Марк Леви - Другое счастье
– Согласись, редкостное зрелище! – простонала Агата, выходя из машины.
Толкнув дверь здания, Милли оказалась в обстановке, не похожей ни на что из того, к чему она готовилась. Позади двух пыльных витрин с гитарами тонул в полутьме пустой зал сельского бара. Столики и стулья теснились перед сценой, на которой стоял табурет и сверкал начищенным хромом микрофон.
Агата приподняла стекло одной из витрин и взяла в руки гитару «Гибсон».
– Надеюсь, вы не станете ее красть? – спросила шепотом Милли.
Агата, не ответив ей, пошла к сцене. На глазах у застывшей Милли она села на табурет, тронула струны, подкрутила колки и взяла несколько аккордов и запела. У нее оказался хороший музыкальный слух и приятный хрипловатый голос.
If you miss the train I’m on, you will knowthat I am gone.You can hear the whistle blow a hundred miles,a hundred miles, a hundred miles,a hundred miles,a hundred miles.You can hear the whistle blow a hundred miles…[7]
Откуда-то из тени появился мужчина, он подошел к Милли и стал молча слушать, пока Агата не допела припев. Милли попыталась с ним заговорить, но он приложил палец к губам. На пустой сцене сейчас сидела не Агата, а молодая женщина, возникшая из прошлого.
Мужчина вытер тыльной стороной ладони глаза и, когда Агата положила гитару, зааплодировал – сначала медленно, потом пылко.
– Не ожидал! Вот это сюрприз!
С этими словами он бросился к ней, приподнял и стал радостно кружить. Потом вдруг остановился, задрал голову и закричал:
– Хосе, ты зажжешь наконец этот чертов свет? Такая гостья вынуждена петь в темноте! За что я тебе плачу?
Послышались проклятия, шаги по загроможденной галерее – и сцену залил свет.
– Я бы предпочла темноту, – пролепетала Агата. – Поставь меня, Рауль, ты меня задушишь!
– Подожди, дай на тебя полюбоваться! Какая же ты красивая! – Рауль говорил с сильным мексиканским акцентом.
– Какой же ты осел, Рауль! Но я все равно тебя обожаю!
– Раз обожаешь, почему никогда не ласкала? Не станешь же ты утверждать, что я никогда за тобой не ухаживал? Знаешь, еще не поздно, одно твое слово – и я бросаю своих баранов и следую за тобой куда скажешь, хоть в Венесуэлу.
– При чем тут Венесуэла? – со смехом спросила она. – И что это за испанский акцент?
В ответ Рауль зашептал ей на ухо без всякого акцента:
– Тихо, Хосе не в курсе, тут вообще никто не в курсе. Я уже тридцать лет прикидываюсь венесуэльцем. Идеальный камуфляж, мне удалось облапошить даже местных копов.
Агата прикусила губу, чтобы не расхохотаться.
– Понятно. А я теперь откликаюсь на имя Агата.
– Mi beldad[8] Агата! – крикнул Рауль. – Ты не голодна? Кто эта малышка?
– Знакомая.
– Знакомая! – повторил Рауль. – Твоя знакомая точно голодная. Это сразу видно: она такая тощая и бледная! В общем, Раулю пора взяться за вас обеих. Хосе! – оглушительно гаркнул он. – Вырубай этот паршивый свет, не видишь, что ли, леди больше не поет! Хотя, подожди секунду, Хосе… Может, хочешь еще спеть, Агата? У тебя получается неподражаемо! – В доказательство своей искренности он указал пальцем на микрофон.
– Мысль перекусить кажется мне более удачной…
– Хосе, ты забыл про свет? Нет, ты видала такого недотепу?
Рауль приобнял Агату за плечи. Рядом с этим гигантом она выглядела совсем хрупкой.
– Она вам обо мне рассказывала? – обратился он к Милли, сгребая ее другой ручищей. – Говорила она вам, что, когда я был молод – хотя я и сейчас не стар, – словом, когда я был моложе, я был от нее без ума? – Болтая без умолку, он увлек обеих к двери. – Учтите, я по-прежнему от нее без ума. От такой женщины никогда не излечиться!
Милли воздержалась от ответа. Она упивалась болтовней Рауля, его бьющей через край энергией.
На стоянке Рауль отдал должное «олдсмобилю».
– Твоя? – спросил он Агату.
– Нет, ее, малышки, – ответила та.
– Мне тридцать один год, нельзя ли называть меня по имени?
– Она права! – вскричал Рауль. – Представляю, как бы ты на меня взъелась, если бы я назвал тебя «малышкой». Как вас величать, юная леди? Представь нас, Агата.
– Милли.
– Рауль Альфонсо де Ибаньес, – представился гигант сладким голосом и склонился к ее руке. – Пустите меня за руль?
– Нет, – ответила Милли, – моя лошадка с норовом.
– Девочка моя, я разъезжал в Гаване на таких автомобилях, как этот, пятнадцатилетним мальчишкой. Там только такие и ездят.
– Ты же венесуэлец, – напомнила ему Агата.
– Куба, Венесуэла… В те времена это было одно и то же, – ничуть не смутился Рауль.
Агата была уверена, что Милли ему откажет, но та, отдав ключи, уселась на заднее сиденье.
– Устроим пробежку по местным ресторанам! Можно включить радио?
Милли не успела ответить, а он уже повернул выключатель.
– Это что еще такое? – испуганно спросил Рауль под звуки адажио симфонии.
– Брамс, – сказала Милли.
– Ты приехала сообщить мне, что кто-то умер? – обратился Рауль к Агате.
Агата ответила виноватой улыбкой.
– Ну и напугали вы меня!
Рауль не успокоился, пока не поймал трубу Майлза Дэвиса.
* * *Том всегда считал, что, побуждая человека высказаться, можно добиться гораздо больше, чем противореча ему. Он решил допросить Брайана у него дома, а не на работе, и отправился по первому адресу в списке.
Он описал несколько кругов, но пейзаж от этого не стал приятнее: безлюдная дорога, холм, брошенный школьный автобус на бетонных блоках вместо колес. Если бы не торчавшая из крыши автобуса дымовая труба, он бы никогда не догадался, что внутри живет человек. Он бесшумно подошел к странному жилищу.
Входной дверью служила дверца-гармошка, которой когда-то пользовались школьники. Там, где в незапамятные времена стояло водительское кресло, был водружен бочонок, куда по лотку, тянувшему из дыры в лобовом стекле, стекала дождевая вода. За этим водосборником находилась вделанная в пол дровяная печка, служившая для обогрева и для приготовления пищи. Вдоль стен тянулись диванчики. Кроме них, обстановка представляла собой случайные предметы: походная койка в глубине автобуса, столик из огнеупорного пластика, кожаное кресло, железный шкаф, полка для продуктов, стопки книг.
Непрошеный гость застал хозяина «дома» за чтением.
Том молча распахнул куртку и показал жетон на брючном ремне. Испуганному хозяину ничего не оставалось, кроме как согласиться ответить на вопросы.
Храбростью он не отличался, но придерживался определенных принципов. Он бы не выжил на свою жалкую получку пещерного гида, если бы не помощь Люси. Своим великодушием она спасала его от попрошайничества, благодаря ей у него было что есть и что надеть зимой. Из признательности он постарался не навлекать на нее неприятностей. Он не назвал ее имени и клялся всем, чем только мог, что больше не поддерживает контакта с прежними друзьями; достаточно было оглядеться, чтобы убедиться, что он живет в полном одиночестве. Когда Том пригрозил ему карами за помощь беглой преступнице, он сознался, что у него побывала Агата, но утверждал, что понятия не имеет, куда она могла податься потом. Их встреча продолжалась считаные минуты, она ищет тетрадь, о самом существовании которой, тем более о содержании, он понятия не имеет. Ничего, кроме этого, она ему не сообщила и исчезла так же внезапно, как появилась.
Том внимательно посмотрел на своего собеседника. Тот внушал некоторое уважение – потому, возможно, что образом жизни не слишком отличался от него самого.
– Я мало что могу вам предложить в качестве угощения, – сказал Брайан. – Разве что рагу из кролика. Я ловлю кроликов в силки, вообще-то это противозаконно, но у местной полиции есть другие заботы, кроме охоты на браконьеров. Если вы голодны, милости прошу, здесь хватит на двоих.
В этом мире отказаться разделить трапезу было бы равносильно оскорблению. Том устроился на диванчике и принял из рук Брайана котелок с рагу.
В следующие полчаса его теория подтвердилась. Брайан кое-что поведал ему о тетради, которую разыскивала Агата.
Доев рагу, Том поблагодарил Брайана, сел в машину и покатил в сторону Нашвилла.
В первом же населенном пункте на своем пути он остановился, чтобы выпить кофе, потому что боялся уснуть за рулем. Воспользовавшись этой передышкой, он позвонил судье.
– Лучше бы у тебя были для меня хорошие известия, – сказал Клейтон вместо приветствия.
– Я не ошибся, она нашла одного из своих прежних дружков, а теперь я еду к следующему в списке. Поезд тронулся – это хорошее известие.
– Ну а мои известия не из радостных, – сказал Клейтон. – Директор исправительной колонии теряет терпение и отказывается дальше держать ее побег в тайне.
– Почему он передумал? – спросил Том.
– По той же причине, которая сначала принудила его держать язык за зубами: страх за свою карьеру. Сначала я обещал ему, что мы доставим беглянку без промедления. Тогда он предпочел скрыть побег, чтобы не признаваться, что система безопасности в его учреждении несовершенна. Но он, видишь ли, все выложил своей женушке, и та уговорила его больше не рисковать. Я его кое-как успокоил, но, боюсь, сегодня благоверная снова за него примется и прорвет последнюю линию обороны. В лучшем случае он даст нам еще два дня.
