Бетонная агония - Дмитрий Новак
Солнце чернеет за горизонтом,
Где же вы, где, мои вечные сны?
Исчадья добра исходятся в гоготе,
Страхом сжигая душевнобольным,
Ангел с гнилыми зубами клевещет:
Сон не положен, работать пора -
Мозг на предел, а сердце взять в клещи
Бессонницей с ночи и до утра.
Меня закинули в глотку фургона, не снимая наручников, с грохотом захлопнулась дверь. Через решётку было видно, как на небе пробиваются первые лучи солнца, впервые за столько месяцев.
А ведь сегодня должен был быть прекрасный день, мама…
Прощай
На разлитой грязи сонного города,
Посередь перегара и осколков стекла.
Где-то в тени старого здания короба
Бегала, прыгала наша мечта.
Пыль поднимая и тихо кашляя,
Среди арматуры и крошки бетона,
Она веселилась, дура бесстрашная,
В воздух швыряя кусочки картона.
И стекловата ей стала периною,
В эту гнетущую, страшную ночь.
Она отвергала природу звериную
Нашего страха и нашу жёлчь.
На утро исчезнув, оставила смехом
Послание строчки, для тебя и меня.
Оставшийся ветер разнес его эхом
Меж стен, продолженье до ночи храня.
Свежеет, утреннее солнце не греет, да и толком не светит. Рассветный ветер промозглым дыханием облизывает почти оголённые кости. Только-только наступила весна, и из-под грязного снега на свет прорезается новорождённый асфальт. Первые ушастые меховые головы уже начали выглядывать из подвалов.
Летняя военная форма совсем не греет, и никогда не грела мальчика, но он уже успел к этому привыкнуть. Красные от холода ручки жмут лацканы грязно-зелёной шинели, стараясь хоть немного скрыть от собачьего холода распахнутую душу.
Невзрачный парнишка, с удивительно большими для азиата миндалевидными глазами, жмётся к осыпающемуся углу дома и улыбается. Открыто и как-то по-детски вымучено. Он слегка приплясывает от холода и постоянно прячется от ветра, то за угол дома, то за обжигающе морозную водосточную трубу, он ждёт.
Подъездная дверь с тяжёлым металлическим стуком захлопнула свою пасть. Парень спрятался, затем – осторожно выглянул, как запуганный зверёк, ложная тревога.
Сосед, высокий мужчина в армейских ботинках. Каждое утро он, как тигр из детских сказок, уходит на раннюю охоту. От него всегда пахнет мясом и мужским неуклюжим уютом. Он останавливается напротив Мальца, смотрит на него тёплым взглядом. Его широкая рука бережно лежит на толстенькой наплечной сумке.
Парень выглядывает из-за угла, смотрит в насмешливые серые глаза, скрытые почти под небом.
– Привет, дружище, – раздаётся голос гиганта.
Глубокий рокот отдаёт железом, умудряясь при этом быть ласковым. Насколько ласкова может быть щетина кабана.
Мальчишка попытался улыбнуться в ответ, но его сердце так обветрилось, что у него получается только слегка развести в сторону щёки. Ему кажется, что вышло не очень хорошо.
– Сегодня ничего нет, прости, – говорит Тигр, – может, вечером что-нибудь достану.
Да, на этот раз от него ничем не пахнет, кроме, разве что, бессонной ночи.
Мальчишка не прекращает улыбаться. Этот дядька, мужчина лет тридцати или тридцати пяти, живущий над ним, часто здесь проходит. Его шаги, чёткие и громкие, чуть подшаркивающие, ни с чем не спутаешь на лестничной клетке. Он постоянно здоровается, но никогда не произнося ни слова, только наклоном головы.
Кажется, парень ему ещё ни разу ничего не сказал, да Тигр его и не просил. Он всегда сам с ним заговаривал и почти каждый раз отдавал ему завёрнутые в пергамент горячие бутерброды. Самые вкусные, что парнишка когда-либо ел. Правда, это были единственные, которые он пробовал, но ему почему-то казалось, что лучше Тигра готовить их никто не мог. С дешёвым сыром, копчёной колбасой и всегда свежим огуречным ломтиком.
Они всегда были какие-то по-особенному аккуратные, словно сделанные не руками человека.
И в обмен за это он не требовал от Мальца ничего, даже беседы. Только лишь улыбался, наблюдая за тем, как парень полудико вгрызается маленькими зубками в сырную мякоть. Не умилительно, не приторно, а как-то устало и спокойно, словно смотрит на акт свершения вселенской справедливости. Словно каждый укус приближает наступление мировой гармонии. А, может быть даже, и это, конечно же более важно для мальчика, его собственной.
Тигр проходит мимо, не касаясь рукой, не говоря ни слова, в тщетных попытках сохранить внутренний огонь в это холодное утро. Парнишка смотрит ему вслед. И улыбается, на этот раз, искренне, для себя, словно лесной костерок. А здоровяк уходит, на ходу доставая из кармана куртки сигареты, он всегда закуривает, когда расстроен.
Парень остаётся один, наедине с бесснежным холодным рассветом и песней сердца. При одном взгляде на удаляющуюся спину Тигра хочется есть, но это ничего, это можно вытерпеть. Особенно, сегодня, ведь обжигающая пелена серого утра скрывает за собой столько прекрасного. Для этого надо видеть великое в малом.
Мальчик это умел, как и Тигр.
Настырный ветер разогнал побитые тучи, и алое холодное солнце выглянуло из-за серых могильников домов. Небо начало постепенно окрашиваться в краски, как если бы художник наскоро пытался раскрасить эскиз. И хоть этот день снова должен был скрыть белёсый саван облаков, утро испортиться уже не сможет.
Первые лучи ударили в глаза, мальчик открыл свою худую птичью грудку, чтобы ощутить их тепло на себе. Ему всё ещё было холодно, но уже не так грустно. Парень стоял и, как цветок, ловил каждый фотон света чёрным свитером. Он ждал и надеялся, что его не бросят, не бросят, как другие.
Недавно у него появился друг. До этого у него не было друзей, раньше он допоздна бродил по дворам. А вечерами оставался с Жабой один на один в холодной квартире, молча бродя по комнате в ожидании утра.
Он не был мальчику отцом, ни родным, ни приёмным, никаким. Просто очередной призраком в ледяном доме, только очень, очень большой. И опасный, ведь от него зависела жизнь Мальца в этом мире, но он же при этом медленно, с упоением пожирал её, набивая своё ненасытное брюхо. Его идеально круглые, мутные глаза всегда казались каким-то безукоризненными и холодными, как у рыбы.
Они никогда не менялись, ни в гневе, ни в радости, как и всё остальное заплывшее отёком лицо.
Как Тигр он не был, он не был сильным, не был смелым, не был высоким и грозным, но держать руку на горле умел всегда. Порой, буквально: он очень не любил, когда кто-то нарушает придуманные им правила…
…нет, сегодня лучше об этом не вспоминать. Сегодня лучше вспоминать о том, как он научился смотреть на мир. Точнее, как мир научился смотреть на него сотней мелких глаз. Он постоянно ходил по земле, словно призрак, и играл с миром в гляделки, и мир ему отвечал.
Это легко, когда тебе двенадцать. Несмотря на свою собачью жизнь дома, парень все ещё сохранял в себе открытость, насколько мог. Может, только она, открытость, его и спасала. Он наблюдал, обхватывал крыльями необъятные просторы такого замечательного в малом естества.
Так было
