Джесси Келлерман - Беда
— Мне кажется, ты не даешь ей достаточно…
— Даже не начинай. Не начинай, не начинай об этом!
— А сама Луиза? Если нужен предлог, чтобы их познакомить, то далеко ходить не придется: попроси ее помочь.
— У нее без того жизнь была нелегкая. Предпочту ее не напрягать.
— И будешь вечно лгать Ханне?
Джордж смял газету в тугой мячик.
— Ты-то что в этом понимаешь? Наведываешься к нам два раза в месяц. А остальные двадцать девять дней как? С понедельника по пятницу? Ты же не здесь.
Джона почти сразу же сумел отпарировать этот удар:
— Я вообще не обязан быть здесь.
— Ну так и не делай мне одолжений, если после этого собираешься мораль читать. Мне плевать, что ты делаешь и чего не делаешь. Приезжай когда вздумается или сиди дома. Но если ты вообразил, что вправе учить меня, как мне своим личным временем распоряжаться, — гори в аду.
Молчание.
Джона вернулся к дивану и принялся запихивать книги в свою сумку.
— Что ты делаешь?
Молния застряла, Джона рванул, сломал молнию, закрыть сумку не удалось. Так, с зияющим отверстием, он и перекинул ее на ремне через плечо.
— Ищи кого-нибудь другого на Рождество.
Тут Джордж, до тех пор мирно и удовлетворенно дувшийся, подскочил:
— Мы же договорились!
— Передоговорились.
Джона успел отмахать полквартала, прежде чем Джордж догнал его на своей «Акуре»:
— Ты обещал!
Он чуть было не ударился бежать, но толку-то: на машине Джордж все равно бы его перехватил. Да и позорно спасаться бегством. Он просто шагал дальше, глядя прямо перед собой.
— Ты же не мне плохо делаешь, сам понимаешь. Ей. Она просила, чтобы ты побыл с ней.
— Объяснишь ей, что я не стану этого делать по твоей вине.
— Джона! Садись в машину.
— Пошел на хрен.
— Я сделаю вид, что этого не слышал.
— В таком случае я повторю: пошел на…
Джордж проехал вперед, затормозил и вышел из машины, не выключая двигатель. Джона крепче сжал ремень своей сумки. Он и так был крупнее Джорджа, а сейчас словно вырос втрое.
— За что ты со мной так?
— Чего ты от меня хочешь, Джордж?
— Я тоже человек. Неужели не понимаешь? Мне позарез нужно отдохнуть. Мне помощь нужна. Чего мне не требуется, так это твоих допросов.
— Не будет никаких допросов, — посулил ему Джона. — Ничего не будет. Не надо волноваться, когда я приеду, встречать на станции — впрочем, ты частенько забывал меня встретить, — и сидеть с Ханной я не стану. Найди человека и заплати. Тебе нужна помощь — организуй. Найми сиделку. Еврейскую сиделку. Кто еще станет работать в Рождество?
Впервые на его памяти Джордж струхнул всерьез:
— Я же не хотел…
Джона двинулся вперед, обходя своего несостоявшегося тестя. Почувствовал прикосновение ладони к своему локтю, чуть было не ударил в ответ, стряхнул назойливую руку и пошел дальше.
11
В ту ночь Ив не пришла. Джона, пьяный от адреналина, места себе не находил: сейчас бы рассказать Ив, как все вышло и какое решение он принял в поезде по дороге домой.
Как он ни злился, все же понимал, что главным образом от внезапного разрыва пострадает Ханна, а не ее отец. Надо отучать ее постепенно, как снимают с наркотика.
Вплоть до Рождества он продолжит регулярные визиты. Три с половиной месяца, ничего страшного, он уже вытерпел целый год хаоса. Три с половиной месяца — это четырнадцать недель, при нынешнем его расписании — еще пять или шесть раз съездить. Столько-то он выдержит — ради Ханны, во имя Ханны, в память.
И первую неделю каникул он должен провести с ней. Он мог бы отказаться от своего слова, черт с ним, но страшно было подумать, как Джордж преподнесет это Ханне. Джона больше не желает тебя видеть. Можно заставить Джорджа попотеть, можно вынудить его извиниться, но ехать в конце концов придется.
Угроза сорвать Джорджу отпуск в любом случае была на девяносто процентов блефом: Джоне требовалось увидеть реакцию Джорджа — и свою собственную. Понять, каково это: сказать «нет». И теперь он знал: очень даже ничего самочувствие. Не то чтобы прекрасное, но вполне терпимо. Терпел же он противоположную крайность, когда соглашался на все.
С Рождеством все его обязательства заканчиваются. Начиная с января он сведет посещения, скажем, к одному разу в месяц. Потом раз в два месяца, в три. В апреле у Ханны день рождения, это не обсуждается. А затем — никаких обещаний.
Он хотел поделиться с Ив. Пусть не приписывает заслугу себе — эти мысли давно уже вызревали в его мозгу, — но спасибо, что подтолкнула в верном направлении. Рассказать ей — в какой-то степени подтвердить, как много она для него значит, пусть он пока не совсем — или даже вовсе не — готов признаться ей в любви. «Ты указала мне путь», — скажет он ей. На первых порах этого ведь будет достаточно, чтобы удовлетворить ее?
Джона ждал и ждал. В полночь явился Ланс и прямиком направился к «Плейстейшн».
— Все еще не спишь?
Обрадовавшись возможности отвлечься, Джона отодвинул от себя учебники:
— Бессонница.
— Облом.
С полчаса Джона следил за тем, как Ланс рубится с зомби.
— Как, говоришь, называется эта игра?
— Чувак, здорово, что ты просишь меня заполнить провалы в твоем знании современности, — провалы до самого земного ядра, по правде сказать. Это классика, «Обитель зла».
— Там есть персонаж по имени Бендеркинг?
— Как-как?
— Проехали.
Потерпев многократное поражение, Ланс выключил телевизор и мрачно уставился на темный экран:
— Что-то я без особой пользы провел день.
— Отточил координацию между глазом и рукой.
— Так родители оправдывали видеоигры на рубеже восьмидесятых и девяностых, — кивнул Ланс. — Это подтверждается медицинскими исследованиями?
— Насколько мне известно, нет.
— Беру свои слова назад. Кое-чего я сегодня достиг: съемка продолжается. Мой «Гражданин Кейн».
— Показал бы мне как-нибудь.
— Сию минуту, Верный Глаз! — Ланс выбежал из гостиной.
— Нет-нет, не… У меня еще… Ланс, не надо!
— Дайджест за последние дни. — Ланс вернулся, потрясая диском. — Революционная вещь.
Джона вытерпел четыре минуты Ланса, читающего немецкий киножурнал, — листает словарь, шевелит губами; две минуты Ланса на зарядке; шесть минут Ланса с расческой перед зеркалом; девять минут — Ланс курит, глядя в потолок.
— По-моему, это верно передает, кто я есть.
Тридцать секунд Ланс на экране чистил зубы, и на том терпение Джоны лопнуло. Он готов был заявить об этом вслух, но картинка на экране сменилась — появилась слабоосвещенная гостиная.
Джона Стэм.
— Мое любимое, — прокомментировал Ланс.
На экране Ив шла по диагонали через гостиную. Босая, серая прямая юбка, шерстяной свитер, как всегда. На прошлой неделе она приходила в таком наряде.
— Боже! — задохнулся Джона.
— Разобрать слова трудно, разве что подкрутить звук. В смысле, когда разговаривают. Когда дойдет до дела, будет достаточно громко.
Джона промолчал: его взгляд был прикован к руке в нижнем левом углу экрана. К его собственной руке. Значит, камера где размещалась? Он попытался вычислить — оказалось не проще, чем на лапароскопии.
— Даже интересно, почему никто из соседей полицию не вызвал? Вы, ребята, просто животные какие-то. Можно подумать, тут человека убивают.
Джона смотрел, как Ив взгромождается на него. Они почти выпали из кадра: Ив увлекла его на пол. Не та ли это ночь, когда Ив выбросила его галстук в окно? Та самая: вон полетел.
Хороший был галстук.
— Ты никогда не говорил мне, что склонен к эксгибиционизму, чувак. В том-то и прелесть дружбы, всегда узнаешь что-то новое.
Ив: само терпение. Балерина, которой в партнеры достался гиппопотам. А он… на кого он похож? Напряженный, придурковатый, нелепый… Так смотрятся на мгновенном фото посетители аттракциона, выползающие с чертова колеса. Если показывать людям, как они выглядят в припадке страсти, монастыри живо наполнятся. Ив как-то странно обмякла, перекатившись на бок. Что это — пассивность? Вот она снова в кадре, верхом на Джоне, и наведенная на резкость камера открыла Джоне что-то новое: Ив пыхтит, работает бедрами, содрогается всем телом, но выражение лица — равнодушное. Пассивность? — спрашивал он только что. Хуже, чем пассивность. Скука.
Он потянулся за пультом, но Ланс отскочил в сторону:
— Погоди, сейчас будет самое интересное.
— Выключи.
— Ты что?
— Я не собираюсь на это смотреть.
— Почему бы и нет?
— Это я. — Джона попытался вырвать пульт, Ланс быстро отступил за шезлонг.
— Ну-ну, — сказал он, в миролюбивом буддистском жесте раскрывая ладони. — Охолони.
