А потом он убил меня - Барелли Натали

Уже почти одиннадцать, когда я слышу скрежет ключа в замке, вскакиваю с дивана и бросаюсь встречать Джима.

— Эй, — смеется муж, — неужели ты так соскучилась?

— Ой, Джим, тут такой ужас происходит! Ты…

— Погоди, дай хоть в дом войти. — Я киваю, и он смотрит на меня: — Все хорошо, Эм?

— Нет. Зайди и сядь. Я должна кое-что тебе рассказать. — Я беру его за руку. — Помнишь, ты говорил, что за тобой…

— Притормози немного, давай сперва выпьем. Смотри, что у меня есть. — Джим помахивает бутылкой дорогого шампанского, как будто у нас мало этого добра.

Я мотаю головой, вздрагиваю.

— Ну ладно. Извини, садись, а я бокалы принесу. Нам надо поговорить, Джим.

— Нет, Эм, это ты садись, а бокалы принесу я, — возражает он, снимает пиджак и вешает на спинку стула.

Я снова сворачиваюсь калачиком на диване и прислушиваюсь к звукам с кухни. Хорошо бы Джим поторопился. Он возвращается с бокалами, садится рядом, кладет руку мне на коленку, хмурится:

— Ладно. Что с тобой происходит? Заболела? Ведешь себя странновато.

Я сажусь, беру бокал, который он мне протягивает.

— Не знаю даже, с чего начать.

Он кивает с глубокомысленным видом, будто раздумывает над моими словами.

— Помнишь, ты утром говорил, что за тобой шпионят?

— Да, и?

— Просто я думаю, что…

— Эмма, стоп. Не гони лошадей. Выпей, шампанское тебя успокоит. Ты слишком взвинчена.

Я рассказываю о звонке, о Фрэнки, о тех мелких переменах, которые, вернувшись из больницы, обнаружила дома. Но потом замечаю, как по лицу мужа пробегает странная тень, как будто он пытается сдержать радость, а то и торжество.

— Ты ничего не отвечаешь, — говорю я.

Джим подливает мне в бокал вина. А я-то даже не заметила, что он опустел. Вот и объяснение тому, что голова у меня вдруг слегка закружилась.

— А какого ответа ты ждешь? Я просто тебя слушаю.

Что-то не так. Я прикладываю ладонь к щеке.

— Тут жарко? Или это меня в жар бросает?

Джим лишь улыбается мне и садится обратно в кресло.

— Что ты на меня так смотришь? — спрашиваю я, но он молчит. — В чем дело, Джим?

— Я слушаю тебя, вот и все.

Я стараюсь поглубже вдохнуть, но, кажется, воздуху не удается как следует наполнить легкие.

— Не понимаю, что со мной, — бормочу я. — Наверное, съела что-то не то.

Я подношу руку ко лбу, но даже это движение дается мне с трудом, как будто мышцы работают в замедленном режиме. Собственная кожа кажется липкой. Что-то не в порядке, сильно не в порядке. Мне становится страшно, сердце колотится слишком быстро. Похоже, у меня какой-то приступ — может, паническая атака? Или инфаркт, не приведи господи. Я пытаюсь выпрямиться, но даже шевельнуться не могу.

— Джим, помоги. Мне плохо.

— Я люблю тебя.

Это сейчас так не к месту, что я рассмеялась бы, если бы могла.

— Я тоже тебя люблю. Но мне хочется, чтобы это жуткое состояние прошло.

Джим ухмыляется.

— Я сказал, что не люблю тебя, — он подчеркивает «не» интонацией. — Я тебя ненавижу. — Муж продолжает улыбаться, но улыбка у него недобрая, а глаза прищурены, и я гадаю, не снится ли мне все это в кошмарном сне.

— Что ты сказал?

— Ты слышала.

— Не понимаю, — невнятно бормочу я, чувствуя, как отвисает нижняя челюсть. — Я… у меня галлюцинации, Джим. Боже, это же Беатрис. Джим, помоги мне, пожалуйста! Это она! Умоляю, помоги!

В моей галлюцинации Джим надо мной смеется, и это ужасно. Мне очень страшно.

— У меня с сердцем плохо, Джим! Прошу тебя, пожалуйста, помоги!

— Нормально у тебя с сердцем.

— Я правда думаю, что у меня сердечный приступ. Разве ты не видишь, что я даже говорить нормально не могу? Сейчас сознание потеряю.

— Прямо сейчас не потеряешь. Позже да, но пока нет.

— Что ты такое говоришь?

На лице у него кошмарная ухмылка. Это ужасно. Это все она. Она что-то сделала с нами. Я сползла по дивану и теперь полулежу на нем, одна рука на груди, вторая вдоль тела.

— Послушай меня, Джим.

— Нет, Эмма, это ты меня послушай.

Господи, какой же странный у него тон…

— Ты… ты что-то подсыпал мне в шампанское?

— Да.

— Не понимаю.

— Я тебя ненавижу. — Он подается вперед и вперяет в меня тяжелый, пронзительный взгляд. — Ты даже не догадываешься, как сильно. Очень давно хотел тебе это сказать и вот наконец говорю, потому что могу. Меня тошнит от одного твоего вида. Ты знала? Конечно нет, куда тебе. Ты же в иллюзиях живешь. Неужели ты и вправду веришь в этот спектакль, который мы по твоей милости разыгрываем? Будто мы счастливы. — Он выплевывает последнее слово, как нечто отвратительное. — И всерьез думаешь, будто можешь шантажом втянуть меня в свой безумный сценарий удачного брака на десять лет? На десять, мать их, лет моей жизни! Ты хоть соображаешь, насколько ты чокнутая, Эмма?

«Мне казалось, ты меня любишь, — пытаюсь выговорить я, но не получается; слова не произносятся как следует. Однако мысленно я ору: — Как ты не понимаешь? Я думала, мы справимся! Думала, ты снова полюбишь меня и тоже будешь счастлив! Думала, ты понимаешь!»

— Между прочим, я ведь как-то убить тебя пытался. Толкнул на проезжую часть. Есть, знаешь ли, неплохой способ с высокими шансами убить таким образом человека, причем настолько быстро и точно, что никто даже и не заметит. Все дело в плече. — Джим дергает плечом, кладет на него ладонь. — А потом протягиваешь руку и делаешь вид, что пытаешься помочь. Только, конечно, нужно хорошо рассчитать время, вот я и рассчитал. Автобус должен был тебя переехать, он не мог вовремя остановиться. Но тебе повезло: водитель увидел мотоциклиста и понял, что того занесет. С ума сойти, какая ты везучая, скажи?

Он встает и делает то, чего при мне за ним прежде не водилось: вытаскивает из кармана пачку сигарет и закуривает. Тут мне приходит в голову, что, может, это все-таки кошмарный сон. Вот проснусь, и все снова будет хорошо. Но запах сигаретного дыма совершенно реален.

— Я весь год искал способ от тебя избавиться, — продолжает Джим. — Но до сих пор не нашел документы, которые ты у меня украла, и не знаю, где у тебя тайничок шантажиста. Сегодня была последняя попытка. Да, весь этот фарс «Фрэнки попал в ДТП» устроил я. Мне нужно было сбагрить тебя из дома, Эм. Ты хоть чуть-чуть догадываешься, как это сложно? Не знаю, куда ты девала документы, хотя все обыскал, уж поверь. Но могу сказать: я кое-что нашел. Ладно, не нашел, а спер.

Муж замолкает и смотрит на меня, перестав расхаживать по комнате. Он улыбается, а я прихожу в ужас.

— Я очень долго ждал этого момента, Эм. До сих пор у тебя был на меня компромат, а вот теперь я обзавелся компроматом на тебя.

Джим снова садится. Мне до дрожи страшно. Я не понимаю, что сейчас происходит, но боюсь того, что он собирается со мной сделать.

— Твой мобильный. Я взял его после того, как попытался тебя убить, а ты не умерла. В тот вечер я забрал твою сумку. Мне было ясно, что нельзя больше пытаться прикончить тебя таким способом и нужно придумывать новый план. В общем, я украл твой телефон и прочел все сообщения. Все до последнего.

Мои сообщения. Мне уже ясно, что он собирается сказать.

— Особенно интересными мне показались те, которыми ты обменивалась со своей обожаемой Беатрис.

Боже мой!

— Вы там еще обсуждаете публикацию «Бегом по высокой траве». Она называет эту книгу «своей», и я не удивлен. Я всегда подозревал, а сообщения просто поставили все на свои места. Ты же ни словечка из этого романа не написала, так? Когда Беатрис прочла рецензию — ту большую рецензию в серьезном издании, помнишь? — она прислала тебе сообщение: «Мой роман понравился». Как только я это увидел, то сразу понял, что ты не писала книгу. Беатрис просто отдала ее тебе, понятия не имею зачем. Но знаешь что, Эмма? После этого я почувствовал себя гораздо лучше. Мне не верилось, что ты можешь так здорово писать, и на какое-то время я даже решил, что ты умнее, чем кажешься. Но нет. Я всю дорогу был прав. Ты тупая, и лучше бы я никогда с тобой не встретился. Кстати, как тебе мое письмо в «Нью-йоркер»? — Джим смеется. — Хотел бы я быть мухой на стене в тот момент, когда тебя о нем спросили.