Пенсия для киллера - Гу Бёнмо
Родственников ее нельзя было назвать сердечными людьми. Но, по крайней мере, они не унижали и не били ее, что встречалось сплошь и рядом. И все же они позволяли себе поиздеваться над ее положением: куда это пропал ее папаша, небось, прибили где-нибудь или шляется себе, ни о чем не думая, и так далее. Но ворчали они без злости, а на людях и вовсе вели себя как заботливые добропорядочные родственники.
Отец семейства владел фабрикой, на которой что-то производили. Его жена вместо хан-бока[7] носила западную одежду, повсюду таскала вышитую бисером сумочку, и от нее пахло парфюмированным кремом для лица и пудрой «Коти». У супругов были сын и дочь, по одному ребенку каждого пола, соответственно на три и пять лет старше приемной девочки. Она точно не знала, как к ним обращаться, поэтому использовала традиционные слова оппа и онни[8].
Онни, следуя принятым в ее элитной школе правилам, заплетала свои прямые до плеч волосы в косички, но требовала завязывать их красными лентами. Приходя домой, она немедленно надевала простенькое серебряное кольцо, хотя видеть его могли только члены семьи. Иногда онни доставала из шкатулки потемневшие серебряные побрякушки — руки у нее были нежные, как свежеиспеченный хлеб из сказок, — и доверяла девочке почистить их.
Робкий оппа учился в средней школе, он был тихий и чувствительный, но не забывал поблагодарить девочку, когда она подносила ему закуски. И всегда оставлял ей кусочек сладкого желе из бобов адзуки. Она не спеша смаковала угощение, очищая серебряные украшения зубной пастой.
В этом доме пользовались пастой «Лаки», а не солью и не зубным порошком. Девочка изумлялась, глядя, как паста выдавливается из тюбика, и осторожно, стараясь не потратить лишнего, отмеряла порцию размером с горошину. Когда серебро после тщательной чистки приобретало изначальный блеск, девочка примеряла кольцо, которое онни носила на безымянном пальце, а ей оно было велико даже на указательном. Любуясь украшением при свете ламп, девочка переживала моменты счастья — и не столько из-за кольца на пальце, не имевшего для нее особого значения, сколько благодаря ароматам модной зубной пасты и мыла «Коти», которые наполняли ванную.
Один сын и одна дочь в семье — воплощение бесконечной простоты и разумного решения. Видя, насколько самодостаточна эта лаконичность, и привыкая к ней, девочка невольно сравнивала родной дом с хлевом. Даже не потому, что там было грязно и настолько тесно, что спать удавалось только на боку, и однажды младенец чуть не задохнулся между спиной и грудью сестер. Но стоило девочке увидеть, как живут богатые родственники, она сочла, что ее родные отец с матерью не слишком отличаются от свиней: они спариваются, хрюкают и рожают одного ребенка за другим, хотя количество ртов намного превышает количество еды.
Немыслимо, как родители находили время и место, чтобы совершить сам акт в набитом спящими детьми крошечном домике. Эти отсталые невежды виделись ей настоящими животными, которые продолжали плодиться, пока не появился сын. Они даже толком не знали, зачем он им нужен, а только все глубже загоняли в нищету всю семью, пока наконец не оказались на грани голода. И тогда им пришлось отослать прочь ребенка, который не был ни самым умным, ни самым красивым или попросту считался слишком прожорливым.
А родственники жили в двухэтажном доме, построенном в западном стиле. У них имелись пианино, телефон и даже телевизор. Девочке приемные родители казались неприкасаемыми существами из потустороннего мира. Для полного счастья ей было достаточно просто смотреть на них. В семье также работала служанка, на два года старше оппа. И девочка с самого первого дня всем своим существом поняла, что ей отведена роль помощницы служанки.
Та делала самую трудную работу, например готовила, а падчерицу посылали на рынок со списком продуктов или отправляли мыть посуду водой, которая осталась после промывки риса. И хотя девочка ходила за покупками через день, корзина с продуктами на шестерых неизменно была очень тяжелой. Собирать воду из-под риса было утомительно, но если тарелки и кастрюли оказывались очень жирными, воды иногда не хватало, и тогда служанка ругалась. Средство для мытья посуды привез в качестве подарка из-за границы один из клиентов фабрики. Оно ценилось на вес золота, будто содержало волшебные пузырьки, которые нельзя тратить на что попало.
Для стирки требовалась большая сила, и служанка с падчерицей занимались этим вдвоем. Когда девочка привыкла к работе и окрепла, всю одежду она взяла на себя. Служанка лишь помогала ей стирать крупное постельное белье. Еще девочка ежедневно подметала и мыла полы во всем доме, поливала и стригла деревья в саду, которые росли не по дням, а по часам. А поздно вечером она гладила костюм хозяина дома и форму онни. Целого дня не хватало, чтобы выполнить всю работу.
Ранним вечером, убираясь, она прислушивалась к тому, как онни играет на пианино, а после ужина до нее долетали обрывки диалогов из телевизора. Ей казалось, что она ведет изысканный образ жизни. В этой семье никто не кричал друг на друга, все разговаривали тихими, вкрадчивыми голосами. И она смутно догадывалась, что именно благодаря сытой жизни родичи спокойны и ласковы, ведь им не приходится беспокоиться о куске хлеба.
Комната за кухней, которую падчерица делила со служанкой, была достаточно просторной, и они обе могли лежать на спине, раскинув руки. Но девочка все равно ворочалась в этом непривычном раздолье, пока в конце концов не пристроилась спать на боку у стенки, через которую иногда доносились разговоры дяди и его жены. Обычно они обсуждали образование и размышляли, отправлять ли падчерицу в школу, чтобы она научилась писать и считать. Похоже, они не могли определиться между «чего ради посылать девчонку учиться» и «все-таки она член семьи».
Она могла бы так и жить у них, не заботясь о еде и одежде, но все закончилось тем, что ей пришлось покинуть этот дом. Случилось это через три дня после того, как она нечаянно перекинула через плечо оппу — мальчика, похожего на чахоточного поэта из давно
