Я — ярость - Делайла Доусон

— Все сказала? — с насмешкой уточняет он. — Или еще есть что на уме?

Челси с силой выпрямляется, прижимая руку к груди (разумеется, там будет кошмарная гематома). Будто отдает честь флагу.

— Я знала, что однажды тебе станет мало душить меня до потери сознания! И ты пустишь в ход кулаки, тупая ты скотина!

На этот раз он бьет не кулаком, а открытой ладонью. Пощечина такая сильная, что от неожиданности у нее мотнулась голова и всю ее развернуло и отбросило телом на стойку. Челси слышит судорожный вздох Бруклин со стороны лестницы. В голове гудит, а во рту — вкус меди: может, она поранилась о собственные зубы?

Снова она поворачивается лицом к Дэвиду, выпрямляется с болезненным усилием.

— Насильник! Монстр! Говнюк! Ты жалок!

Каждое оскорбление звучит четче предыдущего. Она не отводит глаз, желая, чтоб он видел, что она имеет в виду под каждым словом.

На этот раз она успевает увидеть удар, но не увернуться. Кулаком в челюсть, прямо как в боевике. Челси вскрикивает и отшатывается. Рот мгновенно наполняется кровью. Дэвид обеспокоенно смотрит на костяшки пальцев.

Его явно больше волнует собственная боль, чем причиненная ей.

Свирепо глядя на жену, он трясет рукой, будто только что выкинул пакет с мерзко пахнущим мусором.

— Ты во всем виновата! — рычит он. — Я не хотел этого!

— Как забавно! Ты не хотел, но продолжаешь меня бить! Ударить женщину вдвое меньше тебя — да ты просто герой, Дэвид! Твоя мамочка гордилась бы тобой!

Челси кашляет и пачкает кровью ночную рубашку. Она не собирается стирать следы, разумеется — начатое нужно довести до конца.

Дэвид ухмыляется и тычет пальцем ей в грудь, давит, утыкаясь в кость.

— Еще как гордилась бы. Я содержу эту семью! Все наши проблемы — из-за тебя! Я делаю, что от меня требуется!

Челси фыркает вместо ответа, и он хватает ее, с силой прижимая ее руки к бокам и удерживая на месте. Звериная злость уже покинула его лицо: теперь оно выражает лишь жестокость и самодовольство.

— Помнишь ту поездку в Рино? — Он наклоняется к ее уху. — Я переспал с официанткой. Лучшие сиськи, которые я когда-либо видел! Она кончила дважды, орала, как мартовская кошка. Можешь называть меня как угодно, но знай, что ты вообще не занимаешь мои мысли, ни на миг.

Он отстраняется, чтобы посмотреть ей в лицо. Наверное, надеется увидеть слезы, но Челси не пролила сегодня ни слезинки, и его признание ее совсем не ранит. Она только опускает голову, и он подцепляет ее за подбородок, чтобы заставить смотреть в глаза.

Но Челси всю трясет, она сама смотрит ему в лицо — и смеется. Смеется так, что не может удержаться от слез, и его смятение лишь веселит ее еще больше.

— Что, блядь, смешного?!

— Ты, — отвечает она. — Ты просто смешон.

Он бросает разыгрывать нежного и осторожного мужа — мгновенно. Отступает на шаг назад и с чудовищной силой бьет ее по лицу, губам. Боль невыносимая — но она хотела этой боли, она сама провоцировала ее. Челси притрагивается рукой к лицу — и на пальцах остается кровь, такая же яркая, как ее помада, которую Дэвид так любит.

— Повтори-ка, сука!

Она уже не смеется, но ухмыляется — наверное, со стороны выглядит дико.

— Спасибо, — шепчет она, едва шевеля окровавленными губами.

А потом срывается с места и бежит в ванную. Прежде чем Дэвид — который выпил столько, что у него, наверное, ноги уже заплетаются, — успевает что-либо сообразить, она захлопывает дверь и запирается изнутри. Он дергает за ручку, колотит по дереву, но дверь не поддается.

Трясущимися руками Челси извлекает из кармана пижамных штанов телефон и набирает номер, который каждый американец уже успел выучить наизусть.

1–555 — НОМЕР ДЛЯ ЭКСТРЕННОЙ СВЯЗИ

— Помогите, — дрожащим голосом говорит она в трубку, пока Дэвид изо всей силы колотит в дверь. — Мой муж сошел с ума! Он напал на меня, избил до крови! Мне едва удалось вырваться, я боюсь за детей!

Она делает паузу и глубоко вдыхает.

— Мне кажется… это Ярость.

Большой палец Эллы снова завис над цифрой 1 на телефоне, другую руку обхватили ладошки Бруклин. Обычно папа ведет себя тихо, когда злится, но сегодня все иначе, и Элле не удалось удержать Бруклин наверху — не помогли ни закрытая дверь, ни сказка на ночь. Крики, звон разбитого стекла, хлопнувшая дверь… никогда еще не было так громко и настолько… иначе.

Они стоят, обнявшись, на лестнице, Бруклин прячет лицо у Эллы на груди, и та вспоминает, каково это — быть маленькой, бояться спускаться вниз по темноте, потому что потом придется бежать обратно, наверх, опасаясь, что нечто кошмарное схватит за ногу.

Да, в те времена ее страхи были совсем другими.

Элла не слышит, что говорит мама, запершись в ванной, но это, видимо, нечто непростительное, потому что отец не переставая колотит в дверь кулаками и орет:

— Челси! Гребаная ты сука! Это ложь, и ты прекрасно это знаешь!

Он дергает дверь за ручку, оглядывает комнату, зарывшись рукой в потные волосы. Что бы он ни искал, отец не находит это — зато замечает Эллу.

Он смотрит на лестницу: глаза распахиваются, а потом мгновенно сужаются, как у робота-убийцы, обнаружившего цель. Элла вскакивает и подталкивает сестру наверх по ступенькам, не сводя глаз с папы.

— Быстро, Бруки. Бегом ко мне в комнату!

Бруклин хнычет, но подчиняется, карабкается вверх по покрытой ковром лестнице, опираясь на руки и ноги, как собака. Элла торопится за ней, следя, чтобы сестра не тормозила, чтоб не оглядывалась и не оступилась. Они проскальзывают в дверной проем, Элла захлопывает дверь и блокирует ее, подсовывая стул под дверную ручку, как учила мама. Бруклин забирается на кровать с ногами, забивается в самый дальний угол. На лестнице слышны шаги отца. Он ничего не говорит — и