Ник Гоуинг - Петля
Она опять кивнула.
— Меня трогает твое желание быть со мной — даже при таких печальных для тебя обстоятельствах.
Поляков приподнялся, и они любовно соприкоснулись лбами.
— Но мне кажется странным, — продолжил он, — что сразу после похорон отца ты лежишь здесь со мной. Еще более удивительно, что ты не поехала со своей матерью. Ты должна быть сейчас с ней, утешать ее.
Поляков умело обращался с оружием, но всегда испытывал трудности, когда надо было проявить такт и дипломатично повести себя, если того требовали обстоятельства? Дурак, подумал он, нашел время читать мораль. Похороны, поминки — условности все это.
— Это уже в прошлом, Олег Иванович. Давай думать о будущем, — выпалила она. — Отец мой ушел. Мы не можем его вернуть. Почему я должна сидеть с матерью еще одну ночь и обсуждать вопрос о том, выпрыгнул ли Александр Александрович по своей воле или ему кто-то помог?
Было похоже, будто Наташа подслушала его разговор с тем неведомым офицером после похоронной процедуры.
— Ну, а что ты думаешь? Как умер твой отец? — спросил он.
Наташа, казалось, застыла от страха. Несколько минут она молчала. Он понял, что затронул обнаженный нерв, что ее одолевали самые противоречивые чувства и, вероятно, назревал какой-то внутренний конфликт.
— Я никогда не прощу своему отцу, — она произнесла это спокойным голосом. Села, раздраженно высвободилась из объятий Полякова, прикрыла простынями и одеялами грудь и принялась расспрашивать о попытках Марченко сокрушить раджабовскую шайку в Узбекистане. То, что Поляков рассказал о золоте и о причастности к этому делу Марченко, очень ее заинтересовало.
— Мой отец предал меня, чтобы спасти секретные операции с золотом и твердой валютой на Западе, предпринятые партией.
Наташа сказала очень мало. Но у Полякова сразу возникло подозрение, что благодаря своему положению в Бонне генерал Трофименко был на службе не только Центра, но также и у обладающих большой властью лиц, действующих за рамками закона на самом высшем уровне советской коммунистической партии.
— Мой отец использовал меня и мое прикрытие по линии КГБ под видом спортивного тренера, чтобы отвлечь внимание германской контрразведки от самой сущности партийных операций по контрабанде золота. За две недели до августовского путча он приказал одному из агентов КГБ в посольстве дать фальшивую информацию обо мне немецкому журналисту, причастному к разведке.
Наташа дотянулась до пачки сигарет на столике и нервно щелкала зажигалкой.
— Я знаю это сейчас, но тогда понятия не имела. Младший офицер в резидентуре КГБ сказал отцу, что у репортера есть сведения о незаконных операциях с золотом и что тот собирался уже заявить о роли Александра Трофименко в этом деле, — Наташа наконец закурила и выпустила длинную струйку дыма, она повисла в холодном воздухе, будто прицепленная на ниточке к потолку.
— Каким-то образом репортеру удалось заставить одного из тайных немецких участников организации, имеющей дело с золотом, подтвердить его сведения. У меня не было времени узнать, кто был источником информации. Но я выяснила, что тот был уже готов привезти репортера в Баварию, где курьер из России — один из агентов моего отца — готовился передать еще один груз золота, тайно переправленный туда из партийного штаба в Москве почти накануне путча.
Поляков видел, что Наташа все еще находится под впечатлением того немногого, что ей удалось узнать и затем свести воедино. Она до сих пор ощущала травму и боль от совершенного по отношению к ней личного предательства.
— Но отец проведал, что про их операцию кому-то стало известно. В резидентуре КГБ началась паника, ведь они ожидали доставки самого крупного количества долларов и валюты. Официальные лица из высших эшелонов партии должны были знать о планировавшемся путче. Возможно, они даже знали дату. И так же, как в свое время действовала группа «Одесса» после второй мировой войны, они спешили вывезти из страны золото. Тогда они имели бы достаточно средств за рубежом, чтобы спокойно жить, если путч обернется против них, Горбачева и его компании.
Наташа дрожала и делала затяжку за затяжкой. Она понимала: если кто-то прикончил ее отца, чтобы тот не проговорился, следующей жертвой могла оказаться она сама. В холодной плохо освещенной комнате Поляков впервые заметил морщинки на лице Наташи, казавшемся ему таким свежим и молодым, с чудесной гладкой кожей.
— Я знаю, отец без конца перелистывал свои досье в поисках такого агента, которого он мог бы принести в жертву. Но он увидел, что мало таких осталось. После падения Восточной Германии и ее разведывательной службы «Штази» сотни агентов-нелегалов были вынуждены заметать следы и возвращаться в Москву, пока еще могли это сделать. Так что, я полагаю, не оказалось большого выбора. Я была одной из тех, кто остался западнее недавней границы между двумя Германиями. Я осела в Мюнхене за три месяца до того, как снесли Берлинскую стену. Даже после ликвидации Восточной хоннекеровской Германии я по своему характеру не чувствовала для себя никакой опасности. Под крышей спортивного тренера Марии Руэ у меня была перспектива еще добрый десяток лет снабжать своих сведениями о самых важных достижениях западной технологии и тому подобных делах. Именно поэтому Управление решило сохранить меня там. Но нет! Мой дорогой папочка решил меня подставить. Он должен был охранять тот тайный рэкет, который он и шайка партийных воров создали в Москве.
Поляков видел, как мечется сейчас Наташа. Ее душевное смятение четко отражалось на напряженном лице.
— Отец, видимо, находился в отчаянии. Он приказал одному из агентов в Бонне подбросить репортеру информацию о том, что следующим звеном в этой золотой цепи должна быть я, что золото и доллары будут переправлены в банки Франкфурта и Цюриха именно через меня.
Наташа замолчала. Ее трясло. Она все еще не могла примириться с мыслью о том, как близко она находилась к тому, чтобы оказаться в руках германской службы контрразведки.
— Это была, конечно, липа. Я ничего не знала о той сети, которой руководил мой отец.
Полякову ничего не оставалось, как поверить ей.
— Я тогда учила школьников из старших классов преодолевать деревянные заборы и лазить по канату и ждала распоряжений из Центра, которых, за исключением личных просьб со стороны Марченко, так и не дождалась.
Наташа затянулась в последний раз и затушила окурок.
— Отец оказался мерзавцем. Ему выгодно было навести репортера на меня, а не на истинного сообщника по переброске золота. Бруно, Бруно Клайбер — так звали репортера. Но газетчик совершил элементарную ошибку. Заявись он ко мне на квартиру, создал бы для меня большую проблему. Вместо этого он позвонил мне по телефону, просил назначить встречу. Я отложила ее на сорок восемь часов. Ждала приказа из Москвы и настроила свой приемник на определенную частоту Первого управления. Но вместо мужского монотонного голоса, говорившего на немецком, который я слышала все последние годы «холодной» войны, я услышала женский, говоривший по-русски. Как хороший агент, я ждала тридцать часов. Я ждала, что назовут мой личный номер. Затем ждала обычный набор закодированных цифр. Я еще ждала.
Полякову казалось, будто он знает, что скажет Наташа, но ему хотелось услышать это от нее самой.
— Однако ничего не произошло, Олег Иванович. Поскольку Лубянка разваливалась, в начавшейся после провала путча охоте за ведьмами они все попросту забыли обо мне. Это из немецких газет, а не от московского Центра я узнала, что КГБ распустили. Теперь там сидел новый хозяин — Бакатин. Новый шеф внешней разведки — Примаков. Они вывели из подчинения ГБ двести двадцать тысяч пограничников и разделили КГБ на МРСС — межреспубликанскую службу безопасности и ЦРБ — Центральную разведывательную службу, — кричали мне германские газеты и радио. Затем, когда Россия стала отдельной республикой, они назвали это РРС — Российская разведывательная служба. Но и это я узнала из передач радио «Свобода».
Наташа распалилась. Все эти недавние переживания, оттого что сначала ее предали, а потом забыли, отразились сейчас на ее лице.
— Конечно, я инстинктивно сумела разобраться в том, что происходило. Но мои контактеры в Москве, вероятно, гораздо больше беспокоились о своей карьере, о собственной шкуре, а не о служившем верой и правдой офицере, отправленном за рубеж, чтобы с риском для жизни служить «социалистическому отечеству». Перевертыши, вот кем они оказались, — вонючие перевертыши! Они оставили меня одну, и лишь немецкие газеты были моим единственным источником информации.
Наташа трясущимися руками взяла вторую сигарету.
— Почему журналист решил побеседовать со спортивным тренером? Я подозревала, что меня скомпрометировали, хотя и не знала, при каких обстоятельствах. Но я не могла ждать, когда все прояснится. Я схватила восемнадцать тысяч марок, которые лежали в сейфе за плитой, отправилась в мюнхенский аэропорт и села в первый же самолет. Он летел в Копенгаген. Но это лучше, чем Германия, и оттуда было достаточно просто добраться до Москвы.
