Халльгрим Хельгасон - Советы по домоводству для наемного убийцы
Как и я.
Это мне в наказание. Заперт в ледяной стране. И поделом. Я ей изменил. Только моя голова пока еще на плечах. Не иначе как она изменяла мне в десять раз больше. И головой заплатила за все свои минеты. Я как чувствовал. Нутром, блин, чувствовал. Как можно доверять чуду индо-латинских кровей? Правильно говорят, никому нельзя полностью доверять, за исключением разве что Иисуса Христа и Лоры Буш, но всегда хочется верить, что твоя партнерша, по крайней мере, попытается пройти испытательный срок в этом элитном клубе.
Помню, как однажды вечером мы возвращались домой из аристократического ресторана в аристократическом Ист-Сайде и дул ветерок, теплый, как из выхлопной трубы. Мунита шла по тротуару не спеша, поправляя на плече сумочку, а я шестым чувством ощущал, как ее бесподобные ляжки трутся друг о дружку под шуршащим красным сатиновым платьем. (Она из тех редких женщин, кто хотя бы через раз носит платье.) Сзади на нем был треугольный вырез (вот один из тех случаев, когда я не знаю, как это называется по-английски), доходивший практически до попы. И в те самые минуты, когда мимо этого роскошного тела в красном пролетали желтые такси, мое больное воображение, прошмыгнув через вырез к ней под платье, как раз туда, где сходятся попа и ляжки, гадало, был ли у нее другой мужчина в этот день, в эту неделю, в этом году…
В ресторане мы говорили о человеческих отношениях и зубоскалили по поводу мещанской парочки „свапов“ или „васпов“[47] или как там их бишь называют, сидевшей через три стола от нас.
— У нее пизда на молнии, — шепнула мне Мунита поверх ложки с тайским супом. Я никогда раньше не слышал этого выражения. Пизда на молнии? От этих слов моя разом отвердевшая любовь рванулась наружу. Эта девушка была героиней моих беспокойных снов. Я быстро заплатил по счету, чувствуя, как напрягся передок моих брюк, и решил сказать ей о своей любви, как только мы выйдем на улицу.
Это будет мое первое признание. Но когда мы вышли, мое воображение, продолжавшее прятаться в ее потаенных местечках, вдруг увидело волосатую мужскую руку, ползущую вверх по ее ляжкам. На одном из пальцев было толстое золотое обручальное кольцо. Такое видение, мимолетное, как проблеск молнии, но не легкое, а наоборот.
Она повернулась ко мне во всей своей царственной красе, дав моим глазам насладиться всеми частями тела, и улыбнулась мне своей стелющейся, как вьюнок, улыбкой, не раскрывая сочных губ. Такая сексуальная.
— Спасибо за ужин, дорогой. Все было очень вкусно.
Поцелуй. Кварталах в десяти от нас подала голос пожарная машина.
— Он женатый?
— Кто?
— Этот тип.
— Какой тип? В ресторане? Пожалуй. Думаю, они женаты.
— Нет, парень, с которым ты…
На ее нежном, словно нездешнем лице, этом подсолнухе на фоне деловито мигающего светофора, промелькнула гримаса боли, как будто ее ущипнули между лопаток.
— С которым я что?
— С которым ты встречаешься.
— Парень, с которым я встречаюсь? А я встречаюсь с парнем?
— Ну да. Он женат?
— А с чего ты все это взял?
В ее голосе сквозила невинная озабоченность. И вдруг совсем не те слова:
— Том, ты же знаешь, я никогда не сделаю женатого…
Поняв, что не то ляпнула, она часто заморгала. И прикусила нижнюю губку. А затем последовал поспешный монолог на тему „ты меня не так понял“.
Потом я еще долго, по семь раз в день прокручивал в уме эту ее фразу. Я изучал ее через лупу, как археолог изучает осколок стекла, найденного на горе Арарат. Что она хотела этим сказать? „Я никогда не сделаю женатого“. Я перелопатил кучу словарей, залез в интернет, прислушивался к бесконечному трепу в подземке, смотрел всякие дневные телепередачи, однако так и не приблизился к разгадке. Моего английского явно не хватало. По крайней мере, тогда. Я еще не знал нюансов-фигансов этого короля языков. Это при том, что я приехал в Нью-Йорк на год раньше ее. Но конечно, она вовсю „делала“ мужиков, совершенствуя свой английский в постельных разговорах и заканчивая эти затяжные уроки под утро, в то время как все мои трясогузки после первой же поклевки уходили в ванную и в самоубийственном порыве спускали себя в унитаз.
В конце концов, после того как эта фразочка три недели барражировала надо мной в манхэттенском небе, я засунул свою гордость в задний карман и записался в английский класс вечерней школы для иммигрантов в районе Трайбеки. В запущенную, освещенную неоновыми лампами комнату с грязными пластиковыми стульями набились счастливые до неприличия филиппинки, девушки пятнадцатого дня, и несколько членов „Аль-Каиды“ мужеского пола, а также родившаяся в Финляндии училка Каари, костлявая дурнушка-красотка с длинными белыми волосами, в отношении которой я так и не сумел определиться, когда бы я на нее все-таки клюнул: на пятый или на двадцать пятый день? В конце семестра я набрался смелости и поднял руку, чтобы задать вопрос… допустим, мужчина какое-то время встречается с женщиной, и в какой-то момент он от нее слышит, что она никогда не сделает женатого…
— Это значит, что ты должен перестать с ней встречаться, — прозвучал вердикт.
Класс грохнул. Как же они, суки, ржали, эти вечно-улыбчивые филиппинки и кореша Бен Ладена. Я всерьез подумывал о том, чтобы прийти на следующее занятие со своим „узи“, но перевесила благодарность к этой Каари, сумевшей за три месяца повысить уровень моего английского на двадцать этажей. Она бы, вероятно, огорчилась, если бы я перестрелял всех ее учеников.
Так что своим улучшенным английским я обязан тетушке Ревности. Она мне помогла подняться над моими житейскими проблемами. А вот Дикан и компания, в смысле знания языка, так и застряли на первом этаже. „Пойдем до машины“. Ситуация, прямо скажем, неловкая (очень мне надо выглядеть умнее своего босса!), так что я старался всячески скрывать свои познания. Но Дикан меня раскусил и начал брать на серьезные переговоры в качестве переводчика. Меня всегда охватывало скверное предчувствие, когда Сосунок, сидя рядом в „Загребском самоваре“, посасывал свою потухшую сигару и пялился на меня, пока я объяснял нашу ситуацию ребятам из Чикаго, двум новоявленным янки польского пошиба. Он относился с явной подозрительностью к моим языковым успехам, видимо приписывая их моим подпольным встречам с близнецами Бушами: а что, если каждый уикенд, свободный от наемных убийств, я провожу в западном крыле Белого дома, ужиная в компании мистера и миссис ФБР?
Что он понимал! Мои познания были всего лишь следствием непрекращающихся расследований интимной жизни Муниты, что включало в себя среди прочего кое-какую шпионскую работу, увы, не давшую никаких результатов.
Зато ее таинственная проговорка получила разгадку. Слова о том, что она никогда не сделает женатых мужчин, фактически означали, что она „делает“ неженатых, а само это мерзкое словечко наводило на мысль, что она их „делает“ направо и налево. Словцо-то из лексикона проституток. Членососка Мунита — „сиськи мои видали? а мою сладенькую киску еще не распробовали?“ — прокладывала себе таким образом путь на верхние этажи башни Трампа.
Эту тему я вслух не поднимал. Я продолжал с ней встречаться. Она делала меня, а я ее. Но любовь отныне держалась на расстоянии, как огромный белый теплоход, слишком большой, чтобы войти в залив. До этой минуты, судя по всему. Я сам себя не понимаю. Стоило ей умереть, как я рассиропился. Не понимаю. Я должен бы радоваться, что она получила по заслугам. Слишком далеко зашла. Делать это в моей шикарной квартире! Осквернять, блин, мой девственный кафель!
Ну а если на нее наехали стервози-мафиози? Если „по заслугам“ — камень в мой огород? Это могла быть ОВ — операция „Возмездие“. В отместку за одну из моих шестидесяти шести жертв. За какую или за каких? Не суть. Рано или поздно это должно было произойти. Суперкиллер Манхэттена, Хорват-Всех-Порват, Токсич Три Обоймы, единственный и неповторимый, подлежит уничтожению. Слушай, а если это кто-то из наших? Тот же Нико! Как он тогда взорвался: „Ты чё мне звонишь?“ По словам швейцара, Мунита поднялась наверх с „жеребцом тальянского вида“. С таким же успехом он мог быть хорватом.
Наконец догнал.
Это они ее убили. Мои друзья и боссы. И теперь я в трауре. До этой минуты я и не подозревал, чтО она для меня значит. Мунита была далеко не худший вариант. Она приходила ко мне с цветами. Она делала мне сказочный массаж. И раз в две недели готовила мне любимые блюда своего детства в Лиме: акулу или морского окуня, одним словом, севиче (маринованные морепродукты) или незатейливые антикучос — перуанскую говядину на гриле, напоминавшую мне наш ćevapi[48].
Блин, как же мне ее не хватает.
Теперь мне ясно, что ее пресловутая фраза вовсе не несла в себе такого негатива. „Ты же знаешь, я никогда не сделаю женатого“ означает всего-навсего, что она бы этого не сделала, если бы подвернулась такая возможность. Слагательное наклонение или как оно там называется. Хотя, с другой стороны… если бы подвернулась такая возможность, она вроде как могла бы сделать неженатого…
