Александр ЗОЛОТЬКО - ПОКЕР НА КОСТЯХ

   – Ты зачем-то мне это сказал.

   – Я тебе это сказал только затем, что меня об этом просил Михаил.

   – А от себя добавить ничего не хочешь?

   – Не знаю, – Паша посмотрел мне в глаза, – честно, не знаю.

   – Это все, что ты мне хотел сказать?

   – Почти.

   – Почти? – я приподнял брови. Дурацкая привычка, если вдуматься, но ничего уже изменить в своей мимике я не могу.

   – С интересом прочитал твой роман, – ровным голосом произнес Ковальчук, глядя куда-то мимо меня.

   – И?

   – Там у тебя все как-то незакончено…

   – Почему же? – я снова удивленно приподнял брови.

   – Некоторые линии не завершены. По твоему получилось, что та наднациональная разборка закончилась и все.

   – Для меня – закончилась! – резко, может быть, слишком резко, сказал я.

   – Закончилась.

   – Я сказал, для меня все это закончилось. Я больше не собираюсь окунаться в это дерьмо, которое вы почему-то называете защитой национальных интересов. Больше вы меня не подцепите. Я ненавижу эти ваши игры, ненавижу вашу систему. Ненавижу ваши методы…

   – Ненавидишь наши цели… – очень ровным голосом подсказал Ковальчук.

   – Ненавижу ваши… Что?

   – Будь логичным. Ты должен ненавидеть и наши цели тоже. Ведь именно они оправдывают в наших глазах наши методы. Мы ведь не просто хлебаем дерьмо. Мы хлебаем дерьмо из идейных соображений. У нас самые высокие побудительные мотивы.

   – Что тебе от меня нужно?

   – В общем, ничего.

   – Тогда я пойду, если ты не возражаешь. Твои высокие идеи не запрещают мне сейчас пойти по своим низменным и безыдейным делам?

   – Не запрещают. Они не входят с ними в противоречие.

   – Тогда я пойду, – чуть поколебавшись, я протянул руку.

   Паша оценил паузу, я это понял по его взгляду. Но руку мою он все-таки пожал.

   – Звони, если что, – сказал я.

   – Обязательно. И еще…

   – Что?

   – Тебе не приходило в голову поинтересоваться, почему никто из тех, кого ты назвал в своем романе, не был ни снят с должности, ни уволен? Даже я. А ты ведь достаточно ясно дал понять, что я, сотрудник украинской милиции, являюсь чуть ли не боевиком российской спецслужбы, и, уж во всяком случае, работаю в контакте с какой-то украинской.

   Я заставил себя улыбнуться. Надеюсь легко улыбнуться. И надеюсь – иронично.

   – Это меня не интересует.

   – Звони, если что, – еще раз повторил Ковальчук и, не торопясь, перешел через трамвайные пути.

   Я стоял и смотрел ему вдогонку. Ковальчук остановился возле девяносто девятых «жигулей», вынул из кармана ключ, открыл дверцу и сел за руль. Машина плавно тронулась с места и свернула направо, к Пушкинской, мимо «Ключевого слова».

   Мы совершенно свободные и независимые люди. Мы идем куда хотим. Мы совершенно свободны в своих поступках. Настолько свободны, что кто-то может совершенно спокойно предугадать наш маршрут.

   Сволочи. И пожаловаться некому. Разве что – бронзовому Ярославу Мудрому.

   Сергей Алексеев был доволен тем, что командировка закончилась. Он остался жив, хотя шансов на это было не так уж много. Напарнику не повезло, но это отошло на второй план. Чувствуя себя сволочью, Сергей все-таки радовался.

   Сергей не мог не радоваться, когда приехал в посольство и обменял свое удостоверение на документы обычного туриста. С трудом сдерживая улыбку, Алексеев вошел на борт самолета, и хорошее настроение не оставляло его все время полета. Он несколько раз пытался напомнить себе о взрыве возле универмага «Корвин», о разлетающихся кусках металла и обугливающейся плоти. Он помнил об этом, но… Все равно был счастлив.

   В Шереметьево его никто не ждал. Багажа у Сергея не было, он несколько секунд колебался позвонить жене или нет, потом решил вначале доложиться начальству. А сколько этот доклад займет времени, прогнозировать было трудно.

   Алексеев вышел к стоянке, оглянулся. Заметив вынырнувшую откуда-то «мазду», попятился. Красная иномарка двигалась прямо к нему, и Алексееву это не понравилось.

   Он успел сделать три или четыре шага, когда «мазда» затормозила напротив него. Открылась задняя дверь.

   – Не нужно нервничать, – негромко сказал подошедший к Сергею сзади мужчина, – в машину.

   – Чем обязан? – Сергей обернулся, фиксируя краем глаза, что отход ему блокируют еще два решительного вида парня.

   – Вот мое удостоверение, – сказал подошедший.

   Сергею одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться – удостоверение настоящее. На душе немного отлегло.

   – Еще раз – чем обязан?

   – Вы поедите с нами.

   – Основание?

   – Если вы просто турист, вам достаточно нашего приглашения. Если вы тот самый Сергей Алексеев, то вы поймете, что спорить бессмысленно.

   – Что значит – тот самый?

   – Вы знаете, что это значит. В машину.

   – Я должен связаться с руководством.

   – В машине есть телефон.

   Сергей кивнул. Собственно, выбора у него не было. Не было у него и иллюзий. Он был удивлен, когда ему действительно позволили позвонить из машины. Человек, к которому позвонил Алексеев, удивления не выразил, переспросил фамилию, указанную в предъявленном удостоверении и номер «мазды». Спросил телефон, по которому сможет связаться с Сергеем.

   – Какой номер у этого телефона, – спросил Алексеев у попутчика.

   – Скажите, что вы перезвоните через полтора часа.

   – Я перезвоню через полтора часа, – сказал Алексеев в телефонную трубку и, чуть поколебавшись, добавил, – привет Аркадию.

   Человек, с которым разговаривал Сергей, отметил для себя этот привет. Это был знак, что Алексеев не оценивает ситуацию как опасную для жизни.

   – Курица не птица… – глубокомысленно заметил Ходотов.

   – Да, – подтвердил я, – а петух – не мужик.

   Мы заржали. В смысле, очень громко выразили свою радость по поводу, как нам показалось, остроумной фразы.

   – Они сошли с ума, – сказала Катерина. – Они просто сошли с ума.

   – Что? – переспросил Брукман.

   – Я не могу этого повторить, – пожаловалась Катерина.

   – Что вы сказали? – заулыбавшись на всякий случай, спросил Борис у нас.

   Я повторил наш шедевр.

   – Ржавеет мой набор для харакири, – сообщил Брукман.

   – Вот-вот, – тоном склочницы из коммунальной квартиры поддержала критику Катя, – а ведь не дураки ведь.

   – Не дураки, – подтвердили в один голос мы с Ходотовым.

   Мы развлекались и отдыхали. Может быть, ради таких вот минут мы занимаемся странным делом, именуемым интеллектуальными играми. Наверное, кто-то умудряется зарабатывать себе этим на жизнь. Кто-то умудряется прославиться и сделать себе карьеру, эксплуатирую свой высокоинтеллектуальный имидж. Нам же все это просто нравится.

   Мы тратим свои кровные деньги на переезды по родимой стране, расходуем нервы на споры и решение вопросов, ответ на которые уже давно известен. Мы составляем вопросы друг для друга, мы «берем» эти вопросы или не берем, мы шевелим мозговой извилиной, понимая, что никому кроме нас это не нужно.

   Народ любит знатоков. Народ не отходит от телевизоров, когда интеллектуалы в смокингах зарабатывают своим умом деньги, или жмут на кнопку, стараясь обогнать друг друга.

   И мало кто представляет себе, что эти немногие герои телеэкрана, вовсе не самые умные. И то, чем они занимаются на глазах многомиллионной аудитории, вовсе не есть та игра, в которую играют тысячи неизвестных и странных людей по всему миру.

   Вокруг отбора участников передач, как и вокруг отбора вопросов и определения победителей, ходит масса слухов. Мы в своей команде тоже любим перемыть кости звездам. Но это не главное, во всяком случае, для меня.

   Когда-то меня упрекнули, что я для любой психологической ситуации нахожу иллюстрации в постели. Не в том смысле, что ложусь в постель и придумываю, а в том, что… Это трудно объяснить. Во взаимоотношениях между мужчиной и женщиной есть нечто, отражающее в себе всю сложность Вселенной.

   Когда меня кто-то спросил, как это удается сохранить вдохновение при написании целого романа, я, с наглостью человека, написавшего единственный роман, произнес вслух фразу, которая неожиданно оказалась очень точной. Опять таки, для меня.

   Маленький рассказ пишется на одном дыхании. Ты словно накапливаешь-накапливаешь возбуждение, а потом разом выплескиваешь его. И вовсе не потому, что так решил. Ты просто не в силах его сдерживать в себе.