Джордж Грин - Воронье
И затем, когда он подвозил меня к моей машине, мы проезжали мимо заправочной станции. Он остановился купить несколько лотерейных билетов. Вроде для большого джекпота? И я сказал: «Слышь, не возьмешь ли несколько для меня?» Чувствовал я себя отлично, даже блаженно, поэтому дал ему двадцать долларов, а это больше, чем вообще когда-либо тратил на лотерейные билеты. А затем… ну, в общем, остальное вы знаете. Именно так я здесь и очутился.
Кто-то захлопал в ладоши — и остальные подхватили, пока аплодисменты не превратились в бурю восторженных оваций, и Шон чувствовал, как она овевает его лоб и шевелит волосы. Он был полон восторга. Он чувствовал, как темно-пурпурная кровь бурно бежит по его жилам.
Крив дал разрешение задавать вопросы.
РОМЕО не смотрел на Шона; его взгляд был прикован к Митчу. Тот стоял как раз за спиной Шона, и Ромео казалось, что он совершенно расслаблен. У него отвисала толстая нижняя губа, он был совершенно неподвижен. С подбородка свисали капли пота. Но стоило посмотреть ему в глаза… В эти выкаченные глаза, которые с такой ненавистью смотрят на Шона: естественно, он обдумывает далеко не самые лучшие мысли.
— Вопрос к мистеру Макбрайду, — сказал репортер. — Мистер Макбрайд…
— Зовите меня Шоном.
— Шон, не думаете ли вы, что эти деньги могут изменить вашу жизнь к худшему?
— Ну, я думаю, что такая опасность существует. Но надеюсь, она минует меня.
Другой репортер:
— Что вы собираетесь купить, Шон?
Шон потер подбородок, словно в первый раз задумался над таким вопросом. Зал, считая, что его вежливо поддразнивают, захихикал. Шон невозмутимо переждал шумок.
— Да ничего я не собираюсь покупать, — наконец сказал он. — Я собираюсь все деньги раздать.
Зал дружно выдохнул.
Неужто он в самом деле сказал это? Неужто он в самом деле сказал, что собирается раздать сто пятьдесят девять миллионов долларов?
Его лицо прояснилось, и он сказал:
— Строго говоря, это не совсем так. Я собираюсь немного оставить и для себя. Чтобы хватило купить катер для ловли окуня.
Снова раздался смех, но сейчас он звучал совершенно по-другому. Сейчас в нем были нотки изумления и восторга. Аудитория была вне себя от радости.
МИТЧ шевельнул губами и беззвучно произнес: «Я убью этот кусок дерьма».
Кусок дерьма.
Легкости, с которой тот использовал Господне имя для своих гнусных целей, не было равных в мире, и он подумал: «Неужели я так и буду стоять здесь и позволю ему уйти? Неужто я такой робкий ягненок, что позволю ему вывалять имя Господа в дерьме его злобной лжи? Скоро он убедится, что я далеко не ягненок. Когда я отберу у него пистолет и из него же всажу ему пулю в глаз, когда он увидит, как я спускаю курок, он больше не будет считать меня ягненком! Когда я всажу пулю ему в голову, он будет думать совсем по-другому».
Митч обвел взглядом лица аудитории. Один за другим перед ним представали члены его семьи. Все они были здесь. Все в безопасности. «Мама — вот она, сидит впереди. Кузен Гарри и его дети, и Роккет, и Шелби, брат Пэтси, с Мириам и детьми, и Альфред, и Уилл, все дети Джейн. Все здесь, — подумал Митч. — Все защищены. Даже мой друг Энох и Винс из „Львов Иуды“; все мои друзья явились. А Ромео должен патрулировать улицы. Так что единственная вещь, которая доставляет мне беспокойство, это револьвер Шона. Если я кинусь на него с достаточной силой, то сброшу его со сцены прямо в передние ряды. А потом и сам прыгну на него. Прямо в эту кучу, где будут раздаваться вопли, летать стулья, а он будет потрясен падением, и я вырву у него пистолет из кобуры, приставлю к его голове и пристрелю его, и этот подонок больше не будет изображать мать Терезу, а отправится прямиком в ад со всеми своими обещаниями.
И я это сделаю. Сделаю без промедления.
Ты думаешь, что я ягненок?
Твое время думать кончается».
РОМЕО молил его: Шон, да повернись же! Прямо за тобой этот тип вот-вот станет психопатом; повернись и посмотри в его гребаные глаза. Повернись!
Но Шон говорил и говорил о катере, который он собирается купить, с четырехтактным двигателем «Верадо», с локатором «Хамминберд» и так далее, и было видно: он ни на что не обращает внимания, кроме звука собственного голоса, купаясь в обожании толпы. Вытаращенные глаза Митча напомнили Ромео то животное, что он вытащил из-под машины. Этот человек хотел мести. Он мог думать только о мести. Он отчаянно хотел пролить кровь и в любую секунду мог сорваться с места. Он понимал, что сейчас его семья в безопасности, так что мог воспользоваться этим шансом. «Рванувшись, он скинет Шона вниз, завладеет его пистолетом и убьет его. Затем мне придется убить Митча, а копы убьют меня, и все будет бессмысленно, а нас навсегда скроют волны небытия».
— Мистер Ботрайт? — окликнул репортер.
Митчу потребовалось не больше секунды, дабы понять, что вопрос обращен к нему.
— Мистер Ботрайт, вы спасли душу этого молодого человека, а теперь он говорит, что собирается раздать все свои деньги, — не считаете ли вы это чудом?
Митч медленно подошел к микрофону.
— Чудом? — переспросил он.
И замолчал. Молчание было пугающим, словно он потерял способность говорить, настолько его переполняла ярость.
И тут на глазах у всех он повернулся и посмотрел на Шона. Улыбка Шона испарилась. По залу прошел заметный шумок. Словно на зал упала тень, густая холодная тень. И Ромео понял: он должен что-то сделать, все, что угодно.
Он заорал:
— Могу я кое-что спросить? У меня есть вопрос!
Митч растерялся. Он был сбит с толку.
Ромео продолжал орать:
— У меня вопрос к Таре! Тара, вы думаете, ваш папа разозлился? Оттого, что приходится делиться?
Тара повернулась к нему.
Лотерейщик крикнул из угла сцены:
— Сэр, тут перед вами очередь задавать вопросы…
Но Ромео не стал слушать его. В голове у него были лишь слова, которые он послал Таре: «Я здесь».
— Ваш отец, должно быть, пьяный! Вот они, все деньги, а этот чужак собирается раздать их. На его месте я бы чувствовал себя идиотом! Никому бы не позволил делить мои деньги!
Не важно, был ли какой-то смысл в этих словах. Главным в них было другое: «Я здесь. Я в десяти шагах от твоей бабушки. Немедленно останови его».
Он увидел, что до нее стало доходить. Тара все уловила — он это понял. Внезапно она положила руку на спину отца, наклонилась к микрофону и сказала:
— Нет, сэр. Он вовсе не разозлился. Он просто… ну, в общем, все мы как-то обалдели, понимаете? Но счастливы разделить этот приз, и это чудо! Я горжусь своим отцом!
Тара обняла его. Раздались растерянные аплодисменты. Она прошептала несколько слов на ухо отцу, и Ромео подумал: «Она рассказала ему, кто я такой».
И тут Митч посмотрел на него. Ромео слегка кивнул ему.
Жажда борьбы покинула Митча. Он выдавил слабую улыбку. Тара обняла его и, держа одной рукой за талию, другую протянула Шону. Теперь все трое стояли бок о бок, а Тара одновременно сияла и плакала; их приветствовали аплодисменты, а вспышки фотоламп озаряли все помещение. К ним присоединились Пэтси и Джейс. Теперь на сцене стояла вся семья с Шоном в середине. Зал поднялся на ноги, все хлопали в ладоши и восторженно орали. «Вопросов больше не будет, — подумал Ромео. — Вот это и есть чудо. Мы все еще живы. Вот оно, это долбаное чудо».
ТАРА вела машину на обратном пути. Они выбрались из сумятицы на стоянке гостиницы и двинулись по Джи-стрит. В машине стояло мертвое молчание. Никто не произнес ни слова. Когда Шон посылал эсэмэску, щелканье клавиш было отчетливо слышно в салоне.
Они повернули к Норвичу. Фронтон церкви, фасады города-призрака. Через минуту Шон получил текст ответа. Он сказал Таре:
— Поверни здесь.
Она развернулась к маленькому запущенному торговому центру. Цветочный магазин, косметический салон, академия танца — все брошено и забыто. Единственным заведением, которое выжило, была парикмахерская, но в субботу и она не работала.
— Объезжай с задней стороны. — За магазином под дубом стояли мусорные контейнеры. Шон дал Таре понять, чтобы она тут остановилась. — Заглуши двигатель, — сказал он.
Что она и сделала. Шон открыл дверцу, вышел и отошел от машины, оставив их париться на жаре.
Все еще не было сказано ни слова. Все они были перепуганы.
На дубе устроилась стая скворцов. Один из них слетел к контейнеру, что-то поклевал и улетел обратно.
Появился Ромео. Только что его не было — и вот он тут. Вместе с Шоном они стояли у задней двери старого косметического салона и о чем-то разговаривали. Точнее, говорил только Шон. Он был в ярости и бурно жестикулировал; лицо его побагровело. Они были слишком далеко, и ничего нельзя было услышать. Тара слышала лишь чириканье скворцов.
РОМЕО стоял рядом с Шоном, и тот втолковывал ему:
