Джоди Пиколт - Похищение
— Делия, солнышко, — говорю я. — Пожалуйста, не плачь.
Ты утираешь слезы краем футболки.
— Почему ты не рассказал мне правду?
Что тут ответишь? У меня нашлась тысяча причин, некоторыми из которых я еще не готов с тобою поделиться, — и едва ли буду когда-нибудь готов. Но прежде всего, потому что не понаслышке знал, каково это, когда человек, за которого ты готов отдать жизнь, вдруг смертельно тебя разочаровывает. Мне была невыносима сама мысль, что однажды ты испытаешь ко мне те чувства, которые я испытывал к твоей матери.
Ты спрашиваешь, как тебя зовут. Как зовут меня. Кем я работал. Я выдаю эти подробности, как переговорщик, идущий на все, лишь бы удержать человека от прыжка с высоты. Вот только жизнь, поставленная на кон, — это наша общая жизнь. Я пытаюсь понять что-то по твоему лицу, но ты отводишь взгляд.
По ночам я мысленно разыгрывал возможные сценарии будущего, складывая их, как оригами. В дом престарелых нагрянула полиция. Мою кредитную карточку не приняли на заправке, потому что загорелся красный флажок. На пороге нашего дома возникла Элиза. И в каждом сценарии ты крепко держишь меня за руку, ты не хочешь и не можешь позволить чему-то встать между нами…
Возможно, поэтому твой гнев застает меня врасплох. Не знаю почему, но я всегда считал, что если я тебя забрал, то мне и решать, когда тебя отпустить.
«У меня не было выбора», — говорю я, но слова трусливо подворачиваются, как хвост побитого пса.
«У тебя был выбор», — отвечаешь ты. Но острым лезвием меня вспарывают слова, которых ты не произносишь: «И ты допустил ошибку».
После того как мы сбежали, нам обоим долго снились кошмары. В моих ты, держа мать за руку, шагала с бордюра в поток мчащих прямо на тебя автомобилей. Я бросался спасти себя, но упирался в стеклянную стену. Я слышал визг тормозов и твои истошные вопли, зная, что между нами — непреодолимое препятствие.
Когда ты уходишь из комнаты для свиданий, я кладу трубку и прижимаю руки к стеклу. Я стучу кулаками, но ты меня не слышишь.
А вот в твоих кошмарах тебя бросали. Ты разрывала покровы сна и выныривала наружу, заплаканная, взмокшая. Я гладил тебя по спине, пока ты не засыпала снова. «Кошмары никогда не сбываются», — успокаивал я тебя.
Как выяснилось, и здесь я лгал.
Вместо того чтобы вернуться в камеру, я слоняюсь по этажу. Здесь есть общая комната, где заключенные режутся в карты и смотрят телевизор. Туалеты стоят прямо в камерах, но в дальнем углу есть душевая. Сейчас в ней пусто, и этого достаточно, чтобы я немедленно туда спрятался.
После твоего прихода я еле двигаюсь, как будто плыву на большой глубине. Я хотел увидеть тебя, потому что я эгоист, но сейчас я уже жалею, что ты пришла. Я только лишний раз убедился в истинности тех слов, которые сказал Эрику еще перед экстрадицией: «Я больше не могу ее защитить, я могу лишь причинить ей боль». И новым доказательством моей правоты стали твои тяжелые, сдавленные вздохи, услышанные несколько минут назад. Впервые в жизни ты усомнилась, а не было бы тебе лучше вовсе без меня.
Однажды я уже отрекся от своей жизни ради того, чтобы ты была счастлива. И завтра, на суде, я пойду на это снова.
Я прислоняюсь лбом к холодной плитке душевой, когда на меня падает чья-то тень. Это Стикс, теперь не один, а в окружении таких же мощных, как он, парней с татуированными ручищами. Они блокируют выход.
— Я тебе не крутой, — говорит Стикс.
В следующий момент я уже валяюсь на полу, голова моя звенит от сокрушительного удара. Ноги мои придавлены непосильным грузом, и я чувствую, как с меня стаскивают штаны. Я пытаюсь свернуться клубком, но он начинает бить меня по лицу и в живот. Я пытаюсь позвать на помощь. Когда его пальцы смыкаются у меня на ногах, я принимаюсь пинаться, никуда особо не целясь, лишь бы не допустить этого. Этого я не допущу..
Я призываю всю ярость, что вызревала во мне с того самого момента, как полицейские вторглись на нашу кухню в Векстоне. Я выпускаю панический страх разоблачения, с которым прожил бок о бок двадцать восемь лет. И когда он прижимает меня к полу в районе поясницы, когда его бедра скобками нависают над моими, я хватаю брусок мыла и, вывернувшись, засовываю его в ухмыляющийся рот Стикса.
Он моментально отпускает меня, и я, перевернувшись на бок, отчаянно задыхаясь, шарю по полу в поисках своей одежды. Я не думаю о тебе, сейчас я способен думать лишь о себе. Меня не оставят в покое, даже если я изо всех сил постараюсь слиться с толпой. Меня будут третировать, пока не узнают, какого цвета моя кровь.
Это все, что я успеваю подумать, пока не воцаряется кромешная тьма.
В тюрьме я никогда не засыпаю в темноте. Никогда не засыпаю уставшим. А потому мне не остается ничего иного, кроме как думать о том, что меня сюда привело. И эти мысли сворачиваются в ленту Мёбиуса у меня в голове.
Я не считаю овечек — я считаю дни.
Я не молюсь — я торгуюсь с Богом.
Я составляю список всего, что принимал как должное, потому что был уверен в неограниченном доступе к этим вещам.
Мясо, которое нужно резать. Ручки. Кофе с кофеином.
Безудержный детский смех. Танцы мотыльков.
Документы.
Не видно ни зги. Снежные облака.
Абсолютная тишина.
Ты.
Я открываю единственный уцелевший глаз — и вижу перед собой приземистого, накачанного чернокожего мужчину. Он ковыряется в еде. Сумерки, дверь заперта. Он выбирает апельсин и прячет его под матрасом.
Я пытаюсь привстать, но, похоже, меня оприходовали с головы до пят.
— Кто… кто ты такой?
Он оборачивается, будто бы удивившись, что я жив.
— Меня зовут Компактный.
— Так тебя зовут?!
— Бабы прозвали. Потому что я, может, и маленький, но, черт побери, сколько от меня удовольствия! Как хороший компакт-диск послушать. — Он набирает пригоршню крохотных морковок и съедает их в один присест. — Надеюсь, пообедать ты не рассчитывал… — Он указывает на мой, как я понимаю, поднос.
— А что случилось с…
— Со Стиксом? — Компактный ухмыляется. — Этот мудак получил Д.
— Что такое Д?
— Дисциплинарное взыскание. Его упрятали на целую неделю.
— А почему я не получил Д?
— Потому что даже офицеры знают: назвал кого-то крутым — или дерись, или трахайся. — Он пристально смотрит на меня. — Ты только не расслабляйся, папаша. Тебя здесь не оставят. Они вообще не хотели смешивать расы, но кроме меня никого не нашлось.
Сейчас мне совершенно неважно, кто он: негр, латиноамериканец или марсианин. Из кармана полосатой рубахи он достает почтовую открытку и просовывает ее между прутьями решетки. На двери висит самодельный почтовый ящик из пластмассовых ложек — даже, представь себе, с крохотным флажком, раскрашенным маркером.
Если гнить здесь достаточно долго, станет ли кожа грубее? А в тюрьме — в тюрьме будет иначе? Как только я признаю себя виновным, меня засадят туда на долгие годы. Возможно, по году за каждый год, который я украл у тебя.
Я пытаюсь повернуться на другой бок и вздрагиваю от боли в почках.
— Как ты здесь оказался? — спрашиваю я.
— Просто в отеле «Риц» не было свободных мест! Блин, что за вопросы?!
— Я имел в виду, за что тебя посадили?
— Полгода за наркоторговлю. Могли дать всего три месяца, но я тут уже не в первый раз. Такая, понимаешь, привычка… Это как с собакой, папаша. Она никуда не уйдет просто потому, что ты оказался за решеткой. Стоит выйти на улицу — и она уже тычется в тебя мордой.
Снизу мне виден металлический каркас, который держит верхнюю койку. Я вглядываюсь в сваренные гвозди и задумываюсь, какой вес они способны выдержать.
— Стикс, он такой, ему палец в рот не клади. Он думает, что вся тюряга принадлежит ему. — Компактный качает головой. — Мы вот только не поймем, кто ты такой.
Я закрываю глаза и вспоминаю всех людей, которыми мне довелось побывать. Я был мальчишкой, влюбившимся в израненную женщину тысячу лет назад. Я был отцом, держащим свою дочь на руках и знающим, что ничто на свете не сможет нас разлучить. Я был мужчиной, готовым отдать последнее, чтобы побыть со своей девочкой еще хоть миг. Был беглецом. Был обманщиком. Был предателем и преступником. Возможно, моя привычка — та, которая всякий раз тычется в морду, стоит выйти на улицу, — это привычка возрождаться. Возможно, я пойду на все, лишь бы очистить протокол и начать жить сначала.
— Можешь называть меня Эндрю, — говорю я.
ЭРИК
Офис юридической фирмы «Хэмилтон, Хэмилтон и Хэмилтон-Торп» расположен в центре Феникса, в зеркальном здании, которое до смерти пугает меня, когда я, приближаясь, вижу шагающее навстречу собственное отражение. Крис — второй Хэмилтон из названия — учился вместе со мною на юридическом в Вермонте, зная, что для него уже нагрето местечко в папиной фирме (папа — это первый Хэмилтон из названия). Новым партнером (с дефисом в фамилии) стала младшая сестра Криса, недавняя выпускница юридического факультета в Гарварде.
