часов немного притупили мою боль, однако, оглядев их всех, я почувствовал, что на сердце у меня становится все тяжелее и тяжелее.

— Мама ушла от нас на небеса, — сказал я наконец, и дети с плачем бросились мне на шею.

Потом я пошел на кухню, чтобы сообщить о случившемся Шеймасу и Мэри-Кэтрин.

После этого я ушел в свою комнату, закрыл дверь и опустился на кровать. Не знаю, сколько я так просидел, может, часов десять. А потом в комнату вошел Шеймас и тихо сказал:

— Когда умерла твоя бабушка, я готов был поубивать всех. Врачей, которые сообщили мне о ее смерти. Людей, пришедших на ее похороны. Просто потому, что они, счастливчики, все еще живы. Потому что им не нужно возвращаться в пустую квартиру. Я даже подумывал снова взяться за бутылку, от которой отучила меня Эйлин. Но не сделал этого. Знаешь почему?

Я покачал головой. Я не знал.

— Потому что для Эйлин это было бы оскорблением. Тогда-то я и понял, что на самом деле она не покинула меня навсегда. Просто обогнала немного. Эйлин научила меня одной важной вещи: человек должен вставать по утрам и делать то, что он может делать, — пока не настанет утро, когда встать он уже не сумеет. Пойми, Мейв не ушла навсегда, она лишь обогнала тебя и теперь ждет. И потому ты не вправе опускать руки. Мы, ирландцы, не всегда добиваемся успеха, но довольно прилично умеем влачить свое бремя.