Марина Эльденберт - Жертва

— Я слышал об итальянце, который продержался неделю, — с улыбкой заметил вошедший Семен. Он промыл и перевязал ей руку, накинул на плечи шаль. Во всех его действиях читалось подобие плохо скрываемой вины, будто он извинялся за то, что с ней произошло. За то, что ничего не сделал, чтобы этому помешать.

— Тот итальянец умер через пару недель. У него пошло отторжение.

— Пожалуйста, у меня будет ребенок… — сдавленно прошептала она, чувствуя, как к горлу подкатывает ком.

— Это вас не должно больше волновать. Измененные не способны родить дитя.

Беатрис всхлипнула. Отчаяние затопило все её существо, превращая в подобие человека, готовое скулить и умолять. В ней билась ещё одна жизнь, жизнь ребенка, ради которого она была готова на все.

— Ваше тело избавится от него. Возможно, ещё до того, как вы изменитесь.

Словно в подтверждение его слов она почувствовала, как что пронзило её изнутри. Все тело будто растянули на дыбе, и боль шла из самой глубины её существа. Она закричала, не в силах терпеть это, судорожно вцепилась руками в руку Семена. Спустя несколько минут приступ миновал, и Беатрис тяжело дыша, вытерла со лба холодный пот.

— Что вы со мной сделали?! — хрипло спросила она, испытывая доселе неведомую ей ярость. Отчаянную, дикую, первобытную агрессию. Ответа не последовало.

— Надо её привязать, — произнес Семен, — сами знаете.

— Надо, — хмыкнул мужчина, — иначе она может покалечиться.

Это было похоже на кошмар наяву. Беатрис то колотило в ознобе, то становилось нечем дышать от жара, окружавшего её со всех сторон, как если бы по кругу развели костры, а она находилась в этом кольце. Тело сводило судорогами и пронзало болью, от которых она кричала в голос. Реальность и вымысел мешались воедино, представляя воспаленному сознанию такие картины, от которых хотелось выть, чаще всего от ужаса. В краткие мгновения осознания себя она понимала, что с ней происходит: высокая температура, бред, но не могла понять, чем и зачем заразили её эти люди.

Мысли появлялись и исчезали, сменяемые бессознательным состоянием. Она снова окуналась в мир кошмаров, и все начиналось сызнова. Ближе к концу старой жизни пришло осознание, будто разум прояснился на короткое мгновение перед смертью. Мужчина, которого Беатрис всеми силами старалась забыть, и настоящего имени которого она так никогда и не узнает. Он убил Ольгу. Он непонятным образом заставил ей родителей забыть её проступок и принимать её волю как свою собственную. Что это — дар или проклятие, ей ещё только предстояло узнать. Такой была последняя мысль Беатрис перед тем, как сознание человека в последний раз поглотила темнота.

Очнулась она уже совершенно здоровой, но иной. От ужасной раны на плече осталась лишь тонкая полоска свежего шрама.

— Шрам исчезнет со временем. Быстрее, чем можно себе представить.

Семен сидел рядом с таким видом, будто был её личным лекарем.

— Я умерла?

— Вам могло так показаться.

Беатрис хотела есть: до одури, до безумия. Она слышала стук его сердца набатом, в собственных ушах. Взгляд притягивала бьющаяся пульсом жилка на шее. При мысли о том, какова на вкус его кровь, её затрясло. Собственное сердце билось рваными толчками, она чувствовала его ритм во всем теле. Положила руку себе на грудь, прислушиваясь к ощущениям. Собственное дыхание казалось более глубоким, будто раньше она довольствовалась жалкими глотками воздуха, а сейчас поняла, каково это — дышать полной грудью. Нет, она совершенно точно не умерла.

— Вы голодны, — отрешенно произнес Семен, закатывая рукав, — я знаю. Так всегда бывает после первого пробуждения.

Обострившееся обоняние выхватывало даже самые тонкие, едва уловимые запахи. Между тем он протянул ей руку, проводя кинжалом вдоль вены и прикладывая запястье к её губам. Беатрис, словно в каком-то полузабытье, впилась зубами в рану, не давая ей закрыться, с силой прижимая её к губам и глотая соленую, теплую жидкость. Это было не похоже ни на что из известного ей ранее. Она наслаждалась вкусом, сходя с ума от неведомых, будоражащих ощущений. Сколько это длилось, Беатрис не знала. Помнила только, что с криком оттолкнула его руку, в ужасе комкая подол своего платья.

Рассудок отказывался принимать происходящее. Идущие изнутри рвотные позывы быстро прошли. Ей хотелось избавиться от этого металлического солоноватого привкуса во рту, но организм оживал, перестраиваясь изнутри. Чужая кровь заставила собственную закипеть. Она никогда не чувствовала себя такой живой, такой сильной. Было ещё что-то важное, и это что-то отозвалось биением второго маленького сердца внутри. Беатрис вскинула голову, глядя на мужчину, отступившего назад.

— Он жив, — произнесла она с радостью и надеждой, — мой ребенок жив.

— Это удивительно, но это так, — кивнул тот, — но вряд ли надолго. Не стоит давать себе напрасную надежду, Мария.

Она поднялась — одним движением, быстро, не почувствовав ни малейших признаков слабости или головокружения, не испытывая больше страха. Оказавшись с ним лицом к лицу, Беатрис замерла, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Что-то незнакомое, звериное, жестокое просыпалось внутри, но оно не казалось чужим.

— Я больше не ваша пленница. Я одна из вас. Уйди с дороги.

— Я не должен этого говорить, но если вы хотите жить, не возвращайтесь домой, Мария. Уезжайте из Петербурга, из России. Молитесь, чтобы ваш муж не стал вас искать, — Семен грустно кивнул. — Федор наверняка позаботился о том, чтобы Воронов узнал о том, что с вами случилось. Он убьет вас.

— Я сама решу, как мне быть, — процедила она. Сила, которая билась в ней, казалась просто невероятной. Беатрис не могла понять, как обозначить эти ощущения, но они были запредельными. Яркими. Отчаянными. Никогда раньше она чувствовала себя настолько живой и истинно неуязвимой.

Владельцы гостиницы позаботились о гостях, и на двери ванной висело два махровых халата. Одеваться в грязную одежду не улыбалось, а лишний раз смущать профессора тем более. Он и так всякий раз впадал в ступор от её откровенности. Набросив халат, Беатрис вышла из ванной и направилась к своему рюкзаку. Покопавшись в нем, извлекла на свет сменное белье, блузку и длинную юбку. Последнюю не помешало бы погладить, но утюга в номере не наблюдалось, а за счет особенностей жатой ткани, смотрелась она вполне сносно. Пока профессор что-то созерцал на балконе, Беатрис успела одеться. Подошла, облокотилась о дверной проем, и заметила:

— Посмотреть Питер со второго этажа частной гостиницы ещё никому не удалось.

— Я просто размышлял, — он повернулся к ней и улыбнулся. — Прекрасно выглядишь. Напоминаешь коренную русскую… Как это правильно сказать?

— Петербурженка. Русская. Слово «коренная» лишнее.

— Петербурженка? — повторил он, сквозь акцент и произношение. Беатрис не выдержала и рассмеялась.

— Надеюсь, я не слишком напоминаю американского туриста? — он указал на джинсы, футболку и темные очки.

— Окажись ты здесь лет двадцать назад, вполне. Сейчас ты напоминаешь мне себя.

— Мои подруги таскали меня по магазинам и выбирали одежду, так что я всякий раз менял стиль вместе с девушкой, — Сэт понял, что ляпнул, и поспешил сменить тему, — я ассоциируюсь у тебя с ботаником-профессором, которому место в лаборатории зла?

— Ассоциируешься, — поддразнила его она, — но сейчас ты стал чуть-чуть более сносным. Самую малость.

— Сносный ботаник-злодей? — рассмеялся Сэт. — Где мои студенческие годы? Тогда я больше внимания уделял девушкам, чем учебе.

Он протянул ей руку ладонью вверх:

— Покажи мне свой город, Беатрис.

— 14 —

Сэт в этот день не увидел ни одного общепринятого туристического места. Они прошлись по улочкам спального района, знакомясь с обликом современного Санкт-Петербурга: он — впервые, Беатрис вновь. Торнтон практически ничего не знал о северной столице России, но сразу проникся настроением города. Беатрис обещала, что полноценную экскурсию устроит ему в ближайшие дни, но он и не рвался к знаменитым разводным мостам или православному собору, на набережные или Васильевский остров, на Дворцовую площадь.

Она говорила, что атмосфера больших городов лучше всего чувствуется не в исторических местах, привлекающих множество туристов, а в спокойных отдаленных районах. Центр расскажет тебе об истории и тех, кто давно умер, в то время как сам город — о людях настоящего. В районах, где штабеля пятиэтажек заслоняют панельные «высотки», над которыми насмешливо вырастают претенциозные новостройки, где на первых этажах жилых домов ещё можно увидеть магазинчики образца восьмидесятых, ты замечаешь простых людей, живущих в этом городе. Чувствуешь их настроение и начинаешь понимать, что единственная разница между вами — в названиях, которые кто-то когда-то придумал вашим странам и в диалектах.